Былое и книги

Но что, если вы действительно романтик и стремитесь видеть в жизни или хотя бы в искусстве борьбу красоты и безобразия, в которой побеждает красота, пусть даже и ценой жизни, – чем это отличается от мелодраматичности? В мелодраме красоте просто не с чем бороться, безобразию не позволяется до нее дотронуться.

«Тридцать четвертому сюжету» Светланы Мосовой (СПб., 2012) в любимицы девушки в погонах, боюсь, не выйти: в ее мире великая любовь вполне может явиться в нелепом и оттого гораздо более трогательном обличье. Жена и теща потерявшего ноги солдата в свою очередь потеряли его письмо с обратным адресом, а несчастный инвалид решил, что они от него отрекаются, и тоже решил исчезнуть из их жизни. И вот излюбленный персонаж анекдотов – теща – едет его разыскивать в Москву, где никогда не была: «Ничего-о!.. Я до Рейгана дойду, а Колю найду!» «Удачи вам!» – искренне сказали попутчики «и почему-то почувствовали, что сказали подлость». И все-таки «все они теперь в одной цепи, в одной…

Но пока она длится и множится, Земля, быть может, еще продержится?..»

Это именно женский дар – умение верить вопреки очевидности. Сначала лирическая героиня увидела на Андреевском рынке мозги. Бараньи. А потом увидела в Кунсткамере человеческий мозг. Который мало чем отличался от бараньего. Так, значит, «все сигналы рукам и ногам, поджелудочной железе, тонкой кишке (и толстой тоже), а также всем тонким чувствам (и толстым иже с ними), всем сложнейшим оттенкам зависти, неприязни, отвращению и тем слезам от набоковской строки про дом, который сейчас исчезнет и запомнится навсегда, – все идет отсюда?! Вот из этого безобразия?!

И внутри отторгло.

И возликовало.

– Бог есть! – громко сказала она».

В рассказах Светланы Мосовой есть и ужасное, и мерзкое, и прелестное, и трогательное, в них нет только ничего элегантного – они для этого слишком человечны.

И женственны, ибо только женщинам удается совмещать в себе доверчивость и проницательность, практичность и романтичность, наивность и мудрость, – наш брат проще: у нас кто умный, так он всегда умный, даже когда и не надо, а уж если дурак, то тем более всегда дурак.

Роман Марка Берколайко «Гомер» (Воронеж, 2011) – проза мужская, отнюдь не наивная и все-таки романтичная. Он знает современную жизнь далеко не с парадной стороны. «Городу необходим мусороперерабатывающий комбинат и мы его построим!» – Берколайко не боится столь прозаической завязки. «И вот стало известно, что через двадцать четыре дня будет подписан полный комплект договоров с выигравшим тендер инвестором, а к генеральному подрядчику хлынет первый миллиард, бюджетная составляющая объема финансирования». Надо сказать, лично меня такая завязка не только не отпугивает, но, наоборот, завлекает: нашей литературе ужасно не хватает производственного романа, в котором бы со знанием дела было изображено то, о чем мы только слышим, – сегодня это была бы смесь Драйзера или Хейли с Марио Пьюзо. А Берколайко пишет про великую любовь, выживающую и среди нынешней разнузданности, и среди советской зажатости, – и наша жизнь не мельчает, но, наоборот, укрупняется благодаря сквозному использованию гомеровских образов: Гектор, Приам…

Любовь в представлении мужчины-романтика почти всегда дается неизвестно за что (хотя по внутреннему ощущению – за нашу внутреннюю красоту) и отнимается неизвестно почему (по внутреннему ощущению – из-за несовместимости с нашим практичным миром), но всегда побеждает – на конкурсе красоты. Именно в соответствии с этим законом главному герою, Гошке Меркушеву, всю жизнь носившему школьное прозвище Гомер, безраздельно преданы изумительные женщины.

Меркушев – Гомер, разделяющий людей на «троянцев» и «ахейцев», мстит за подлое убийство своего друга Гектора по-современному расчетливо и аналитически выверенно, однако ценой собственной жизни и тоже в полном соответствии с античными представлениями о роке и справедливости: никакая «ахейская» мразь не смеет убивать «троянца» иначе, как в честном бою, иначе в моей жизни все было напрасно.

Главного героя не отпевают, зато его кончина сопровождается почти что античным хором: «Samson!» – позвал Голос откуда-то сверху… или от края земли Ханаанской? «Je t’aime!» («Я люблю тебя!») – последнее, что он услышал, и этим «зацепился за бессмертие».

Немного театрально, быть может (недаром автор, начинавший как драматург, поместил в одну книгу с романом две отлично написанные одноактные пьесы), но где, как не на сцене, есть еще место вечной мужественности? Для романтика весь мир – театр…

Гошка Меркушев говорит о себе и своих друзьях-«троянцах» с горькой иронией: «Мы не потерянное, мы – притыренное поколение», но и сам же, своей жизнью и смертью, это опровергает. В глазах романтика красивая смерть искупает все.

Литература и сегодня служит своему вечному предназначению – не столько отражать реальность, сколько защищать нас от унижения реальностью. Но тонкие вина, духи, золотые запонки и тому подобные пошлости – подделки красоты – в этой борьбе способны защитить разве что совсем уж сирых и убогих.

Долюшка русская, долюшка женская

Вполне культурная газета предложила мне принять участие в дискуссии «Русская литература XXI века – факт или фантом?». И мне вспомнился приятель, который при встрече всегда хохочет: «Ты еще жив, старик?..» Я много лет разводил руками: «Извини, придется подождать», но в последнее время почему-то начал отвечать: «Не дождешься». Скорее всего, потому, что начал сомневаться в его доброжелательности. Вот и переставшая читать публика напоминает мне неверного супруга, которому мало просто бросить жену, оттого что нашел помоложе или побогаче, – он должен еще и объявить ей, что она опустилась как личность. В советских толстых журналах прочитывалась и передавалась каждая крупица «правды», каждое «смелое» мнение – чаще всего тривиальные общие места. Но мы видели в этих проблесках микропобеды над советской властью, что и вздувало тиражи до трехзначных цифр. Сегодня же печатаются прозаические и публицистические вещи, каждая из которых в прежние времена вызвала бы разговоры и дискуссии на недели, если не на месяцы, но их замечает в лучшем случае лишь литературно-публицистическое сообщество, ибо их невозможно использовать в борьбе с властью – похоже, по-прежнему единственной стихией, которую мы считаем чем-то серьезным. Однако литература-то существует для борьбы с врагами подлинными, смертельными – со смертью, старостью, беззащитностью человека перед мировым хаосом, и когда сделалась почти бессильной религия, на ее место заступило искусство: оно превращает страшное и безобразное в красивое, трогательное или забавное.

В сборнике «Русские женщины» (СПб., 2014; составители Павел Крусанов и Александр Етоев) участвуют или очень хорошие, или минимум интересные писатели, но их целых сорок три (это к вопросу о бедности современной литературы), а Боливару, то бишь рубрике, столько не снести. Попробую выделить те рассказы, в которых, как когда-то выражались, присутствуют ростки нового, невозможные в советском мироздании.

Отличный рассказ Александра Етоева «Мама» – печальная история гомельской Кабирии, верящей в любимого (первого, второго, третьего…) так, как другие (очень немногие!) верят в Бога, – история вечная. А вот «Звонок» Марии Галиной – это, увы, что-то новенькое. Пожилую одинокую женщину будит ночной телефонный звонок: мама, выручай, я на чужой машине сбил человека, срочно нужны деньги выкупить протокол… Она отдает все, что накопила на заграничное путешествие, а в финале мы узнаем, что у нее никогда не было сына. «Как же счастливы люди, которые могут себе позволить плакать над тем, над чем плакать не стыдно…»

Инна Яновна Муравьедова, у которой за плечами «девятнадцать убитых немцев» (так называется рассказ Ильи Бояшова), – реликт ушедшей эпохи, но с таким черноватым юмором при старом режиме было бы невозможно изобразить шкраба, способного грозным рыком и обличьем исцелять заикание и энурез. Зато «Женщина по фамилии Голикова» Владимира Богомякова уже поселилась в дивном новом мире, «где произошло самое главное – исчез страх»: здесь она мчится на квадроцикле, стреляет из снайперской винтовки, запрыгивает с вездехода на крыло самолета – ощущение свободы неописуемое, можно стрелять во всех подряд, резать людей на улицах, и еще – «тут очень красиво! Сияющие бары, стрип-клубы, вечеринки, яхты. Изумительная грязь, летящая из-под колес мчащегося автомобиля». Я не сразу догадался, что речь идет о компьютерных играх.