Страница 15 из 41
Взять деда Кучку. Он теперь вовсе не дед Кучка, а Иван Васильевич Кучков, депутат Совета от московских пекарей. Оказывается, он еще в девятьсот пятом году против царя на московских баррикадах сражался старый революционер.
Или вот самый тихий из всех слесарей дядя Ваня Козлов — теперь сам начальство: выбран председателем заводского комитета как революционер-подпольщик.
А Гриша Чайник, первый заводила всякого беспорядка, теперь наблюдает порядок: расхаживает по Замоскворечью с красной повязкой на рукаве, с маузером на ремешке, семечки пощелкивает и кругом посматривает. Избран Гриша Чайник в народную милицию.
Бабушка и та перевернулась: берет в лабазе у Васьки Сизова мешок семечек и на людном перекрестке стаканчиками их продает. Хочет при свободе независимо на свой капитал жить. Только капитала у нее не прибавляется все знакомые берут семечки в долг, и бабушка едва концы с концами сводит.
А вот Филонов при свободе преуспел. Стал владельцем буфета при магазине офицерского общества на Воздвиженке. На основе свободных торгов с аукциона взял. Походил при старом режиме в лакеях. Хватит! Теперь у самого три официанта на обслуге.
Не отстала от мужа и Филониха, откупила-таки на свое имя тот самый дом, где Стеша с матерью в подвале ютятся.
Вот что значит свободушка! При царе мужниной рабой была, своего вида не имела, а теперь домовладелица!
И Глаша ее теперь уже не горничная, а компаньонка. Читает вслух романы, когда баронессе фон Таксис не спится. И веселый слесарь Петя Добрынин, встречая Глашу с таксами на прогулке, теперь шутит так: «Барышня, проданные глазки».
А Лукаша-то, Лукаша! Щеголяет в офицерской форме, с красным бантиком на груди и важно заявляет:
«Хватит! Поиздевались над нами царские сатрапы. (Это он проезжается насчет „сапог всмятку“ у генерала Мрозовского!) Теперь никаких „ваше благородие“! Я своего полковника по имени-отчеству называю, а он меня на „вы“!»
По протекции полковника Грузинова, который теперь на месте Мрозовского, Лукаша Филонов получил должность вестового при полковнике Рябцеве. А его бывший кумир прапорщик Ушаков, мечтавший о славе, получил полную возможность прославиться. Расцеловав его при всех думцах и похвалив как первого офицера Москвы, вставшего на защиту свободы, полковник Грузинов отправил Ушакова вместе с его ротой на фронт защищать свободу от полчищ кайзера Вильгельма.
Но вот уж кому повезло, так повезло — это Фильке. Теперь его звали по-иностранному — «Филь», он был грумом у барышень Сакс-Воротынских. При встрече его не узнаешь — красный камзол, зеленые штаны, желтый жилет, в руках хлыстик, на ногах сапоги со шнуровкой.
При царе знаменитые богачки вольничать стеснялись, а при свободе решили по своему капризу вместо черного арапчика завести огненно-рыжего. «Под цвет революции», — как они говорили.
Куда бы барышни Сакс-Воротынские ни отправились, Филь должен был поспевать пешком. И при первом зове являться, весело скаля белые зубы на красном от веснушек лице. Филька был при барышнях как украшение.
Андрейке сменить свой заплатанный пиджачишко и дырявые ботинки на что-нибудь понаряднее не удалось. Но и ему без царя жить стало куда вольготней: на заводе мастера и десятники мальчишек больше зря не гоняли, не шпыняли — заводской комитет запретил. Всех ребят прикрепили на обучение к слесарям, токарям, кузнецам. Андрейку взял к себе в ученики сам Уралов Андрей Уварович. Оказалось, и он, и все его молодые друзья — Саша Киреев, Бакланов, Цуканов, Ригосик и брат Андрейки Саша — состояли в организации заводских большевиков. Оказалось, знаменитая красная комната в столовке коммерческого института была штабом революционеров-подпольщиков. Теперь все революционеры собирались открыто. А Люся больше не скрывала, кто она такая, а прямо говорила: «Я агитатор, пропагандист». Ее всюду приглашали. «Расскажите нам про то, расскажите про это», — просили. Люся знала, где и как рабочие живут, борются, как женщин и детей в капиталистических странах угнетают, что такое Интернационал первый и второй. Какие есть в России партии и чего каждая из них хочет.
Люся и внешне изменилась, хотя сильно похудела, но очень повеселела и ко всем всегда с доброй улыбкой.
Андрейка тоже стал политиком, как и большинство замоскворецких мальчишек. Мальчишки так в политике понаторели, что знали вождей почти всех партий. У большевиков был самый главный революционный революционер, вождь рабочих и крестьян — Ленин.
А сколько новых слов и понятий принесла свобода! У мальчишек головы кружились! Империализм, Антанта, аннексии, контрибуции, национализм, экспроприация, эксплуатация… Но больше всех других слов мальчишкам запомнились два слова, выброшенных в широкую жизнь революцией: буржуй и пролетарий.
Буржуй — слово жирное, пухлое, жевательное — так ко всем сытым и толстым и липнет.
Пролетарий — слово звонкое, веселое, гордое, от него все подлое отскакивает, оно к лицу рабочему люду.
Андрей очень гордился, что он пролетарий.
А вот у гимназистов и кадетов это слово стало ругательным.
— Пролетарий с красной харей! — дразнились Вячик-мячик и кадетик Котик.
Андрей в долгу не оставался.
— Кадет, кадет, на палочку надет! — кричал он Котику.
— Буржуй, буржуй, ремня пожуй! — кричал Вячику.
Все мальчишки Замоскворечья по партиям разделились.
— Я в эсерах, — скажет Стасик.
— Ах эсеры, вы эсеры, у вас морды очень серы! — посмеется Стеша.
— Я в анархистах! — бухнет Дарвалдай.
— Анархисты, анархисты, они на руки нечисты!
— Арбуз, а ты в каких ходишь?
— Я в большевиках!
— А почему не в меньшевиках?
— Потому что большевики хотят для рабочих всего побольше, а меньшевики — всего поменьше.
Продавцов газет свобода сделала самыми желанными людьми улицы. Стоило им появиться с пачками газет, как множество рук тянулось к ним со всех сторон. Все хотели знать новости. Даже старушки, которые, сидя на скамеечках, чулки вязали.
Вот какие чудеса принесла свобода!
ПЕРВЫЕ ОГОРЧЕНИЯ
Из всех знакомых Андрейки только солдат Сидор был недоволен свержением царя. Забежал Андрейка к нему подкормиться, поделился своими радостями, а солдат и говорит:
— Без царя в голове только дураки живут. Чему радоваться, ежели остались без царя в государстве?
У Андрейки хлебная корка в горле застряла.
— Да ведь царь кровь народную пил! Вы что, дядя Сидор?
— Одного царя прокормить легче, чем шайку анархистов, стрекулистов, обманистов, которые на его место рвутся.
— Без царя, дядя Сидор, куда лучше!
— Чем лучше? Я по-прежнему на войне, а семейство мое в беде. Ты как был, так и есть голодный!
— Голодный, зато свободный!
— Попробуй проживи на одной свободе, если я хлебца не дам! рассмеялся дядя Сидор.
— И проживу! Не понуждаюсь!
На том и расстались.
Легко было сказать — не понуждаюсь. Иной раз от пустоты в желудке у Андрейки так в глазах мутилось, что к заборам прислонялся. Пошатывало. С едой становилось все хуже. Бабушка все чаще возвращалась с пустой кошелкой.
Пытался Андрейка по старой памяти подкормиться в столовке коммерческого института, но и там студенты хлебные крошки в горстку сгребали да в рот ссыпали.
На окружной тоже солдатский хлеб кончился. Поезда с новобранцами шли на фронт теперь бесхлебные. Солдаты в них были крепко заперты по вагонам. Унтера злющие — не подойти.
Да и на заводе только и разговоров: отчего это так получается свободы много, а хлеба мало?
И получалось: все из-за царской войны. Пахать и сеять было некому да и нечем. Мужики все в окопах, а у оставшихся в деревнях стариков да баб ни кос, ни серпов, ни плугов. Рабочие на заводах теперь только снаряды да пушки выделывают.
И заводской комитет по предложению рабочих решил перейти на производство мирной продукции.
— Это невозможно! — заявил по этому поводу на митинге Михельсон. — У нас есть правительственный заказ на поставку вооружения.