Страница 36 из 41
— Вовремя появился сынок кузнечного цеха!
— Ой, ловок!
— Наш пострел везде поспел!
Красногвардейцы, получив необходимые патроны, открыли беглую стрельбу. «Здорово пригодились накопленные патроны!» — радовался Андрейка и, расхрабрившись, попросил стрельнуть.
— Стрельни разок, — согласился кто-то из михельсоновцев.
Андрейка приложился, стараясь точно смотреть в прорезь прицела, взял на мушку офицера в заломленной фуражке и плавно нажал на спуск. Выстрела не последовало. Патроны, заложенные в винтовку, кончились.
Кончились патроны!
— У-р-ра! — юнкера, сверкая штыками, хромовыми сапогами, приблизились к баррикаде.
— Ур-ра! — словно эхо, отозвалось где-то позади за баррикадой, и над головой Андрейки замелькали шинели.
Откуда ни возьмись, набежали какие-то солдаты и, сбив юнкеров штыками и прикладами, погнали их по улице.
— Ишь мамин сынок, скалился, как волк, а закричал, как заяц, — отирая штык, ощерился бородатый солдат.
— На вот, робя, принимай, что собрали… Там еще набросано!
Красногвардейцы тоже участвовали в этой атаке и возвращались вместе с солдатами, таща отбитое оружие.
— Да вы чьи? — спросил Добрынин солдат, угощавших махоркой рабочих.
— Мы-то? Саратовские! — сказал бородатый солдат и закашлялся.
— Кто ж вас послал нам на помощь?
— А никто… Сами малость подмогли.
— Дядя Сидор, это ты? — угадал своего друга Андрейка. — Ты ж уехал, дядя Сидор?
— А мы проездом домой мимоходом к вам завернули.
— С Павелецкого на Брянский? Это же не по пути!
— Подумаешь, велик крюк. Слышим, юнкера солдат бьют. Когда своих бьют, как тут не помочь! Нам здесь удобней с офицерьками-юнкерьками расправиться, когда они в куче. Рассеются по имениям, вылавливай их потом.
— Так вы же говорили, управляйтесь, мол, со своими буржуями сами.
— Чудак-человек! Чего там считаться? Ваши буржуи, наши помещики пущай будут общие! Заодно давай их пощелкаем!
— Ну и хитрый ты, дядя Сидор!
— А без хитрости нам нельзя…
Притаившиеся в особняках офицеры снова начали стрельбу.
Старый солдат приложился к карабину, щелкнул выстрел, и какой-то юнкер или офицер шумно покатился с крыши.
Вскоре подоспели солдаты 193-го полка, управившиеся с Пятой школой прапорщиков.
Продвижение юнкеров приостановилось. Броневики — надежда Рябцева, прячась в воротах, отфыркивались.
Священнослужители умоляли председателя Московского Совета прекратить кровопролитие. Преосвященный Макарий, митрополит Владимирский и Суздальский, повалился перед ним на колени.
Смущенный Ногин поднял с колен старца.
— Не мы начали кровопролитие, не нам его и кончать. Пусть юнкера прекратят смертоубийство и сложат оружие. Мы тут же прекратим стрельбу.
— И даруете всем жизнь? — спросил преосвященный Макарий.
— Повинную голову меч не сечет, — сказал Ногин.
— Я передам ваши добрые слова!
Депутация духовенства заторопилась к выходу.
Красногвардейцы обеспечили охрану обратного шествия священников, но, как только те скрылись за поворотом Тверской, бросились в атаку на зазевавшихся юнкеров, с налету захватили гостиницу «Националь», взяв под прицел здание Думы.
Со стороны Никитских ворот донесся грохот канонады.
— Слыхали? Это наши пушки бьют! — убежденно сказал один из защитников ватной баррикады.
ПОЕДИНОК
Первый снаряд, посланный артиллеристами, угодил в колокольню церкви и разметал белогвардейское пулеметное гнездо. Раненый колокол отозвался на офицерскую гибель похоронным звоном.
Красногвардейцы Красной Пресни, приободренные говором трехдюймовок, готовились к атаке.
Перескочив какой-то каменный забор и очутившись во дворе богатого особняка, окруженного конюшнями и службами, Василий Боронин заметил за выступом стены притаившегося офицера.
— Сам бог привел нам свидеться, ваше благородие! — узнав в офицере Морозова, окликнул его Боронин.
Морозов обернулся, присев на корточки, быстро взял Василия на прицел, щелкнул затвором, но… обойма была пуста.
— Не судьба мне быть убитым от вашей руки, господин поручик!
— Это ты, Боронин? — выпрямляясь, растерянно спросил Морозов. — Разве я тебя не убил тогда?
Василий снял фуражку, и офицер увидел шрам, пробороздивший голову Боронина.
— Ваше тавро, ваше благородие.
— Стреляй… с-скотина! Чего медлишь?
— Может, курнуть желаете перед смертью? — Василий левой рукой стал доставать кисет из кармана.
Неожиданно офицер сделал стремительный выпад, но солдат вовремя отскочил от штыка.
— Не по-честному опять. Эх вы, дворянство! — усмехнулся Василий и приготовился к штыковому бою.
У солдата и офицера винтовки были одинаковые — тульские, штыки трехгранные. И школа штыкового боя одна — русская. И силы фехтовальщиков были равны: офицер был лучше кормлен, солдат больше зол.
Выпад, еще выпад. Лязг штыков. Шумное дыхание.
— Нет, ваше благородие, вничью не выйдет! — крикнул солдат, схватив за штык винтовку офицера, потянул ее на себя. Штык, поранив левую ладонь, мягко вошел в предплечье. Преодолев боль, Василий, развернув правое плечо, с силой дослал трехгранный в офицерскую грудь.
Офицер Морозов, негромко охнув, отвалился. Солдат Боронин, поискав среди истоптанного снега пласт почище, приложил снег к своей ране, чтобы остановить кровь.
— Добей, Василий! — прохрипел Морозов, сплевывая кровь. Черная повязка слетела с его глаза и обнажила темную глазную впадину, страшную, как у черепа мертвеца.
— Раненых не добиваем! Поквитались, и хватит. Кровь за кровь. Штык не выдергивайте, ваше благородие. Изойдете кровью. Может, еще выживете. Оставляю шанс!
Василий Боронин ушел, опираясь на винтовку, пошатываясь. Офицер проводил его ненавидящим взглядом.
Веселое время наступило для мальчишек — продавцов газет: им больше не приходилось собирать за них пятачки — газеты раздавались бесплатно всем, кто пожелает. И мальчишки распоряжались ими с великой щедростью. «Известия Московского Совета», «Социал-демократ» теперь выходили в Замоскворечье, а все остальные, буржуйские, закрылись. Не хотели их печатать рабочие.
Выкрикивая новости, бесстрашные мальчишки ухитрялись под обстрелом перебегать мосты и раздавали газеты солдатам, красногвардейцам там, где они сражались. Мальчишек всюду встречали с радостью и делились с ними кто солдатским сухарем, кто офицерской галетой, у походных кухонь угощали их горячими щами и кашей. И ребята старались. Не из-за харчей, конечно! Вот и Стеша прибежала на Пресню со свежей пачкой «Социал-демократа» и, раздавая газеты раненым красногвардейцам, встретила среди них своего отца.
— Ой, папка, на тебе лица нет! — закричала Стеша, увидев его. — Ты ранен?
— Есть немного, — улыбнулся отец.
К Василию Боронину подбежали девушки из «Третьего Интернационала», стали неумело перевязывать.
— Легче, спокойней, не волнуйтесь! — говорил им Василий. — А ведь заколол я его, — обернулся он к Стеше. — Офицера того… Угадал он меня по своей метке. — И отец указал на свой шрам.
— Вам надо бы в госпиталь! — перевязав раненого, сказала одна из девушек.
— Пустяки, царапина… Как там наши?
— Пошли вперед.
— Здорово их Морозов прижал пулеметами. Пулеметное гнездо было ликвидировано артиллерией. На колокольне Морозов, спасся.
Василий Боронин подозвал Стешу и наказал ей:
— Беги, дочка, домой. Скажи маме — пусть не волнуется, я жив-здоров. Наша берет. Вскорости управимся, и я к вам насовсем вернусь!
И Стеша, раздав газеты, помчалась в Замоскворечье.
Зная все переулки-закоулки, добраться окольными путями до дома Стеше не стоило труда. Бежала Стеша по родному Замоскворечью вприпрыжку, тихо напевая: «Наша берет, скоро папа придет. Наша берет, скоро папа придет!» Бежала и вдруг заметила, что невдалеке от нее топают начищенные до блеска ботиночки. Взглянула и удивилась: бегут какие-то мальчишки-оборванцы. Одеты в отрепье, а щеки румяные. И ботинки новенькие. Чудно! Пригляделась Стеша и узнала среди ряженых нескольких гимназистов, не раз покупавших у нее газеты.