Страница 18 из 35
Электрические бритвы стоили дорого и плохо брили, ибо доступны для нас были только советские. Так что бритва Спутник спасала папу и меня от возни с мылом, помазком и покупки лезвий.
Иногда я устраивал себе праздник бритья и шёл в парикмахерскую, что была напротив моего дома, и меня там брили опасной бритвой. Процесс напоминал жертвоприношение волос богиням Красоты и Чистоты. В парикмахерской снова вступал в действие помазок и мыльная пена, от которой я уже отвык с бритвой Спутник.
Я с некоторым опасением наблюдал, как парикмахер правит опасную бритву на широком кожаном ремне. Это напоминало священнодействие перед закланием барашка. Хотя я никогда не видел жертвоприношения, а лишь читал о нём. Но у меня не было страха, что парикмахер перережет мне горло, наоборот, я испытывал наслаждение от гладкости кожи, которую оставляет после себя стальное лезвие.
По окончании бритья брадобрей набрасывал мне на лицо горячее мокрое полотенце, жар которого в первые секунды было трудно переносить. Но парикмахер легко массажировал через него лицо и затем резко убирал, и кожа охлаждалась ставшим вдруг непривычным воздухом.
– Вас освежить? – спрашивал парикмахер, поглядывая на разбавленный водой одеколон в бутылочке со вставленным пульверизатором, от которого шла резиновая трубка с грушей на конце.
Я всегда отказывался, так как это стоило почти столько же, сколько и само бритьё, а лишних денег у меня в Ленинграде никогда не было. Да и одеколон Шипр (единственный тогда мужской одеколон) был у меня в изобилии как наследство от дедушки.
Когда я поступил в институт и поехал после первого курса на целину, я перестал бриться в качестве безопасного протеста. Да и бритьё в грязных жилых условиях было делом усложнённым, а я сложностей не люблю. Так что по возвращении в Ленинград я сразу все волосы на лице сбрил – борода мне мешала.
Приехав в Америку, я отпустил-было усы для украшения своей внешности, но вскоре даже эти умеренные волосы на лице стали мне мешать, и я их тоже сбрил под корень.
Когда я впервые попал в спортивный клуб, я был поражён бесплатными одноразовыми бритвами, лежащими в раздевалке. Каждый раз, когда папа и я ходили в клуб, мы не удерживались, чтобы не забрать с собой две-три бритвы. За несколько лет у нас скопился большой полиэтиленовый мешок этих бритв, которыми мы не пользовались, так как купили замечательные филипсовые электрические бритвы. Этот мешок лежал долгие годы, пока я несколько лет назад на него не наткнулся.
Я решил попробовать побриться одной из этих бритв – жаль было их не использовать и тем более – выбрасывать. Благо помазков и мыла не требовалось, а мыльная пена вылезала в неиссякаемых количествах из цилиндрического баллончика. Бритьё разовым лезвием с пышной мыльной пеной, не требующей ничего, кроме как нажатия кнопки на баллончике, принесло мне давно не испытываемую радость и особую чистоту бритья. А главное, всколыхнуло воспоминания детства и папы, молодого, любимого и любящего.
Я стал время от времени бриться этими бритвами из полиэтиленового мешка.
И только теперь, более, чем через тридцать лет, я эти бритвы исчерпал.
Теперь пойду, куплю себе новый бритьевой станочек с многоугловой накрученной high tech головкой и буду брить щетину под самый корень, невзирая ни на какую щетинистую моду.
Как хорошо, что мой папа не носил бороду, а то какого восхитительного общения с ним и воспоминаний о нём я был бы лишён!
В юности я написал такое:
Я – бездетен. Все мои пять друзей со времён студенчества тоже долго были бездетными. Двое из них такими и остались – они мои самые близкие друзья.
Двое других женились и усыновили-удочерили детей, с которыми их жёны пришли в брак. Но собственных детей так и не заимели. С этими двумя друзьями мои отношения еле теплятся.
Пятый друг женился и обзавёлся двойней – он оказался дрянью и в друзьях больше не числится.
Вот что делают дети и их отсутствие с друзьями.
А быть может, дружба проверяется на детях?
Но, скорее всего, – человеческие качества не имеют никакого отношения к сотворённым детям: если ты был настоящим, то никому тебя не подменить – ни жёнам, ни детям.
А родительство, как война – выявляет в тебе всё то, на что ты способен.
Быть может, потому я и остался «пацифистом» – чтоб не воевать, чтоб не сдаться в плен, чтобы не выдать друзей, и главное – себя.
Мой дедушка любил говорить: «Живы будем – здесь будем, умрём – там будем».
Я, мальчишка, знал «здесь», но не понимал, что он имеет в виду под «там». Однако, я его никогда об этом не спрашивал – я пытался додуматься сам. И в конце концов мне удалось. Это произошло, когда дедушка умер.
А потом всё подтвердилось смертью бабушки, и вот недавно – папы.
Вскоре, встретив их, я уже до конца пойму, что дедушка имел в виду.
Если над чем-то усиленно и долго думать, то мы всегда додумываемся до этого сами.
Оргазм можно описать фразой: «Счастье привалило!»
Если юность – это возмездие (по Ибсену), то старость – это предостережение.
****
Для мужчины после оргазма женщина теряет свой смысл.
Культура – это наносное.
Писатель общается с людьми опосредованно, через свои книги. Есть писатели, которые своими книгами утешают, есть писатели, которые своими книгами возбуждают, милость к падшим призывают, прославляют свободу, похлопывают по плечу, насмехаются или убеждают в своей правоте.
А я своими книгами – ебу. Причём с непременной целью – довести до оргазма.
В четыре года я выбрал себе первую профессию, которой я хотел заполнить свою жизнь – я возмечтал стать пожарником.
Мой папа, придя с работы, брал меня погулять. Мы выходили из нашего дома на Сенной и шли по Садовой. Там где-то в Апраксином дворе была подворотня с арочным входом. Я тащил папу туда, а там на стенах висели цветные плакаты про пожарную безопасность. Они влекли меня нарисованным огнём и героями-пожарниками, вытаскивающими детей из пылающих домов. К плакатам были сделаны многозначительные подписи, и на них папа учил меня читать. Так что впечатление от плакатов усиливалось возникающим пониманием противопожарного смысла букв и пожарного смысла слов.
Следующим моим профессиональным увлечением было подметание двора – меня зачаровывали ритмичные движения и очищающие способности метлы в больших руках дворника. Поэтому на вопрос взрослых: «Кем ты хочешь быть, когда вырастешь», – я гордо отвечал – дворником.
Когда я дорос лет до десяти, мой взгляд обратился с земли на небо, и я поразился обилию звёзд – этой смене направления взгляда способствовало чтение научно-популярной литературы и звёздной фантастики. Поэтому неудивительно, что следующим делом, которому я захотел посвятить свою жизнь, стала астрономия.
Но все небесные звёзды потухли с восходом солнца половой зрелости, и вместе с ней – поэзии, которая сразу придумала насущную рифму к слову «звезда».
Сначала он приходил под окна возлюбленной и пел ей романсы. Но когда она продемонстрировала к ним полное безразличие, он стал приходить под окна возлюбленной и дрочить.
Тут она над ним сжалилась и спрыгнула к нему из окна (первого этажа).
Запрещая проституцию, общество запрещает безэмоциональную еблю у женщин и безответственную еблю у мужчин. Именно деньги предоставляют и то и другое.
11
Маятник. В сб.: Михаил Армалинский. Стихотворения, Ленинград, 1976. Mi