Душа и навыки

А шар всегда в яблоко. И ничего нет. Будущее — существительное среднего рода, следовательно, секс — это собачья хуйня! Я всегда ответственность чувствую и всегда не могу нести. Силы все ушли на ебаный этот Журналов журнал…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ, о девочкиной беде

Все игрушки собраны. Розданы. Проданы. Созданы заново. Вся серьёзка разбита, словно корыто, потому что серьезки нет. Только корыто и есть, куда одно и то же ведро, но не как ведро, а как, блядь, метонимия. Целый океан туда в одно и то же корыто одним и тем же ведром… Перетаскать на себе.

Смотри внимательно в точку! Глаза — два. Я знаю, это тяжело. Раньше бывало же хуже, потому что три. Но не будет вперед. Назад же вобще не бывает. Впрочем…

Прочтем, прочтем. Пришлем, пришлем. Сначала вот только напишем, а потом и пришлем. Все желания исполнятся. Все будет хорошо, как не пожелать и врагу. Все будет плохо, как только лучшему другу бы завещал, когда б хоть что-нибудь существовало, кроме моей головы. То есть, если б хоть что-то имел за душой. Но там у всех кость. Кость и пакость. А кость моя, потому что плоть. Моя. Значит… я.

Я хочу стать хлебом единым, чтобы мною не жил ни один человек. Точней, ни одна девочка, потому что за мужиков можно не беспокоиться. Они и жизнь — гений и злодейство — вещи несовместные. Есть. В смысле, отсутствие предположено. Как считала Любительница Делать Журналы. И я опять не прав, потому что для нее это соломинка. Она говорит, что в очень большой беде, каковая беда, говорит, существенно посерьезней моей, заключающейся в том, что я всем — никто. Спрашиваю, ты больше не любишь меня, и она, конечно, имеет все основания сказать, что ей, мол, как-то не до того. Тоже говорила, пойдем на каток, но по-другому отвечала на то, что я не умею: «Посмотришь, как я красиво катаюсь». Любовь и голуби.

Хочется кого-нибудь от чего-нибудь уберечь, но те девушки, которых я люблю, все поголовно в такой колоссальной беде, из которой я не знаю, кто может их вытащить. Я не могу точно. Я сам в беде. Меня только одно спасти может. Какая-нибудь девочка, беда которой была бы мне впору, и которая хотела бы быть спасенной именно мной.

Но найти себе девочку с подходящей бедой — дело для меня непосильное. Эта гипотетическая, подходящая мне по размерам девочкина беда — это же почти самое великое и самое большое-большое Счастие счастий. А на хера козе баян? То есть ваш покорный слуга. Не надобен. Счастье — штука самодостаточная.

Да и вообще я все себе вру. И всем. И люблю всех. И азм есмь Лариса, и Света, и Ира, и Катя, и хуй знает, только ни кто. Компьютер я. Не трогайте мои файлы. Руки по швам все! Не трогайте меня никто никогда! Верните мне мою девственность, сволочи!!!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ, в которой я расскажу о волшебной стране, куда попадают пробелы между словами, если не слушаются родителей и все-таки лезут на свой страх и риск в дупло генеалогического древа девятнадцатой головы, словно иные авангардисты в ёбаный шоу-бизнес

Все беды всегда от непослушания. Почитайте внимательно сказки! Те же «Лебеди-гуси», то же «Горе-Злосчастие», тот же «Жихарка» — все об одном. О беде, проистекшей от непослушания более мудрым и опытным.

Но вот беда! Счастье и всякая прочая Благость тоже всегда наиболее результативны, если игнорируется мнение многоопытного большинства. Как же тогда отличать? Видимо, никак. Видимо, это одно и то же.

Барахтается горе в жестяном ведре, норовит через край. Слепо тычется носом во стену. Результат — ноль. Плоская кровь. А кто, спрашивается, не устал? Вчера ещё только Капля говорила Любови: «Не суй свой похотливый нос, дура, в сферы бессознательного! Утонешь, как кисонька, дура! Никакой Артемон не спасет. Мальвина ты, Мальвина и есть. Дура и больше ничего. Не суйся, куда не надо! Я, Капля, и постарше тебя буду и помудрей. Слушай меня… А не слушайся, так и тычься, как горе, слепо во стену ребра; чужими руками жар разгребай!..»

А детям, вообще, не слушаться — есть нормальное соборное уложение. Они, пробелы, дети слов. Дыры дыр, как Любовь, прямо! Они и сами-то почти дУпла, жупелы международного напряжения, горнила мировых гипотетических войн. Куда ж вы лезете-то, беспокойные дети эпохи?! Куда же вы прете-то, а? Там же гибель вам токмо, несмотря на всю чудесность канонического пейзажа романтиков, согласно г-ну Юрию Манну. Неосторожность — это и есть беда первая.

Волшебства-то там, в дупле генеалогических старых древ, конечно, хотя бы и отбавляй, но пеняй на себя! У тебя ведь такие руки, что сбежали даже злюки. Пеняй на себя сам! А то развелось Самолётов, всё норовят женщину во всем обвинить. А сами-то что? Где мужественность? Где приличествующие крылья? Всё б всем на шАру летать, да чтоб по возвращению было ещё кого обвинить. ПошлО всё!!!

Синектоха — сука! Оксиморон — пидараз! Метафора — проститня! Гипербола — жирная жаба! Дактиль — птеродактиль, бля!

Волшебная страна — есть галерея моих персонажей. Это я — волшебная страна. После меня, хоть волшебный потоп. Хоть прямо в золоте все утонут, но утонут, как пить дать. Да им уж и не до питья будет. Что называется, пей — не хочу. Вот и не хотите. Вот и не ходите туда. Шиза какая-то под хвостом у меня вскочила. Вдруг я, как мой бывший пудель, воспетый в моём же рассказе «Песенка», в каковых недрах он, пудель, был в песенку из песёньки превращен, а по жизни, спустя полтора года был усыплен моими родственниками за рак кожи. То есть Господь, его, пуделькин, за рак кожи его наказал. Казнил вечным сном, блядь!

В этой галерее множество трогательных женщин. Там есть и Ларисы, и Светы, и Иры, и Насти, и Кати (кать там, кстати, вообще до хуя, если уж с самого детства смотреть), и все они там заведомые; все они старше реальных своих прототипов. Какой-то кошмар.

Там, в галерее, ещё играет ебанутый импровизационный ансамбль, прямо, как я вчера с Ваней и с юношей Костей, который, как все сакфонисты, любит играть один. Что за глупость? Зачем тогда людей звать? Нужен тебе аккомпанемент, забей тогда все в секвенсер и тренди себе на своей волшебной «дуде». Извините, конечно. Первое впечатление, что называется.

А экспонаты там уж ни в какие ворота. Кроме прочего все они есть еда. Все они есть даже не еда, а вино. Их натурально можно бухАть. И вообще дупло генеалогического древа девятнадцатой главы — есть вход в галерею моего юношеского бухла.

Ну что, пробелы? Раз уж пришли, непослушные вы цыплята, так уже дегустрируйте! Я бы вас попросил…

#1. Урожай 1991-го года. Лето, я восемнадцатилетний мудак, я женат. У меня ощущение, что я все знаю, что Сократ и я — одно и то же лицо. Мир — есть моя супружеская постель.

…Нелепо, неимеяничегообщегослюдьми, мечтатьобихблагодарностизавеликолепноедоказательствособственнойобособленности, воплощенноевТворении*Многиепишуттак, будтохрустальнаяпирамидакультурырассыпаласьнамиллиардыосколков; талантливыеюношиподмузыкусферслагаютизбитогохрусталяпричудливыеорнаменты*Иныежеуверенностроятновыепирамиды*Унихполучаетсяполучаетсяпохоже, нотолькоизобычногобутылочногостекла*Нашмирпарадоксаленизначально, ибокогдачеловечествояснопоймет, чтосчастливо, оноумрет*Ялюблюдевочку, котораясталамоейженой*Язнаю, чтовсе, очембыянеписалкогдалибопотом, меркнетибудетмеркнутьпередтемистроками, которыепосвященыэтому…

# 2. Урожай 1991-го года. Октябрь. Я по-прежнему женат. Я студент второго курса филологического факультета Московского Педагогического Государственного Университета имени В. И. Ленина. Я — дневник. Моя жена — студентка второго курса филологического факультета Московского Государственного Университета имени Михаила Васильевича Ломоносова. Она — вечерница.

…Женщиныбольшевсегоненавидятвмужчинахглупость*Это, право, неспроста*Мужчиныже, какправило, считаютсвоюглупостьсамымсокровеннымиценнымвсвоейдуше*Радипостиженияглубиннойсутисобственнойглупостиониобычноговорятженам: «Ложисьспать, яещепоработаю.»*Нунеглупостьли?..