Дети выживших

Энофа растолкали среди ночи. Плохо соображая спросонья, он рявкнул на слугу. Сел, потирая руками лицо. Переспросил:

— Что?

— Ледяной человек! Он ожил!

— Что? — снова переспросил Эноф. — Он и был жив…

— Нет, он разбил лед и освободился!

Эноф подскочил.

— Где он сейчас?

— В музее. Вход стерегут гвардейцы, подняты на ноги три сотни дворцового караула…

Нгар медленно обвел глазами сумрачный зал. И стал переворачиваться на живот.

Каждое движение он делал словно впервые, и приходилось пробовать снова и снова, потому, что он разучился двигаться. Или никогда не умел.

Он силился, тужился, судорожно двигая руками и ногами, и наконец ему удалось оторвать спину ото льда. Он не почувствовал, что оставляет во льду клочья одежды и собственной кожи. Ледяное бесчувствие еще не прошло, и это было хорошо. Он не успевал почувствовать боль.

С превеликим трудом, невероятно медленно и сложно, он поднялся на четвереньки. Постоял, не чувствуя ни рук, ни ног. Покосился на груду льда. Почему-то ЭТО он помнил. Нгар. Шумаар… Нуанна. Нелепые слова всплывали из тьмы. Из тьмы, откуда нет возвращения…

Зачем?

Он снова повел глазами вокруг. И внезапно вспомнил, — будто кто-то шепнул.

Здесь, во льду, должно быть оружие. То оружие, которое оставил ему верный Шумаар на последнем перевале. Хотя сейчас Нгар еще не вполне понимал, зачем оно нужно — оружие.

Он покачался, пытаясь почувствовать руки и ноги, привыкая к себе. Почувствовал жжение, покалывание, — боль догоняла его. Сжав зубы, он медленно разогнулся, оставаясь стоять на коленях. Поднял лицо к стрельчатым окнам, в которые заглядывали звезды, и внезапно — боль догнала его — долго, страшно закричал.

Поначалу это был просто крик — крик обезумевшего от боли животного, но постепенно в крике стали различимы человеческие звуки:

— Нга-а!.. И-а-а… Нга-а-а!..

Голос покатился по каменным анфиладам. Заметалось эхо в бесконечных галереях:

— Нгар! Я — Нгар!..

И вот уже где-то далеко-далеко что-то или кто-то отозвалось звоном.

Звон был похожим на тот, с которым рухнул лёд. Но это был не лёд. Нгар вспомнил: так падает только железо.

Он перевел дух. Боль снова отступила.

Медленно поднялся на ноги. И сделал несколько неуверенных шагов.

Наклонился к куче мелкого льда, погрузил в нее руку. Нашел кинжал, самострел, стрелу. Самострел заржавел, и железные шестерни, натягивавшие тетиву, не сразу удалось сдвинуть с места. Они заскрежетали — и с пронзительным визгом тетива оттянулась, железная стрела встала на место.

Нгар поднял еще две стрелы, заложил их за пояс. Покачался, думая, что это качается пол, окна и звездный свет за окном. И двинулся к выходу.

За этим залом был другой — точно такой же. У стен стояли странные сооружения, прикрытые мешковиной. Нгар подошел ближе, пощупал руками — кажется, это была статуя.

Он двинулся дальше. Ноги привыкали ходить. Они почти не гнулись, ступали неправильно, ту внутрь, то вовне. Но постепенно дело пошло на лад. Ноги начали заплетаться, но он заставил их двигаться, поймал ритм, и пошел все быстрее и быстрее.

Мимо мелькали залы и галереи. Вдоль стен возвышались странные изваяния — мохнатый зверь с закрученными клыками; громадный медведь, вставший на задние лапы; однорогое чудовище без ног.

Потом Нгар увидел людей — и в первый момент приготовился стрелять. Но это тоже оказались чучела. Или манекены. В богатых доспехах, в пышных одеяниях, в рогатых шлемах, с боевым оружием в мертвых руках. На полу валялся боевой топор — один из манекенов выронил его, услышав крик Нгара.

Наконец, Нгар разглядел впереди массивную дверь — и ударил в нее плечом. Дверь отозвалась грохотом, но устояла. За нею послышалось множество тревожных голосов.

Нгар обернулся, поискал глазами. Топор.

Он вернулся, поднял его. Сначала взялся за лезвие — и зарычал: на каменный пол капнула кровь. Но рука тут же вспомнила, как надо держать это оружие.

Повесив арбалет за спину, он крикнул и бросился к двери.

От могучего удара содрогнулись стены, и смолкли крики за дверью.

Дерево было твердым, с железным переплетом. Лишь с третьего удара ему удалось пробить дверь насквозь.

Гул ударил ему в уши. Язык, на котором кричали там, за дверью, был ему незнаком, но он почему-то улавливал смысл. Это были стражники. Они кричали, что дверь не выдержит. И что-то про снежного человека. Вмешался другой голос — властный и нетерпеливый. Он приказывал установить баллисты.

С тяжким грохотом половинку двери вынесло, сорвав с мощных петель; она рухнула далеко от входа. Раздались испуганные вопли. Нгар увидел свет — и свет едва не опрокинул его. Света было слишком много. Он был слишком яркий.

Нгар отворачивался, но свет был повсюду. Он закрыл глаза. И снова закричал. В конце долгого крика, оглушившего вселенную, его голова задралась к звездам. И он внезапно прозрел, разглядев их — высоко-высоко над ореолом света, заливавшего его самого.

Когда он опустил глаза, двор был пуст. Лишь валялись на каменных плитах обломки дверей, дротики, и пылали ручейки масла из разбившихся светильников.

Крики слышались откуда-то издалека — из-за стен, окружавших двор.

Там, за этими стенами, были другие дворы, а за ними, наверное, еще и еще — Нгар догадался об этом, разглядывая стены и башни, возвышавшиеся над ними.

На стенах и башнях шевелилось что-то темное. Нгар напряг слух и зрение, и вдруг явственно почувствовал опасность. Он взмахнул топором — и успел отбить пущенный откуда-то из темноты арбалетный болт. Болт зазвенел на плитах двора, а Нгар отступил в проем дверей. Дождь железных стрел посыпался на него; они летели почти бесшумно, и вколачивались в камни и дерево как гвозди.

Нгару послышалось движение за спиной. Он стал поворачиваться, тут же сообразив, что здесь должен быть другой — парадный — вход.

Когда он повернулся во тьму, что-то ослепительное вспыхнуло у него перед глазами и тяжкий удар обрушился прямо в лоб.

Зазвенел лед. Очень много мелкого, рассыпчатого льда. Нгар опускался в него все глубже, и свет мерк, постепенно отдаляясь, пока не превратился в голубую точку — прекрасную и недостижимую, как звезда Аххумана.

А потом его снова вырвали изо льда.

Он догадался об этом, когда почувствовал боль, которая переполнила его тело и стремилась вырваться дальше, пожирая вселенную.

Поэтому он боялся открыть глаза: боль могла брызнуть из глазниц.

Кто-то дотронулся до него, потрогал губы и лоб.

— Он теплый. Он теплый, этот ваш снежный воин. Он живой.

Это сказал человек в странной одежде, стоявший прямо над Нгаром. Нгар полусидел в неудобном шестиногом кресле, и руки его были крепко привязаны к подлокотникам.

Нгар сначала чуть-чуть приоткрыл глаза. Ничего не произошло. Его не ослепили, как ему показалось вначале. И тогда он поднял веки и посмотрел вокруг.

Это был дворец, и дворец настоящий — не тот темный зал в музее. И человек, стоявший перед ним, не был похож на клоунов-триумвиров.

— Ты жив, — сказал человек по-аххумски, и Нгар вздрогнул, услышав родную речь. — Хочешь пить? Или есть?

Нгар медленно кивнул, и незнакомец повернулся:

— Дайте ему вина!

Бесшумный человек в богатой одежде оказался возле Нгара, приставил к губам диковинный прозрачный сосуд, пузатый, на стеклянной ножке. Нгар приоткрыл рот и начал пить. И только сейчас понял, как велика его жажда. Он выпил весь бокал, и хрипло сказал:

— Еще!

Его собеседник кивнул, и слуга приставил ко рту Нгара второй бокал. Его Нгар выпил так же жадно, облизал подбородок и глубоко вздохнул. Внезапно он почувствовал облегчение, будто тело перестало принадлежать бренности, и стало невесомым достоянием эфира.

— Кто ты? — спросил Нгар.

Незнакомец улыбнулся. Резкие морщины появились на его смуглом лице, и Нгар понял, что незнакомцу гораздо больше лет, чем показалось вначале.