Страница 4 из 5
Леонардо поднял лицо.
- Я знаю, кто его не крал. Его не крали ни повар, ни горничная, ни посудомойка - они неграмотны, так что не смогли бы отличить договор от других бумаг с печатью в вашем ларце. Его взял тот, кто хоть немного знает грамоту.
- Это они сказали, что неграмотны! А на самом деле...
- Дело не в их словах.
Леонардо протянул листок, который он показывал слугам, Макиавелли, и тот с удивлением увидел, что это тщательно выписанные на латыни цитаты из Плиния Старшего, а не молитва.
- Если бы они понимали, что на нем написано, они выдали бы свое недоумение хотя бы взглядами, не говоря о выражении лиц. Я наблюдал за ними и не увидел никаких признаков неискренности: их мимика полностью соответствовала их словам. А вот странный незнакомец был весьма удивлен, хотя и не мог видеть из своего угла, что написано на листке.
- Крайне подозрительный тип! Он явно что-то скрывает.
- Это монах, недавно сбежавший из монастыря. Он не снимает шапки, чтобы скрыть тонзуру, он в плаще с чужого плеча, он хорошо знает творчество Франциска Ассизского и удивился, услышав придуманную мною на ходу и приписанную ему молитву. И когда оказалось, что он владеет латынью, последние сомнения отпали. Беглецу не до чужих интриг: он сам пытается уцелеть. Не говоря о том, что он оказался на постоялом дворе после грозы, хотя и разминулся с ней на секунду.
- Это-то как вы узнали?
- На его запыленных башмаках остались следы от первых упавших капель. Нет, к письму он не имеет никакого отношения, как и купцы. Они и впрямь прибежали через три минуты после начала ливня, как вы узнали из нашего разговора, и волосы у них влажные.
- Но если посчитать время, то у них было несколько минут, чтобы зайти в мою комнату.
- Не было. Мокрыми, прямо с улицы они зайти не могли - вы сами указали, что на полу не было влажных следов; а пока они переоделись и переобулись, вернулись вы с хозяином и слугой.
- Кто же тогда остается? Лекарь! Мерзкий шарлатан. Борджиа охотно пользуется услугами подобных людей, безжалостно убирая их, как только надобность в них проходит. Теперь я знаю, что делать!
- И что же?
- Потребую от хозяина позвать городскую стражу и задержать этого субъекта. Монтепульчано - добрый союзник Флоренции, и я уверен, что власти городка пойдут мне навстречу.
- Не стоит беспокоить власти: лекарь не при чем. И я не назвал бы его шарлатаном: у него нет патента на лекарскую деятельность, но в фармакологии он смыслит не меньше, чем те, кто учился в университетах. Вероятно, он служил помощником аптекаря, пока не сообразил, что есть более прибыльный способ зарабатывать на жизнь. Впрочем, это неважно: он приехал сюда не только до вашего появления в Монтепульчано, но и до рокового заседания флорентийского магистрата. Он не мог ждать вас на этом постоялом дворе, потому что не мог знать, что вы здесь остановитесь, понимаете? А он сидит здесь неделю, стало быть, дело не в вас.
- Кто же тогда?
- Когда вы с хозяином и Пьетро вернулись в комнату, где стоял Занотти? А где вы?
- Я у стола, а Занотти - по другую сторону двери. Он не подходил к столу - я помню это совершенно точно.
- Значит, это не он.
- Полно, Леонардо, это лекарь! Теперь я убедился в этом. Гроза стихает, осталось совсем мало времени.
- Погодите, Никколо, - начал было да Винчи, но Макиавелли уже выбежал из комнаты. Вздохнув, Леонардо вернулся к своим вычислениям, которыми занимался до прихода нежданного гостя.
Через два часа раздался стук в дверь.
- Это я, Никколо! Можно войти?
- Конечно.
У вошедшего Макиавелли был грустный и обескураженный вид, точно у охотника, у которого из-под носа ускользнула дичь.
- Он или съел письмо, или передал кому-то, или куда-то так запрятал, что никто не смог найти. Только что закончился обыск в комнате лекаря - хозяин по моей просьбе задержал его до прихода городской стражи. Начальник стражи был со мной весьма любезен, и дал приказ обыскать как комнату лекаря, так и его самого - и что же? Нашли пять фальшивых дукатов и склянку с аква тофана - но ни следа письма!
- Как видите, я не ошибся, назвав его неплохим фармакологом: аква тофана весьма сложен в изготовлении.
- Вы шутите, но мне не до смеха! Хорошо хоть, что отравителя задержали, и начальник стражи, правда, обещал допросить его с пристрастием. Хотели взять и беглого монаха, но он успел улизнуть. Но что делать мне? Кто скажет, где сейчас письмо!
- Полагаю, валяется где-то под окнами. Ветер его понес, но ливень мгновенно прибил к земле, не дав улететь далеко. Идемте.
После грозы воздух был настолько свеж и напоен благоуханиями, что его хотелось пить. Монтепульчано, вымытый ливнем, сиял, как новый дукат. Щедрое солнце, уже клонящееся к закату, окрасило в золотой цвет высыхающие лужи. Растущие под окнами кусты шиповника изрядно пострадали от тяжелых капель, но на смену убитым стихией цветкам уже поднимались новые бутоны, и пчелы с упоением кружили над ними.
- Как мудра природа и как неразумны мы, люди, - со вздохом и затаенным страданием тихо сказал Леонардо, как произносят мысль, не выдуманную, но выжитую, оплаченную тяжкими опытом.
Под одним из кустов шиповника валялся размякший, слипшйися комок бумаги, украшенный тяжелыми печатями. При его виде из горла Никколо Макиавелли вырвался невольный крик.
- Это оно!
- Использовать письмо по назначению теперь невозможно, - заметил Леонардо, - но его остатков достаточно, чтобы вернуться во Флоренцию и оправдаться перед магистратом. И, главное, оно не попало в руки Чезаре Борджиа.
- Но кто его выбросил?
- Вы. Письмо никто не крал.
Макиавелли был уверен, что ослышался, но Леонардо повторил:
- Письмо не украли: вы выронили его случайно, а ветер подхватил. Я полагаю, дело было так: перед началом грозы вы сидели в глубокой задумчивости с письмом в руках. Из состояния задумчивости вас вывел порыв ветра, сорвавший ставень. Вы бросились к окну с письмом в руках, на миг забыв о нем -- такое случается с людьми, склонными погружаться в свои мысли. Ветру хватило мгновения, чтобы вырвать письмо из ваших пальцев. Но вы не заметили этого: ваше внимание отвлекло зрелище потока дождевой воды, заливавшей кровать. Вы бросились прочь из комнаты, не желая ночевать в мокрой постели, а когда вернулись и вспомнили о письме, то были уверены, что положили его в ларец. И, не обнаружив его там, впали в отчаяние.
- Нет, - замотал головой Макиавелли, - я не старик и не рамолик! Со мной никогда не случалось ничего подобного! Да, я мог забыть какую-то случайную, мелкую вещь - перчатки, перо, что-то маловажное, но не письмо, от которого зависят судьбы Италии!
- Но ведь вы думаете иначе.
Глаза Леонардо - серо-голубые, очень глубокие - внезапно посветлели и загорелись, точно в глубине их зажглись неведомые солнца, и это сияние породило в душе Макиавелли тревогу. Он не верил ни в чародеев, ни в мистику, но в да Винчи было что-то, резко отличающее его от других смертных. Эти глаза словно читали в его душе...
- Вы - дипломат - верите не в силу оборонительных или наступательных союзов, а в силу меча, и ваш герой - не городское собрание, а самовластный правитель, истинный il principe. Вы верите, что только государь, храбрый, как лев, и хитрый, как лисица, сможет изгнать чужеземных захватчиков и объединить Италию. Вы не хотели везти письмо, сеньор Никколо, не правда ли?
Макиавелли на миг опустил голову, как нашаливший школьник, но снова поднял ее и взглянул Леонардо прямо в глаза.
- Каковы бы ни были мои взгляды ученого, они не могли повлиять на выполнение моих обязанностей. А вы чуть ли не обвиняете меня в том, что я под влиянием своих теорий сознательно выбросил письмо!
- О нет, не сознательно! Я давно размышляю над тем, что душа человека - вопреки тому, чему учит нас церковь - не едина, что в ней есть часть, управляемая разумом, подобная светлому дню, и есть иная, ночная часть, руководимая темными и неясными побуждениями, в которых человек не признается сам себе. Ваша дневная часть искренне желала доставить письмо по назначению, а ночная предпочла не заметить, что оно улетело за окошко. Но я никак не могу оформить эти мысли в стройную теорию... Быть может, это удастся мыслителям будущего?