Страница 2 из 151
Пронзительно вскрикнув, крупная чайка нахально выхватила на лету из клюва другой рыбешку. Царапая нервы, скрежетали скрябки — с днища вытащенного на берег катера счищали ржавчину и ракушки. Из-за высокой, отвесно падающей в океан скалы доносился перекатистый гул птичьего базара.
Крутой каменистой дорогой мы поднимались от морбазы к небольшому поселку стандартных, привезенных с материка домиков. Десятый час был на исходе, а солнце все еще не могло осилить толщу низких серых туч, отчего все вокруг тоже казалось серым, унылым.
Голые скалы в заплатах лишайников, нагромождения камней, напоминающие развалины древнего города, и вокруг ни единого деревца, ни кустика, ни даже травинки!.. Ко всему тому, справедливости ради, остров Н. следовало бы назвать островком: площадь его не превышала двух десятков квадратных километров…
Дорога свернула влево, и в прямоугольной скалистой выемке, словно в громадной естественной раме, вырисовался конус вулкана, спрятавшего в тучах свою вершину. Под ногами похрустывали обломки застывшей лавы.
— Ты не устала, Мариша? — спросил Баулин дочку, — Давай-ка я тебя понесу.
Маринка помотала головкой:
— Не, я сама… — и побежала вперед.
Одетая в голубенькое пальтецо и ярко-красный капор, сама голубоглазая, золотоволосая, она представилась мне южным весенним цветком, чудом занесенным сюда, в суровый далекий край…
Еще на материке мне рассказали, что жена Баулина погибла во время недавнего моретрясения, но я не предполагал, что у него есть дочь, совсем еще маленькая девочка, и теперь, увидев ее, подумал, что при всем своем желании отец не в состоянии заменить ей мать: как и всякий моряк-пограничник, он большую часть времени проводит на корабле, в море. Я не удержался и спросил:
— Николай Иванович, а почему бы вам не отправить Маринку на Большую землю, к родным? Уж больно сурово у вас тут на острове.
— На будущий год отправлю… Придется отправить, — произнес он, — На будущий год мы станем совсем взрослыми. Пойдем в первый класс, — Сквозь грусть на лице его промелькнула улыбка, — А что до климата, так ведь Мариша здесь выросла, она у меня, можно сказать, коренная курильчанка: когда мы приехали сюда, ей не было и двух лет.
— Значит, Мариша не видела ни цветка, ни нашей русской березки?! — невольно вырвалось у меня.
— Мама делала нам цветы из бумаги, — с горькой улыбкой сказал Баулин, — Замечательные цветы, как живые!
— А вы не подавали рапорта о переводе? Куда-нибудь на Черное море либо на Каспий? Вас же переведут без звука.
— Нет, не подавал, — нахмурился Баулин.
Я снова огляделся вокруг: скалистый остров показался мне еще более унылым и мрачным. Тучи немного развеяло, и вулкан показал свою усеченную главу. Из кратера поднимался желтоватый дымок.
Внизу, левее морбазы, виднелись остатки фундаментов и полотна никуда теперь не ведущей дороги.
«Моретрясение бед натворило», — догадался я.
— Пришлось перебраться повыше, — перехватив мой взгляд, скупо объяснил Баулин.
На утесе, куда мы поднялись, стояли неподалеку друг от друга выщербленный временем и непогодами каменный крест и скромный гранитный обелиск с пятиконечной звездой.
— Кто-то из казаков Ивана Козыревского, — сказал капитан третьего ранга, останавливаясь у креста, и скинул фуражку.
«1713…» с трудом разобрал я высеченную на кресте дату. От имени отважного землепроходца осталось лишь несколько разрозненных букв старинной славянской вязи…
Три века назад открыли русские люди Курильские острова. Первые «скаски» о Курилах записали в Москве еще со слов открывателя Камчатки Владимира Атласова. А в начале XVIII века, когда на далеком полуострове казаки взбунтовались против жестокости и корысти царских приказчиков, один из вожаков бунта Иван Козыревский, желая заслужить царево прощение — смута была вскоре подавлена, — отправился открывать для России новые острова.
— …И получил в награду за курильские походы десять целковых, — с горечью заключил Баулин свой рассказ.
— А сколько таких безыменных русских могил и на Камчатке, и на Командорских островах, и у нас на Курилах.
Мы подошли к обелиску.
— И таких памятников теперь здесь немало, — произнес капитан третьего ранга.
К красноватому граниту была прикреплена чугунная доска:
«Вечная слава героям, павшим в боях за честь и победу нашей Родины!
Память о вас, вернувших Родине Курильские острова, переживет века. Август 1945 г…»
— А вы говорите «уехать»! — с неожиданной горячностью сказал вдруг Баулин, — Как это можно! Здесь же первая пядь нашей советской земли…
С высоты утеса открывался вид на океанский простор, на затушеванные дымкой тумана соседние острова. Среди туч неуверенно проглянуло солнце. Далекий, далекий путь предстоит пройти ему над морями, над горами, над полями и лесами России.
— «Над моей отчизной солнце не заходит, до чего отчизна велика!» — продекламировал Баулин, словно угадав мои мысли.
А Маринка легко, будто горная козочка, взобралась на большой замшелый камень и замахала ручонками. Она махала «Дальстрою», ставшему похожим на черного жука, медленно ползущего по бескрайней серо-свинцовой плите.
— Да разве увидит тебя так далеко дядя Алеша? Ты как царевна на горошине, — пошутил я.
— Увидит! — убежденно сказала Маринка, — Дядя Алеша говорил, что попросит у штурмана бинокль…
Чем же внешне грубоватый и какой-то нескладный старшина первой статьи пробудил в девочке такую горячую любовь? Правда, я видел его, можно сказать, мельком, не перекинулся с ним и парой слов, и первое впечатление могло быть обманчивым. И тут вдруг вспомнилось: во Владивостоке кто-то из штабных офицеров сказал мне: «Будете у Баулина обязательно расспросите его о Кирьянове. Самого-то Кирьянова вы едва ли уже застанете, а человек он прелюбопытный». На мой вопрос: «Чем же?» — последовало неопределенное: «С характером…»
Вспомнив сейчас этот интригующий ответ, я решил при случае завести с капитаном третьего ранга разговор об Алексее Кирьянове, но вечером Баулин сам заговорил о нем…
Стрелки висящих на стене корабельных часов подходили к полуночи. Маринка давно уже спала. Мы с Николаем Ивановичем напились чаю с привезенным мной лимоном. Чтобы свет не падал через растворенную дверь в спальню, настольная лампа была накрыта шалью.
Убрав посуду, капитан третьего ранга достал из книжного шкафа фотоальбом.
— Поглядите, есть любопытные снимки…
Альбом и впрямь оказался интересным: рассматривая его, я как бы заново проделывал путь вдоль Курильской гряды, с юга на север…
Один за другим вырастали из воды суровые высокие острова с крутыми берегами самых причудливых, непривычных очертаний. Гранитные колонны и арки, поднимающиеся прямо из воды, и пещеры фантастических размеров и форм — следы разрушительных прибоев и ураганов. Непроходимые заросли бамбука, рощи клена и тиса на южных островах, затем цепляющиеся в расселинах кедры-стланцы и низкорослые кустарники, наконец, просто голые скалы, как на острове Н. Миллионные птичьи базары, лежбища котика, тюленя и нерпы. Фонтаны, выбрасываемые стадом китов, и ворота, сооруженные из ребер кита. Лоз сельди гигантскими ставными сетями, новые рыбные заводы и новые поселки переселенцев. Все это и многое другое было запечатлено на небольших любительских фотографиях.
Особенно заинтересовали меня снимки извержения вулкана: на одном из снимков поток расплавленной лавы, водопадом обрушивающийся в океан; на другом — колоссальный «гриб» из дыма и пара над кратером.
Однако самой поразительной оказалась последняя фотография: острая одинокая скала среди бешеных, вспененных волн, и на ней неведомо за что и как уцепившийся человек с ребенком на руках. Снимок отличался от других не только своим трагическим содержанием, но и контрастностью изображения, и я сразу узнал в ребенке Маринку. Держащий ее человек был сфотографирован со спины, и лишь по тельняшке можно было определить, что это моряк.