Страница 8 из 17
Алкей и Сафо
1В полумраке скрипнула дверца шкафа.Он рубаху новую надевает.На своей софе шевельнулась Сафо:зычно зевает.2Говорит: «Купи молока и мёду,винограду белого, литр олии.Возвращайся к завтраку: непогодубоги сулили».3Он её клюет на прощанье в щёку,углядев при этом, как с тельца мухипаучок спускается на защёлкупыльной фрамуги.4Облепили пирс рыбаки. Пурпурно –золотая чаша всплывает грузно.Запрокинув горло, зияет урнакоркой арбузной.5Он калиткой хлопает, раздвигаяплети мокрой жимолости. В «скворешне»молодой курортницы плоть нагаяпахнет черешней…бЦелый день у Сафо мигрень. В сацивине хватает соли. С горы подуло.И авгур, чернеющий на оливе,каркает: «Ду-р-ра!»7…Рыбаки несут барабульку. Выжженюжный склон, как знойная Иудея.Сафо шепчет: «Гелиос, ослепи жепрелюбодея!»8И считает кур, шевеля губами.Но, узрев повинную плешь Алкея,застывает амфорой, выгибаясмуглую шею.9И на битву равных взирает сытона капоте солнцем нагретой «Нивы»кошка черно-белая, Афродита,щурясь брезгливо.Стрекоза
Слишком длинные крылья – вразвалку по стеблю цветка,неуклюже ползёт. Но китайские льются шелкав содроганиях лопасти. В небе расширится щёлка –и медовый, медлительный выпустят свет облака.Не надейся, не август – конец сентября. Но теплоне промотано летом. Сферических зенок стеклонаполняется влагой, то светло-зелёной, то серой.Кот, заметив движенье, крадётся и щурится зло.И она поднимается. И, прозвенев вдалеке,над сырой черепицей, стремительно входит в пике,чтоб в раскрытую книгу залечь, как живая закладка,на двухсотой странице, тринадцатой снизу строке.И терцина из Данте, её золотистая мгла,словно тайнопись, светит сквозь тонкую сетку крыла.Поднебесной давильни пространство забрызгано соком,и тяжелая капля по облачной кромке стекла.На иглу не посадят – не бабочка. Из-под рукивыгребая, взлетит, унося отпечаток строки.… Утром спустимся к морю: на гальке, расколотой штормом,в отражённом луче слюдяные блеснут лепестки.* * *
Что сегодня за день? – Очевидно, среда.В тёмной кроне – подвижные пятна лазури.Отвяжитесь: он спит и не смотрит сюда.Домочадцы его осторожно разули.Где упал, там и спит, губошлёп-маргинал,головой упираясь в дубовую кадку.Муравей, любознательный, как Магеллан,изучает его загрубелую пятку.Шевелюры измяв низкорослым лесам,лёгкий ветер гоняет мурашек по коже.Отвяжитесь – он стар. Он уже написалвсё, чем нынче смущён, чем возвысится позже.Рухнул в дрёму, как в тартар, и к чёрту – дела:все гекзаметры ваши и ваши верлибры.Конопатая Фрина, и та не дала,на простуду ссылаясь… Ах, Фрина, их либев дых… Растрачен запас, заготовленный впрок.Но душа не готова примкнуть к балагану.И репризы Эзопа ему поперёкестества или – попросту – по барабану.Жизнь обмякла, а слава не произошла,не вошла в ежедневный набор провианта.…Осыпает цветы мушмула. И пчеласобирает нектар в бороде у Бианта.* * *
Напиши мне письмо и лучшую строчку вырежь.Ты вкушаешь лангустов, дуешь коньяк, слоняешьсяв шляпе по Квинсу или по Гринвич-Виллидж.Но какое мне дело, ежели нет меняв той стране, где волна колеблется перламутром,на взъерошенных вязах вздрагивают листы;где не рыщут бомжи по мусоркам ранним утром,на отлов человеков ночью не мчат менты.Хорошо, что ты – там, задира, кустарь-филолог,несгибаемый логос, вечное два в уме,сквозь чужие таможни длинную цепь уловокнеизменно влекущий… Помнишь, как на холмемы сидели – спина к спине, – озирая мутныйтёмно-серый залив с корягами на плаву.На покатые сопки сыпал с небес кунжутныймелкий сетчатый дождик – и выпрямлял траву.Никуда не срываясь, медленными глоткамимы цедили по-братски местное каберне.Я следила, как жук вразвалку ползёт под камень,растопырив надкрыльев лопасти… Как бы мнени хотелось тебя погладить, – рука чертилав запотевшем пространстве эллипсы и круги.И трёхдневной, колючей медью твоя щетинапламенела, но не хотела моей руки.Мы сидели, как два китайца, настолько древних,переживших и потепления и снега,что неважно уже: коряга качнулась в дрейфеили мимо проплыл взлелеянный труп врага.…Ты в широтах, где всяк уместен – и, слава Богу!но такие, как я, нелепы – и пусть. Не то бслабоумной старухой к тихому эпилогудоплыла бы, сложившись в англоязычный гробв чём-то розово-белом. Как бы ты ироничнопоглядел – ни озноб в лопатках, ни в горле ком.И тогда бы Господь послал меня жить вторичнов синеватую морось, на киммерийский холм.