Госпожа Сумасбродка

Какой разговор? Женя взял папку и, открыв дверцу своей «Нивы», кинул ее на сиденье рядом с водительским.

Вадим проследил взглядом за этим жестом – Жене показалось, что он хотел что-то добавить, но промолчал и протянул руку, прощаясь. Он шел к метро, значит, в противоположную сторону. И не попросил товарища подвезти его. Да тут и ходьбы-то минуты три, не больше.

На том и расстались тогда.

Приехав домой, Осетров, не засовывая нос, разумеется, в чужую папку, просто сунул ее в ящик письменного стола, за которым когда-то работал Сергей Сергеевич, а теперь и сам Женя, и забыл о ней. Потому что на следующий день улетал в Сибирь.

И вот вернулся... И новостей – хоть отбавляй! Мало того, что Вадим учинил этакое, так еще и Танькины чары, будь она неладна... Как-то все пошло наперекосяк. И теперь, вспомнив о черной папке, Евгений вдруг подумал, что именно в ней может найтись объяснение и непонятному самоубийству, и необычно вызывающему поведению Татьяны, которая наверняка знает много больше, но предпочитает помалкивать, и, возможно, непонятному интересу Вадима к Алене, проявленному в их последний вечер.

Папка лежала там, куда он ее бросил, – в нижнем ящике письменного стола. Углы ее были перетянуты черными резинками. Неясно, зачем они, если уже и так есть «молния». Черт знает что придумывают.

Невзирая на безмолвные призывы матери, обрадованной появлением сына и уже хлопотавшей на кухне, накрывая обед, Евгений заявил, что ему недосуг, он уедет на час-другой, а вот когда вернется, тут уж наконец и поужинает. Но мать не отставала со своими заботами, и он сдался – на один лишь бутерброд с колбасой и стакан минералки.

Пока она готовила, он внимательно оглядел папку, потом снял резинки, расстегнул «молнию» и разложил папку, словно книгу. Внутри лежал газетный сверток. Ну как если бы три-четыре общие тетради обернули газетой, не толще. И тоже перетянут двумя резинками – крест-накрест. И под ними – сложенный белый бумажный листок, скорее всего, записка.

А тут и Галина Ивановна появилась с бутербродом на тарелке и стаканом минеральной воды.

– Ну поел бы как человек! – взмолилась она.

– Потом, ма... – Он засунул бутерброд целиком в рот и отмахнулся обеими руками. – Э-э-ха-ха!

Это он сказал: мне некогда. Мать лишь всплеснула руками и жалостно уставилась на него. Но Женя жестом показал ей, чтоб уходила, не мешала. Дело же вот, перед ним, – он ткнул пальцем в раскрытую папку. И когда мать вышла, он, не прикасаясь к свертку, внимательно оглядел его еще раз и за кончик двумя пальцами вытащил записку. Аккуратно развернул ее, словно боясь оставить отпечатки своих пальцев. Действительно записка.

«Женя, ты меня прости, пожалуйста, но у меня просто нет иного выхода. Я хотел тебе сказать, но... Словом, постарайся меня понять, хотя, боюсь, это будет тебе нелегко.

Здесь, в свертке, пятьдесят тысяч. Это все, что я смогу сделать для своей семьи. А в общем, я увяз. Если ты и сам еще не сообразил, то прими мой последний совет: пошли их к черту. Ты догадываешься, о ком я. Записку эту ты уничтожь, чтоб и духу ее не осталось. А сверток постарайся отдать моей Нинке, но чтоб она и рта не открывала, иначе всем будет очень плохо. Еще хуже, чем мне сейчас, когда я пишу тебе.

И еще. На даче в цветочном горшке есть моя заначка – от лучших времен. Пусть найдет. Она у меня баба умная и сумеет распорядиться тем, что осталось от всей моей жизни. Если уже не нашли.

Прости за последнюю просьбу. Мне больше некого просить.

Если ты читаешь эти строчки, значит, вопрос со мной уже решился. Еще раз прости, друг.

Вадим».

Евгений тупо глядел на записку, веря и не веря написанному. Казалось, что это какой-то бред. Но вот они, слова-то! Написаны! И почерк Вадима, его рука. Правда, написано ровно, без торопливости, словно заранее все обдумано.

Но почему именно его, Женю, выбрал Вадим своим душеприказчиком, так, что ли? Они же не настолько были дружны, чтобы доверять друг другу такие сокровеннее и опасные вещи. Однако, припоминая события последних недель, работу, компанию эту дамскую, да хоть и то, что так спонтанно произошло сегодня в доме у Татьяны, ее решительный натиск и собственную, какую-то прямо телячью, радостную покорность, Евгений вдруг понял, что за всеми этими делами, безобидными разве что на первый взгляд, может стоять чья-то жесткая воля. Первой жертвой которой оказался Вадим. Он успел это понять раньше, за что и поплатился. А кто следующий? Евгений Осетров? А что, теперь нельзя исключить. Тем более что сами пошли на бойню.

Но ведь, говорят, в таких ситуациях обычно действует козел-провокатор, который идет впереди стада, отправляемого на заклание. А как же в данном случае?

И вспомнил, что с этой компанией, во всяком случае, с Татьяной, это уж точно, Вадима познакомил Олег Машков, который потом интересовался у Вадима, что да как.

Надо будет обязательно с ним встретиться, поглядеть, чем этот майор дышит. Ничего теперь нельзя исключать...

А память снова и снова возвращала его к сегодняшним событиям, и сексуальные игры на банкетке у Татьяны все менее казались Евгению безобидными и привлекательными. В самом деле, все произошло так стремительно и ловко, будто было просчитано заранее. Вплоть до появления с кухни нетрезвой Ирки. И следом – новый набор разнообразных удовольствий. Спланировано, не иначе. Ну хорошо, пусть так, однако чем это приключение может грозить лично ему, Евгению? Да ничем! Он – человек холостой, свободный от обязательств перед кем-либо, и отчитываться по поводу собственной нравственности ни перед кем не должен. Хорошо, это он, а Вадим? А вот тут, если смотреть факту в глаза, то есть, к примеру, видеозаписи, результат самый банальный – разрушение семьи. А там, где вопрос может быть поставлен в подобной плоскости, возникает удобренное поле для шантажа. Так что же, Вадим стал его жертвой?

Заначка – хрен с ней, это все копейки. А вот что за деньги покоятся здесь? Откуда они? А главное – за что, за какие Вадимовы подвиги? Значит, они были...

Женя взял нож для разрезания книг – старинный, отцовский, и аккуратно поддел угол свертка. Чуть взрезал, отогнул уголок.

Выглянул край зеленой долларовой купюры. Что там Вадим пишет? А пишет он, что здесь лежат пятьдесят тысяч. И, как теперь видно, не наши, деревянненькие, а самая настоящая капуста. Пятьдесят кусков в баксах! Цена хорошего, если смотреть правде в глаза, предательства...

Вот и думай теперь, Женечка!

Впрочем, что думать? Вадима нет. А семья его имеет место быть. Маленькая дочка, во второй класс сегодня пошла. Это вспомнил Евгений и снова увидел, будто воочию, стайку малышек с бантами, перебегавшую площадь в Домодедове. Есть еще вдова, которую зовут Нина. А больше у них, оставшихся сиротами – теперь уже неважно, по какой причине, – нет на белом свете никого. Так однажды Вадим и сказал...

«Ну и что ты будешь делать, Евгений Сергеевич? – мысленно спросил себя Осетров. – Пойдешь к руководству департамента? Отнесешь пакет и записку? Да, это было бы честно. Но зачем теперь эта честность, если она никому, ни единому человеку, не принесет добра? Начальству? Прекрасно! Есть повод разоблачить! Тем сукам, которые подставили Вадьку? Их еще ждет свое. Все зачтется. Семье Вадима? Надо понимать: семье предателя...»

Евгений вздохнул, сунул записку в карман, а папку закрыл на «молнию», после чего натянул на углы совершенно ненужные резинки. Пусть все будет как было. А записка все-таки предназначалась лично ему и посторонним не должна быть интересна...

Однако как он все предусмотрел! А может, он уже все знал и просто продолжал плыть по течению? И никаким самоубийством – в прямом смысле – здесь и не пахнет? Хлопнули парня, разыграв суицид на почве душевной неполноценности, – вот и все дела. А сымитировать по нынешним временам можно все, что угодно. Но что же он – как тот телок?! Неужто не мог найти выхода? Значит, не мог. Да и последняя просьба его тогда, при расставании, прозвучала как-то робко. Это лишь сейчас хорошо понял Евгений. Боялся и надеялся. Ну и как же можно подвести его?..