Страница 34 из 43
– Я думал, что мы собрались здесь для того, чтобы обсуждать важные стратегические вопросы, а не мою скромную персону! – сказал Шарон, поднимаясь с места. – Но если вы решили устроить здесь "товарищеский суд", то у меня нет никакого желания участвовать в этом фарсе!
– Сядь, Арик, – сказал Даян. – Мы действительно собрались, чтобы выслушать все точки зрения и, прежде всего, твою. Но все мы здесь давно знаем друг друга, и тебе не стоит обижаться на своих товарищей…
– Я понял, что мне просто не стоит здесь больше оставаться! – бросил Шарон.
– И все-таки я попрошу тебя сесть, – повторил Даян, ужесточая нотки в голосе. – Здесь не кабак, а заседание генштаба, и у тебя нет никакого права встать и уйти, когда тебе хочется!
Шарон действительно сел на место, а Габиш продолжил свое выступление в прежнем духе.
– Я имею в виду, – сказал он, – что у начальника отдела боевой подготовки есть четкий круг обязанностей, но в их число не входит обсуждение решений начальника генштаба…
Закончить свою фразу Габиш не успел – Шарон поднялся со своего места.
– Извините, господа, – сказал он, – но я не вижу больше никакого смысла оставаться в этом помещении!
И пружинистым шагом подошел к двери, распахнул ее, а затем захлопнул так, что в зале зазвенели стекла. Последнее, что он успел услышать перед тем, как хлопнуть дверью, были слова Давида Элазара:
– И что? Неужели эта наглость тоже сойдет ему с рук?!..
…Так, во всяком случае, описывают то заседание официальные биографы Ариэля Шарона.
Владимир Фроммер в своей книге "Кому нужны герои" рисует несколько иную картину происшедшего. "Генералы не давали Шарону говорить, выкрикивали оскорбления, вели себя, как стая собак, окружившая волка, – пишет Фроммер. – никто не попытался вникнуть в суть дела, обсудить конкретный план Шарона…"
На следующие два заседания генштаба Ариэль Шарон попросту не явился, а через десять дней после столь памятного всем хлопка дверью, ему позвонила рядовая служащая генштаба.
– Господин генерал, – сказала она, – меня просили вам напомнить, что армия возобновляет контракты со своими офицерами каждые десять лет. Так как вы официально служите в армии с 1949 года, то через несколько месяцев как раз истекает срок вашего очередного контракта…
– Да, конечно, – ответил Шарон, не придав никакого значения этому разговору, – пришлите мне новый контракт на 10 лет, я его подпишу.
О том, что стояло на самом деле за этим звонком, Шарон понял только спустя несколько дней, когда ему на стол легло письмо, в котором его уведомляли, что начальник генштаба Хаим Бар-Лев решил отказаться от продления контракта между ЦАХАЛом и генералом Ариэлем Шароном, в связи с чем последний освобождается от исполнения обязанностей начальника Центра боевой подготовки, а на эту должность заступает генерал Ицхак Хофи. Что же касается оставшегося до истечения контракта времени, то генерал Шарон может распорядиться им по собственному усмотрению.
Это была действительно очень звонкая пощечина.
Случись нечто подобное десять лет назад, Арик немедленно бы бросился к Бен-Гуриону, и тот бы все уладил. Сейчас для того, чтобы спасти свою карьеру, ему нужна была не менее значительная поддержка. В поисках выхода Шарон позвонил Моше Даяну и попросил того устроить ему встречу с премьер-министром Голдой Меир30 – чтобы он мог разъяснить ей, в чем состоит суть его разногласий с руководством генштаба.
Даян встречу организовал, но Голда, о которой Бен-Гурион говорил, что она – "единственный мужик с яйцами" в его правительстве, даже не пожелала дослушать Арика до конца.
– Я не вмешиваюсь в решение подобных вопросов, – сказала она, давая понять, что разговор окончен. – Это, в конце концов, действительно сугубо профессиональная военная проблема и заниматься ею должны только профессионалы.
Для Арика наступили дни вынужденного отпуска, в течение которого он сутками просиживал дома, думая о том, как ему жить и что делать дальше. И после долгих раздумий он решил сразу после отставки заняться политической деятельностью и уже на ближайших выборах, которые были назначены на 28 октября 1969 года, стать депутатом Кнессета.
Действовавший тогда в Израиле закон разрешал офицерам ЦАХАЛа вступать в ряды политических партий. Более того – Давид Бен-Гурион настаивал на том, чтобы все старшие офицеры были членами социалистической партии МАПАЙ – без членства в этой, правящей Израилем на протяжении десятилетий партии было просто невозможно получить генеральские погоны. Ариэль Шарон не был в этом смысле исключением: с 1958 года в его нагрудном кармане лежал красный партбилет, удостоверяющий его партийную принадлежность.
Однако, как уже было сказано выше, чем дальше, тем больше личные убеждения Шарона расходились с этой партией и приближались к позициям правого лагеря, уверенного в необходимости сохранить за Израилем все завоевания 1967 года. Кроме того, в МАПАЙ по уже вышеназванным причинам входила вся бывшая и нынешняя армейская верхушка, и Арик не сомневался, что эти люди сделают все для того, чтобы преградить ему путь в большую политику.
Следовательно, ему не оставалось ничего другого, как присоединиться к правому политическому лагерю.
Приняв этой решение, Арик позвонил старому другу своего отца, одному из видных деятелей Либеральной партии Йоси Сапиру. Сообщив ему о том, что хотел бы присоединиться к их партии, Шарон высказал надежду, что его заслуги позволяют ему претендовать в на то место в общепартийном списке, которое гарантирует ему депутатское кресло, и попросил связать его с лидером правого лагеря Менахемом Бегиным.
Присоединение к правому лагерю боевого генерала, да еще такого, как Шарон, могло принести немало дополнительных депутатских мандатов, и Йоси Сапир мгновенно оценил все выгоды предложения Шарона. Спустя несколько дней Сапир и Бегин встретились с Ариэлем Шароном в одном из VIP-кабинетов иерусалимской гостиницы "Царь Давид".
Они заказали коньяк, и Йоси Сапир начал вспоминать о том, как он качал маленького Арика на коленях, а Бегин вдруг припомнил о крепкой дружбе своего отца с дедом Шарона. Понятно, говорили они, что место Арика не среди этих капитулянтов и предателей интересов еврейского народа – нет, его место среди истинных патриотов, последователей Жаботинского, какими были его дед и отец…
В завершение встречи Бегин спросил Шарона, может ли он сообщить журналистам о том, что Арик присоединяется к их партии. Опьяненный ощущением, что у него появились настоящие друзья в политике, Арик кивнул головой. Только потом он понял, что эти два прожженных политических лиса обвели его вокруг пальца, как мальчишку, или, как он потом писал в своих мемуарах, "как лиса Алиса и кот Базилио несмышленыша Буратино". Не пообещав ему ничего конкретного, они получили взамен разрешение Шарона пользоваться его именем в ходе предвыборной кампании. На следующий день все газеты поместили на своих страницах один и тот же заголовок: "Герой Шестидневной войны взвешивает возможность присоединения к Либеральной партии".
"Что ж, туда ему и дорога!" – поджав губы, сказала Голда Меир.
Однако у МАПАЙ тоже был свой Сапир, только не Йоси, а Пинхас. Он тоже когда-то был вхож в дом Шейнерманов, тоже часто участвовал в устраиваемых Верой и Самуилом литературно-музыкальных вечерах и тоже качал маленького Арика на коленях. И прочитав газетные передовицы, министр финансов Пинхас Сапир немедленно позвонил Голде Меир и Моше Даяну и сказал, что им любой ценой нужно задержать Арика в армии.
Понятно, что Пинхасом Сапиром при этом руководили отнюдь не сентиментальные воспоминания о Шейнерманах. Просто, будучи не менее опытным и интуитивно чутким политиком, чем его однофамилец из противоположного лагеря, Пинхас Сапир первым в МАПАЙ понял, какую опасность представляет для социалистов участие Арика в выборах на стороне "Либеральной партии".