Страница 50 из 109
Но как не присматривался Альфред, как не искал скрытых смыслов в неожиданных рудневских пассажах, он совершенно не ощущал в своем новом знакомом "двойного дна". А поразительная глубина его военно-технических знаний и неординарность политических воззрений на многое заставили посмотреть под другим углом, став откровением...
Черт возьми, этот русский положительно начинал ему нравиться!
***
Вагон лениво покачивался, ритмично перебирая стыки и время от времени визгливо поскрипывая ребордами. Сквозь тяжелую пелену утренней дремы Петрович неторопливо пытался понять: где они сейчас едут и скоро ли раздастся в дверь этот, до чертиков знакомый стук, сопровождаемый стандартной фразой "Просыпаемся! Через полчаса прибываем!" По идее, пора бы уже начинать сползать с любимой верхней полки, чтобы успеть просочиться в сортир, дабы стравить клапана до того, как большинство бедолаг-попутчиков повылазят из своих купе.
Почему "бедолаг"? А вы слышали КАК храпит с бодуна Петрович?
"Ой, блин!.. Голова - что жопа. А жопа - не часть тела, а состояние души... Похоже, вчера я с кем-то офигетительно перебрал. Тут? Или в вагоне-ресторане? А, один фиг - не помню ни черта... Но, раз стыки считаем, это, наверное, после Ижоры... Там прошлый раз начинали пути перекладывать. Ага, вот как раз, по звуку, мост какой-то проходим"...
Он обожал Питер. И безумно любил приезжать в него вот так - ранним утром. Все равно как - под розовым летним восходом, под хлесткой зимней метелью, или под таким привычным, серенько-моросящим, демисезонным дождем...
Из вокзала нырнуть в метро, и быстренько - гостиничное обустройство, перекус, и вот уже - он весь перед ним! Великий город, в котором он никогда не жил, но куда его всю жизнь тянуло, манило каким-то волшебным, сверхъестественным магнитом. Город, в котором его ждут трое замечательных людей, его друзей, таких разных, но, как и он, объединенных одной общей любовью, одним общим счастьем и бедою одновременно - нашим, русским флотом...
- Гостиница? Что еще за нелепица такая? Извозчика и домой! В Кронштадт, на Екатерининскую. Благо, лед стоит крепко, - пароходика не ждать. А там уже извелись все, наверное. Жена пирожков напекла с вечера, но все равно, нужно будет в городе успеть присмотреть вкусненького: соседи непременно пожалуют с визитами. Главное, чтоб сразу в Собрание ехать не пришлось.
- Стоп. Какой дом? Кто - с визитами?? ЧЬЯ, блин, жена???"
- Всеволод Федорович?.. Вам плохо? - осведомился ласково-участливый Голос, бесцеремонно вмешавшись в обещающий быть интересным внутрикарпышевский диалог.
- Мне плохо? Да мне - пи...ц. Ик... - ответствовал Петрович, судорожно подавив недобро подкатившийся к гортани желудок, явно за что-то обиженный на своего хозяина.
- Понимаю. Но, слава Богу, кажется, Вы оживаете. Понемножку. Мы за Вас сильно переживали. Немцы не могли Вам ничего этакого подсыпать, как Вы думаете?
- Ик... Ничего не думаю. Ой-вэй... а думалка-то как болит. Какие еще... ик... нафиг, немцы? Питер скоро?
- Санкт-Петербург? - Голос коротко и вежливо рассмеялся, - Полагаю, не ранее, чем через месяц, а то и поболее того, любезный Всеволод Федорович.
- Издеваемси?
- Господь с Вами, и в мыслях не было. Но, пожалуй, Вам лучше еще часок-другой полежать. Отдыхайте... - Голос смолк, и его чуть слышные шаги удалились куда-то.
Месяц... Месяц-Месяцович... месяц!? Что еще за хрень в голову лезет?
- Оживаем? Хорошо? Почти как тогда в Чемульпо, да? Совсем Вы пить-то не умеете, милостивый государь. Так и до горячки не далеко-с. О здоровье не грех бы Вам было и вспомнить.
- Отвали...
- Хамить, изволим-с? Манерам и приличиям в обществе там у вас совсем никого не обучают? Или здесь - случай совершенно особенный? Ну, а то, что на здоровье мое Вам, любезнейший, наплевать, это уже после той первой ночи в борделе ясно было...
- Ну, чего пристал?.. Отстань, язва нудная...
- Подъем, старая кляча! Ты как позволил себе разговаривать с Императором!?
- ЧТО!? Какой еще Имп... ой... ОПЯТЬ???
- А ты думал - отмучался? После всего, что тут по твоей милости закрутилось.
- С кем это мы так... вчера. А?
- С господином фон Тирпицем, с кем же еще.
- У-у-у... и что я... тоесть мы?.. Этому тевтонцу что-нить трепанули?
- Ясно. Значит, тоже не помнишь? Замечательно. Но, я бы попросил бы, не валить все с больной головы на здоровую.
- Аффигеть, как классно... Всеволодыч, ты хоть представляешь, в каком мы виде были?
- Нет. Охранила Царица Небесная, иначе пришлось бы стреляться по вашей милости. Кстати, по отчеству - Федорович, если вдруг совсем с памятью у нас того-с...
И когда же, наконец, смирительную рубашку-то на меня, горемычного, наденут, а?
- Извини, виноват. И, это... что за пессимизм? Ну, вааще...
- А сам-то бодрячком уже? Ага?.. Погано только, что при всем этом умопомрачении, желудок у нас - один-с. На двоих...
- О, Господи... ик... не-е-ет!.. ТИХОН!!! Тазик...
Глава 6. Поезд идет на восток.
Март 1905-го года, Великий Сибирский путь.
- Всеволод Федорович, батюшка, как же Вы нас напугали-то всех.
- Да, Тишенька. Что-то со мной не того-с, было. Перебрал... но не так ведь, чтобы себя не помнить, и вдруг - на тебе!.. Такая вот ерунда...
- Дохтура, что к Вам созвали, решили, стало быть, что...
- Ну? Не томи...
- Что с сердцем не все ладно у Вас. Только называли хворобу эту все больше не по-нашему, я и не запомнил. Извиняемся...
- Вот тебе бабуся и Юрьев день. Только этого не хватало. Когда помру?
- Свят-свят-свят! Про страшное такое вовсе оне и не сказывали, храни Вас Царица Небесная. Толковали, что, мол, нужно Вам всенепременно-с еще денька три-четыре в постельке полежать, да вот эти все микстурки и пилюли разные по часам попринимать. Мне, значить, сами Его Величество, Государь наш Николай Александрович, разрешили при Вас здесь быть неотлучно, так что я уж прослежу, чтоб Вы все вовремя...
- Ого! Значит боцман Чибисов теперь самолично с Государем-Императором нашим знаком? Дела... Тихон, а где это мы? И почему не в моем купе? И доктор Банщиков что-нибудь тебе говорил? Где он сейчас?
- Ну, если, значит, Вы и в правду ничего не запомнили... Тогда, что видел и слышал - расскажу. Не извольте гневаться, все - как на духу, что было. Святой истинный крест!
- Ты, чет, не спроста крестишься, дружок. Или я накуролесил по пьяному делу, да? Ну, что сконфузился? Давай уж, рассказывай, коли начал. Один конец, - коль не помер, жить теперь с этим со всем.
Минут через двадцать Петрович осознал, наконец, весь комизм и дикую неловкость ситуации, в которую вылилась его пьянка с Тирпицем. Причем, что самое печальное и непоправимое во всем этом деле, - он сам, как говорится, был полностью "в дребодан", а его собутыльник оставался на ногах и пребывал в достаточной степени вменяемости.
С точки зрения кастовой морали морского офицерства - это был форменный позор. Страшнее которого был бы, разве что, проигрыш битвы у Шантунга. Причем, позор не только ему одному, но и, по восходящей, - всему российскому флоту и самому Государю-Императору. Поскольку все это происходило в его присутствии. Пусть, не в прямом, но сути дела это не меняло.
На сем удручающем фоне пальба из окна вагона по воронам, сорокам и кому-то четвероногому у входных стрелок рязанской станции - это сущая безделица. Слава Богу, что из двуногих, случайно или по службе оказавшихся в зоне тестов подаренного Люгера, никто не пострадал. Чудом. Да и здоровый фингал под глазом у немецкого вице-адмирала объяснялся случайным толчком вагона и некстати распахнувшейся тамбурной дверью. Допустим даже, что так...
Но то, что царь все это безобразие лицезрел, что самолично убедился в полной невменяемости тела с адмиральскими эполетами на заблеванной тужурке, после чего опять самолично распорядился погрузить ЭТО в великокняжеский вагон с разрешением находиться при ЭТОМ его бессменному бравому ординарцу... Господи! Какой ужОсс... Альтер-эго, похоже, было право: в пору стреляться.