Страница 14 из 77
И, заручившись нашим согласием, психоаналитик бодро приступает к курсу терапии. Но, подобно Ипполиту, он скачет слишком близко к морю[9]. В конце концов, если наши комплексы существуют лишь в качестве аномалий, которые к тому же так легко устранить, к чему психоаналитику прилагать столько усилий, чтобы освободить нас от них? Ведь как бы ты ни гнал своих лошадей, они все равно остаются с тобой. Осознав это, ты начинаешь понимать, что гнездящиеся в тебе комплексы — не совсем аномалии. Они — составная часть нормального подсознания. Более того, отклонение от нормы начинается именно тогда, когда эти комплексы привносятся в наше сознание.
Таким образом, возникает новая проблема. В тот самый момент, когда психоанализ начинает демонстрировать природу бессознательного, он фактически берется за решение основной задачи психологии. В результате появляется новая психологическая наука, несущая нам учение о том, что наши комплексы — это нечто большее, чем просто сбои в работе механизма психики, как полагал один из первых и самых ярких психоаналитиков, ныне совершенно забытый[10]. Он был убежден в том, что психическая деятельность человека настолько же зависит от определенных органических, механистических процессов, насколько и сама жизнь человека зависит от механистического устройства его тела. И вот в этом механизме психического могут происходить сбои, какие-то его части могут перестать работать, точно так же, как могут перестать функционировать какие-то части тела. Эта остановка или задержка в функционировании какой-то части психики и служит причиной образования комплекса, точно так же, как остановка одного маленького зубчатого колеса машины стопорит работу целого узла этой машины.
Таково происхождение чисто механистической теории комплексов. И вот теперь психологи обнаруживают, что комплекс не обязательно исчезает, если его ввести в сознание. Почему, спрашивается? Видимо, заключают психологи, комплекс возникает вовсе не в результате остановки какого-то «колесика». Ибо сколько аналогичных психических «колесиков» мы искусственно ни запускаем, комплекс все равно никуда не девается. Кроме всего прочего, это означает, что комплекс нельзя рассматривать и как результат искусственного торможения.
Здесь возникает еще одна проблема. Если комплекс не вызывается торможением так называемого «нормального» сексуального импульса, то чем же, черт побери, он вызывается? Он явно отказывается сублимироваться — или, попросту говоря, отвязаться от нас, даже когда мы вытаскиваем его наружу и чуть ли не пинками отгоняем его в «нужную» сторону. На все побуждения нормального сексуального импульса он отвечает отказом. Даже если вам удастся устранить все без исключения торможения нормального сексуального желания, вы все-таки не сможете устранить комплекс. Единственное, что вы сможете сделать, — это превратить ранее бессознательное желание в сознательное.
И тут мы вплотную подходим к моральной дилемме психоанализа. Психоаналитик принимается лечить невротическое человечество путем устранения причины невроза, будучи убежденным, что эту причину следует искать в том или ином неудовлетворенном сексуальном желании. И вот после всего того, что он уже успел наговорить нам о торможении нормального сексуального импульса, он вдруг обнаруживает, что в основании почти любого невроза лежит то или иное инцестуозное влечение и что это самое инцестуозное влечение не является результатом торможения нормального сексуального импульса. Тут-то мы и сталкиваемся с дилеммой, дилеммой очень непростой и даже пугающей. Если инцестуозное влечение — это вовсе не результат торможения нормального сексуального влечения и существует на самом деле, отказываясь признавать себя несуществующим, как на него ни нападай, то что нам остается делать, кроме как признать его неотъемлемой частью нормального сексуального проявления?
Вот та проблема, с которой не мог не столкнуться психоанализ. Сами психоаналитики единодушно готовы принять инцестуозное влечение как часть нормальной человеческой сексуальности — нормальной, но подавленной из-за морального и, может быть, биологического страха. Но стоит нам признать инцестуозное влечение частью нормальной человеческой сексуальности, как мы будем вынуждены устранить все препоны на пути и самого инцеста. Более того, признать инцест такой же нормой или даже обязанностью, какой сегодня мы признаем половую жизнь в браке. По крайней мере, такой вывод вытекает из положения о том, что невроз является результатом не торможения так называемого нормального сексуального импульса, а торможения инцестуозного влечения. И если любое торможение — зло, поскольку неизбежно приводит к невротическим отклонениям, то и торможение инцестуозного влечения — зло, и это зло является причиной практически всех современных неврозов и болезней.
Этот вывод психоанализ никогда открыто не признаёт. Но это именно тот вывод, к которому каждый психоаналитик — хочет он этого или не хочет — приводит в конце концов своего пациента.
Тригант Бэрроу[11] утверждает, что Фрейдово бессознательное представляет собой не что иное, как наше сознательное представление о половой жизни в том его виде, в каком оно существует в стадии вытеснения. Отсюда следует, что Фрейдово бессознательное на практике отражает наш внутренний мир не глубже того уровня, на котором пребывают наши вытесненные инцестуозные импульсы. Бэрроу также считает, что грех состоит скорее в знании о том, что такое секс, а вовсе не в самом сексе. Грех возникает в тот момент, когда наш разум обращается к образному представлению, к знанию обо всем том огромном разнообразии возможностей, страстей и эмоций, которые означает секс. Адам и Ева согрешили не потому, что имели половые различия, и даже не потому, что вступили в половой акт, а потому, что узнали об этих различиях и о возможности акта. Когда секс стал для них ментальным объектом — то есть когда они узнали, что могут по собственному желанию жить половой жизнью, получать от нее удовольствие и даже провоцировать на нее друг друга, — вот тогда-то они и были прокляты и изгнаны из Эдема. Человек стал сам за себя отвечать и вступил на свой собственный путь.
Оба эти постулата мистера Бэрроу представляются нам не только верными, но и блестящими. Однако должны ли мы делать из них тот же самый вывод, который делает психоанализ? Допустим, мы распознали в нашем бессознательном вытесненное целиком инцестуозное влечение. Допустим также, мы согласились с тем, что лишь признание желания, превращение его в ментальный объект, приводит к появлению мотива греха, но что само по себе желание находится вне критики или морального осуждения. Должны ли мы на этом основании считать инцестуозное влечение частью наших естественных желаний и воспринимать это влечение по крайней мере, как меньшее зло, чем неврозы и болезни? Вот в чем вопрос.
Есть, однако, одна деталь, которую психоанализ неизменно упускает из виду. Речь идет о природе изначального подсознания человека. И здесь важнее всего уяснить, присуще ли инцестуозное влечение человеческой психике как нечто изначальное или нет. Когда Адам и Ева узнали, что у каждого из них есть пол и, соответственно, половые различия, то они узнали о чем-то таком, что было им изначально присуще, что предшествовало любому знанию. Но когда психоаналитик открывает в подсознании мотив инцеста, он конечно же, придумывает для людей всего лишь слово для обозначения вытесненной идеи секса. Это даже не подавленное сексуальное сознание, а именно вытесненное. Таким образом, в нем нет ничего изначального и предшествующего мышлению. Оно само по себе есть мотив мышления, следующий за мышлением. То есть само мышление относит инцестуозное влечение к сфере бессознательного, или, иначе говоря, изначального подсознания, хотя делает оно это, в свою очередь, также бессознательно. Мышление действует в данном случае как злой дух и прародитель своих же собственных кошмаров, действует добровольно бессознательно. И мотив инцеста по своему происхождению является не изначальным импульсом, а логическим продолжением уже существующей идеи любви и секса. Разум, таким образом, переводит идею инцеста в ту область психики, где таятся аффекты и страсти, и держит ее там, словно пленницу, в качестве вытесненного мотива.
9
Ипполит — персонаж из древнегреческой мифологии, невинный юноша, которого пыталась соблазнить его мачеха Федра, а когда ей это не удалось, она покончила с собой, оставив предсмертную записку, в которой обвинила пасынка в совершенном над нею насилии. Образ Ипполита широко использовался в мировой литературе (Еврипид, Расин и др.) и стал нарицательным образом «сублимированного» юноши. Ипполит погиб, мчась на колеснице вдоль берега моря, ибо отец его Тесей, поверивший клевете Федры и разгневанный «поступком» Ипполита, проклял сына, призвав на него гнев морского бога Посейдона, и тот сделал так, чтобы кони Ипполита взбесились и растоптали его.
10
Скорее всего, Лоуренс имеет здесь в виду австрийского философа и психолога Отто Вейнингера (1880–1903), автора книги «Пол и характер». Неожиданную точку в блестящей карьере этого молодого ученого, 23-летнего профессора Венского университета, поставило самоубийство. Жизнь и смерть Отто Вейнингера стали основой для одного из философских мифов XX столетия, связавшего его гибель с совершенным им «открытием сексуальности»: не в силах вынести раскрывшейся перед ним «правды» о человеке вообще и о себе самом в частности, юный философ покончил с собой.
11
Тригант Бэрроу (1875–1950) — английский психоаналитик, автор книг и статей по психоанализу; Лоуренс поддерживал с Бэрроу оживленную и откровенную переписку.