Запасной вариант

– В Израиле, дорогой Реваз, говорят на грузинском, на русском и на иврите, – с улыбкой сказал Гоцеридзе. – Честное слово говорю: две недели прожил в Израиле и все это время говорил только по-русски и по-грузински. Даже английский ни разу не понадобился. И потому этот тост на русском языке я поднимаю за наш великий грузинский язык, который знают и любят не только в Грузии. Я слышал, что даже Эдуард Амвросьевич недавно начал учить грузинский…

Через минуту Отар Гоцеридзе уже пожалел о том, что позволил себе столь двусмысленную шутку в адрес президента. Он знал, что завтра же его слова будут переданы Шеварднадзе, и даже знал, кто именно из присутствующих их передаст. Ну что ж… пусть передают, он не собирается скрывать того, что вовсе не является сторонником нового сближения с Россией и всех этих реверансов в адрес Москвы, которые время от времени делает бывший министр иностранных дел покойного Советского Союза. Но пусть передадут и то, что именно он собрал у себя практически всех работников посольства в честь провала путча, затеянного Георгадзе.

Гоцеридзе был действительно рад, что все обошлось, что Шеварднадзе в порядке, а в Тбилиси идут аресты путчистов. Потомок грузинских князей, доктор исторических наук Отар Гоцеридзе был одним из тех, кто в самые беспросветные советские времена не боялся почти открыто говорить о том, что Грузия рано или поздно должна обрести независимость. Да, он не любил и никогда не поддерживал Шеварднадзе, в котором видел лишь дорвавшегося до власти плебея. Но при этом он понимал, что уход Шеварднадзе и победа начальника грузинского КГБ означали бы конец даже той призрачной независимости, какая была у Грузии сегодня, и, по сути дела, ее возвращение под власть Москвы. Провал путчистов в Тбилиси был прежде всего провалом Москвы, и Гоцеридзе не скрывал своей радости по этому поводу.

Через полчаса, после двух-трех рюмок легкого грузинского вина, Алекс почувствовал какую-то удивительную легкость во всем теле. Он повесил темно-синий пиджак от "Версаче" на стул, отпустил галстук и впервые за весь день позволил себе расслабиться.

Черт его знает, почему, но он чувствовал себя страшно уютно в этом доме, ему нравились ходившие по кругу тосты и шутки, ему были симпатичны две его хозяйки – жена и дочь Гоцеридзе, обе удивительно стройные, с туго затянутыми талиями, время от времени встававшие из-за стола, чтобы принести запеченную рыбу или очередную порцию лобио…

Ему нравился Отар Гоцеридзе, чье прекрасное знание всех тайных ходов и выходов в Москве не раз помогало Алексу выпутываться из самых сложных ситуаций, и сейчас он с кайфом слушал, как Отар рассказывал о своей недавней поездке в Германию.

– Как вы думаете, кто сегодня главный человек в России? – спрашивал Гоцерндзе, держа и руках бокал с "Кахетинским". – Ельцин? Черномырдин? Ничего подобного! Главный человек в сегодняшней России – это Чубчик! Я, в общем-то, об этом, конечно, догадывался, но окончательно понял только тогда, когда черт попутал меня поехать в Германию покупать подержанный "мерседесс". Вы спросите, кто такой Чубчик и какое отношение он имеет к моему "мерседессу"? Так вот, пока я ехал в Германию, Чубчик был совершенно ни при чем. Пока я выезжал из Германии и въезжал в Польшу, Чубчик тоже был ни при чем. Но вот когда я уже ехал по Польше, смотрю, меня обгоняет БМВ, и еще один пристраивается сзади. Я вправо – и он вправо, я влево – и он влево… Делать нечего, я, естественно, останавливаюсь, вылезаю из машины, интересуюсь в чем дело… Из "БМВ" вылезают три бугая, подходят ко мне и, честно, глядя в глаза, говорят:

– Платить надо, отец!

Ну, человек я сообразительный, за что платить надо, понял, но, думаю, может, они ошиблись, так я им сейчас быстренько все объясню.

– Поймите, говорю, ребята, я не миллионер, не вор, этот старый "мерс купил на личные сбережения, и вообще я сотрудник, грузинского посольства. Вот, кстати, и мой диппаспорт…

– Тем более платить надо, отец! – говорят они мне.

Короче, взяли они с меня пятьсот долларов и, как полагается по закону, выписали квитанцию.

– Теперь, говорят, езжай, отец, спокойно до самой Москвы. Если кто что спросит, скажи, что Чубчику ты уже заплатил…

И должен сказать, почти до самой Москвы это действительно работало. А уже возле Москвы снова, смотрю, берут меня в клещи. Ну, я опять остановился, спокойно так себе вылезаю, вижу – подходят три бугая…

Но тут выясняется, что в этой зоне моя квитанция уже не действует.

– Вот, говорю, ребята, все, что у меня есть, это пятьсот долларов. Правда, если вы все заберете, то не знаю, как до Москвы доберусь, мне ведь еще заправляться надо.

Туг одни их этих бугаев берет мои пятьсот долларов, отсчитывает себе триста, а двести мне в нагрудный карман пиджака положил.

– Ладно, говорит, отец, тут тебе хватит и на то, чтобы дозаправиться и чтобы перекусить в дороге…

И вот сейчас я, друзья, все время с нежностью думаю о Чубчике. Где ты, Чубчик, спасибо тебе, что ты есть, иначе я приехал бы в Москву в "мерседессе", но в одних трусах и в майке…

Алекс не засмеялся вслед за всеми, а только улыбнулся этому рассказу, да и то улыбка получилась какой-то вымученной. Он вспомнил, как с утра "растамаживал" два грузовика с итальянской обувью, как потом долго договаривался с такими же, как этот Чубчик, "королями" из "Ямы"' и Сокольников о процентах, играя своего в доску парня и с трудом перебарывая чувство брезгливости, которое каждый раз охватывало его на таких переговорах.

Почему-то ему все время казалось, что от этих холеных, чисто выбритых и одетых в безумно дорогие шмотки парней идет какой-то едва уловимый, но, тем не менее, мерзкий запах – так, наверное, пахнет из пасти городской крысы, и этот запах не убивался никаким дорогим одеколоном. Он старался в разговоре с ними держать дистанцию, но запах все равно доходил до него, и, чтобы побыстрее закончить переговоры, Алекс накидывал им еще один-два процента сверх того максимума, который был разрешен ему Крохом. И облегченно вздыхал, когда, наконец, сделка была закончена, и "короли" уходили давать указания своим "шустрым", которым предстояло на следующий день сбывать те же итальянские туфли на Лужниковском рынке или толкучке в Сокольниках.

Но сейчас все это было позади, его ждали два отличных выходных дня, которые, в сущности, уже начались, и, черт возьми, ему было хорошо за этим столом, среди людей, которые – и это тоже было необъяснимо! – казались ему удивительно близкими.

– Друзья! – поднялся со своего места Отар Гоцеридзе, – Этот бокал я хочу выпить за нашего уважаемого гостя и моего друга Алекса. Скажу честно, что, сначала, когда мы с ним только познакомились, он мне не понравился. Но этот совсем молодой еще человек похож на старое кахетинское вино, которое никогда нельзя распробовать с первого стакана. Только выпив два, а иногда даже три стакана, можно оценить всю его крепость и весь букет…

Что Гоцеридзе говорил дальше, Алекс не услышал – жена Отара Тамрико осторожно, чтобы не сбить тост мужа, тронула его за плечо:

– Алекс, вас к телефону, – сказала она полушепотом. – Аппарат там, на тумбочке, в коридоре…

– Алекс? – услышал он в трубке голос Кроха. – Очень сожалею, но вынужден вытащить тебя от Отара. В 4.15 в Домодедово прибывает самолет из Владикавказа, так что вызывай машину и будь к моменту посадки на месте. Встретишь Нодара Патиашвили и отвезешь его на нашу квартиру. Все, что он попросит, любая его блажь для тебя закон, понял?! Попасешь его пару дней и сделаешь то, что он тебе скажет. Вопросы есть?..

– Послушай, Давид, – Алекс прикрыл рукой трубку и перешел на иврит, хотя он был один в огромном коридоре и никто в комнате не мог услышать его при всем желании. Просто это был единственный язык, который позволял ему совершенно спокойно обращаться к боссу на "ты". – Я, кажется, нанимался к тебе в качестве менеджера, а не лакея твоих друзей. И если тебе так нужно, чтобы этот господин Патиашвили получил удовольствие от поездки в Москву, ты мог бы поручить прислуживать ему кому-нибудь другому…