Страница 39 из 41
— Батальон пулеметчиков перехвачен! — тихо доложил он.
— Кем перехвачен?
— Варенцовой.
— Отрядом Варенцовой? Не слышал про такой отряд. Большевичка она известная, но отрядами не командует. Пропагандой занимается.
— Она их на товарной перехватила, — слушая сбивчивый рассказ дежурного, передавал Ровный. — Вышла на перрон и сказала: «Сынки! Я ваша мать, ткачиха ивановская. Сперва меня убейте, потом поезжайте убивать ваших братьев, рабочих». Среди солдат были ивановцы. Они узнали ее и высыпали к ней из вагонов. А затем последовали за ней в распоряжение Военно-революционного комитета.
Рябцев выслушал, затем приказал, отчеканивая слова:
— Негодяя Рында-Бельского, прозевавшего наш батальон, расстрелять на месте там же, в буфете. Всеми наличными силами ударить навстречу прибывающим войскам, включая прорвавшуюся роту пулеметчиков. Баррикаду на Остоженке снести любой ценой. Жизнь и смерть нашего дела зависят от этого. Вы понимаете, поручик Ровный?
МОСКОВСКИЙ ГАВРОШ
Утро было холодное, промозглое. С неба то сочился дождь, то сыпала снежная крупа. Северный ветер пронизывал шинели солдат и ветхие пиджаки красногвардейцев. Расслабленные затишьем, они зябко дремали во дворах, в подъездах, на баррикаде, прислонившись к тюкам ваты. Смена выходить на улицу не торопилась. Один солдат Сидор поднялся и позвал с собой Андрейку.
На баррикаде лежали поверх тюков винтовки, солдаты и красногвардейцы дремали рядом. А при некоторых винтовках и хозяев не было, видно, ушли погреться.
Завидев Сидора и Андрейку, солдаты и красногвардейцы попросили:
— Покарауль, дядя Сидор. Мы живо, только чайком погреемся, — и, оставив громоздкие винтовки на баррикаде, устремились к битком набитой чайной.
Убедившись, что у белых тишина, солдат Сидор согласно кивал на просьбы знакомых и незнакомых. На баррикаде вскоре остались они вдвоем с Андрейкой: самый старый и самый юный солдат Красной гвардии.
Андрейка гордо расхаживал вдоль баррикады, охраняя доверенное им оружие. Сидор подремывал.
Набежала снежная туча, осыпав баррикаду белой крупой, и вдруг, словно гонимые северным ветром, из всех переулков посыпались юнкера. Они летели, овеваемые поземкой, бесшумно, будто бестелесные духи.
Андрейка, увидев их, пальнул из ближайшей винтовки. Затем из второй, из третьей. Стрелял он не целясь, ничего не видя, оглушенный своей пальбой. Но солдат Сидор вел прицельный беглый огонь. Его пули косили бегущих юнкеров.
Баррикада ожила. Услышав стрельбу, из чайной Бахтина, как пчелы из рассерженного улья, выскакивали солдаты и красногвардейцы. Бежавшие юнкера запнулись, встреченные плотным огнем.
Андрейка заплясал от радости и уронил чью-то винтовку с бруствера на мостовую по другую сторону баррикады. Недолго думая Андрейка перемахнул через бруствер, поднял винтовку и… упал от сильного толчка в спину.
— Мальчишку убили! — услышал он словно издалека чей-то крик.
— Вот они! — крикнул Добрынин, увидев перед собой юнкеров. — Сами в руки даются! Бей их, ребята! — И перемахнул через баррикаду.
Красноармейцы и солдаты не отставали от Добрынина. Юнкера, не ожидавшие такого яростного отпора, попятились, побежали.
В Петю Добрынина вселился какой-то воинский дух. Забыв о ноющей ране в плече, о саднящей боли в голове, он побежал вперед, размахивая винтовкой, в которой уже не было патронов, по пятам отступающих юнкеров. Красногвардейцы не отставали от своего бесстрашного командира, и таким образом они прорвались к сумрачному зданию штаба округа. Дорогу к нему преграждала высокая поленница дров, за которой попрятались юнкера.
— За мной, в обход! — крикнул Добрынин.
Его боевым азартом невольно залюбовался фон Таксис, с горечью наблюдавший бегство юнкеров.
— А ведь хорош! — пробормотал он, прицеливаясь в Добрынина.
— Давай, давай, окружай, ребята! Чтобы ни один контра не ушел! подзадоривал Петр красногвардейцев.
Рассчитав, что в суматошной стрельбе его выстрел пройдет незамеченным, поручик рискнул послать пулю в грудь своего соперника. Если бы он не знал Добрынина, то, пожалуй, воздержался бы.
Пробитый пулей навылет, Петр застыл на мгновение, словно удивленный, и рухнул на землю.
Фон Таксис бежал, полз, затаивался в мусорных ямах и после унизительного бегства все же выбрался к тетушкиному особняку. Фон Таксису не терпелось сообщить Глаше о смерти ее красного генерала.
Поручик нашел девушку в ее комнатке на мансарде. Она задумчиво смотрела в окно и даже не заметила, что он вошел. Проследив за ее взглядом, поручик заметил внизу перевязочный походный пункт и спросил негромко:
— Ну и что вас там привлекает? Скучное это дело — перевязывать стонущих раненых.
— А то привлекает, что девушки помогают своим товарищам, которые бьются за свободу, а я сижу тут в золоченой клетке.
— Вот как? — вспыхнул фон Таксис. — Да они бы вас к себе не подпустили! Вы для них чужая.
— Не совсем, — сказала Глаша. — Вон та девушка меня бы рекомендовала… Люся самая главная по работе среди женской молодежи.
Фон Таксиса словно пронзило. Та самая! Красивая, колючая, не побоявшаяся назвать их расстрельщиками. Интеллигентка, переметнувшаяся к красным. Ну вот и встретились на узкой тропиночке.
— Глаша, принесите воды. Мне что-то нехорошо, — попросил он.
Привстав на цыпочки, поручик открыл форточку и стал прицеливаться, выбирая, куда лучше — в висок или в сердце. И тут вбежала Глаша с тяжелым хрустальным графином и граненым стаканом на подносе.
— Как вам не стыдно! Там же раненые, девушки!
Поручик стал протирать оптический прицел изнанкой лайковой перчатки. Глаша кинулась к окну и заколотила графином по стеклу. Посыпались осколки.
И тут фон Таксис обрушил на голову Глаши удар приклада.
Оттолкнув мертвую девушку, фон Таксис бросился бежать. Скорей к своим. В штаб военного округа. Затеряться там среди офицеров.
Садами, дворами, пролазами в заборах поручик пробирался к штабу. И, возможно, ему удалось бы избежать возмездия. Но он соблазнился еще одной целью. По осажденному штабу из окна высокого жилого дома метко бил бомбомет. Офицеров штаба не спасали ни высокие поленницы дров, ни каменный забор. Что ни разрыв — чья-то офицерская смерть.
Лицо бомбометчика, озаряемое вспышками выстрелов, заворожило фон Таксиса. Забыв осторожность, он торопливо стал выбирать позицию.
— Ты ранен? Тебе помочь, солдатик? — над фон Таксисом склонился старый слесарь-водопроводчик.
— Отодвинь-ка вот эти железки. Я его сейчас! — поручик стал тщательно целиться в бомбометчика.
Он не успел нажать на спуск, он услышал зловещий голос:
— Умри сам, убийца!
От страшного удара раскололся череп… Но поручик успел увидеть свою смерть — старика рабочего с обломком водопроводной трубы в руке.
КОГДА ЗАГОВОРИЛИ ПУШКИ
Полковник Рябцев решил применить артиллерию. Он вызвал к себе командира казачьей батареи, стоявшей в Кремле, и, склонившись над картой Москвы, уточнял с ним план действий. Было решено вывести пушки на Остоженку, прямой наводкой разрушить баррикады и очистить путь к вокзалу.
Это была последняя возможность соединиться с прибывающими с фронта казаками и солдатами, еще не перешедшими на сторону красных.
— Пока большевики не применили тяжелой артиллерии, мы опередим их — и дело с концом! — напутствовал командира батареи Рябцев.
И вдруг кабинет вздрогнул, донесся короткий звон колокола со Спасской башни и смолк. Рыжий сеттер, любимец полковника, соскочив с кресла, забился под диван.
— Что это значит? — Рябцев взглянул в окно: над Спасской башней таяло темное облачко.
— По-моему, пристрелочный, — сказал артиллерийский офицер.
— Откуда? Выясните. И подавите немедленно своей батареей, — приказал Рябцев.
…Снаряд, угодивший в Спасскую башню, прилетел со Швивой горки. Филька видел, как его заправили в ствол артиллеристы под восторженные вопли мальчишек.