Страница 84 из 113
Хотя первые жалобы Панкратовой в начале года не оказали ощутимого воздействия на положение дел в исторической науке, ее письмо в середине мая в конце концов привлекло внимание партийной верхушки. Почему именно это письмо вызвало ответ после стольких обращений, оставленных без внимания, — неясно.
Возможно, причина в адресатах (Сталин, Жданов, Маленков и Щербаков), его размерах (порядка 20 машинописных страниц), сенсационном содержании[158], или удачно выбранном времени[159]. В любом случае в новом письме Панкратова повторяла, что Агитпроп плохо руководит историческим фронтом в то время, когда массовый интерес к истории достиг небывалых высот. В результате, не только историки погрязли в антимарксистской ереси (согласно ее формулировке), но и представители творческой интеллигенции тоже сбились с истинного пути. Например, А.Н. Толстому и С.М. Эйзенштейну позволили серьезно преувеличить популистские тенденции правления Ивана Грозного, и это пагубное влияние распространилось на художественное изображение Александра I и А.А. Брусилова[160]. По мнению Панкратовой, школьники совсем запутались из-за переоценки Брусилова, т. к. все притязания на славу этого генерала времен Первой мировой войны основывалась на защите режима, который вскоре был свергнут Лениным. Обеспокоенная отсутствием четкой официальной линии на протяжении нескольких лет, Панкратова просила ЦК прояснить ситуацию, созвав совещание для обсуждения не только «Истории Казахской ССР», но и состояния исторической науки в целом{836}. Однако Панкратова оказалась не единственной, кого не удовлетворяло сложившееся положение вещей. Не сумев собрать совещание Агитпропа, Александров внес собственные коррективы в ряд внутренних докладных записок в марте-апреле 1944 г. Несмотря на осмотрительное старание уравновесить свой анализ критикой Яковлева и Аджемяна, его риторика по большей части была направлена против историков (таких, как Панкратова), сопротивляющихся нарастающему руссоцентричному курсу.
Подвергнув резкой критике «Историю Казахской ССР» и подобные ей «Очерки по истории Башкирии», а также некоторые другие недавно вышедшие учебники Панкратовой, Бахрушина и Нечкиной, Александров писал, что эти книги являются не только непатриотичными, но в них налицо все предательские признаки идеологической ереси:
«В советской исторической литературе сильно сказывается еще влияние школы Покровского. В учебниках СССР и других работах по истории весьма слабо освещены важнейшие моменты героического прошлого нашего народа, жизнь и деятельность выдающихся русских полководцев, ученых, государственных деятелей.
Влияние школы Покровского находит выражение также в том, что присоединение к России нерусских народов рассматривается историками вне зависимости от конкретных исторических условий, в которых оно происходило, и расценивается как абсолютное зло, а взаимоотношения русского народа и других народов России рассматриваются исключительно в аспекте колонизаторской политики царизма. В “Истории Казахской ССР” и “Очерках по истории Башкирии” история Казахстана и Башкирии сведена, главным образом, к истории восстаний казахов и башкир против России»{837}.
Заканчивалась записка теми же пожеланиями, что были адресованы ранее Панкратовой. Пришло время вмешаться Ц.К. Однако Александров, по всей видимости, ожидал, что там просто-напросто одобрят рекомендации, подготовленные Агитпропом.
Докладные записки свидетельствуют о значительной напряженности, охватившей советские идеологические круги в марте-апреле 1944 г. Майское письмо Панкратовой Сталину, Жданову, Маленкову и Щербакову имело эффект разорвавшейся бомбы и привело Александрова в бешенство. Он не замедлил ответить градом носящих скорее личный характер упреков, написав совместно с сотрудниками Агитпропа Федосеевым и Поспеловым очередную докладную записку «О серьезных недостатках и антиленинских ошибках в трудах некоторых советских историков». Этот резкий критический выпад, повторяющий предыдущие обвинения, был нацелен не только на Панкратову и ее «непатриотичных» коллег, но, что довольно неожиданно, и на Яковлева, Тарле и Аджемяна, которые якобы порвали с марксистским историческим материализмом, продвигая так называемый «великодержавный шовинизм» и даже «реставраторские» взгляды{838}.[161]
Если раньше Александров был склонен принимать сторону последних в ущерб Панкратовой, к маю 1944 г. его стратегия изменилась. Призвав «чуму на оба ваших дома», он, по всей видимости, надеялся выйти сухим из воды, продемонстрировав способность умело пресекать крайности на каждом из полюсов расколовшейся надвое исторической науки.
Однако потеря Александровым контроля над историками не осталась не замеченной. ЦК предпринял шаги по созыву собственного совещания историков в начале лета 1944 г.{839} Как заявил Маленков в своей вступительной речи, «за последнее время в ЦК обращаются историки СССР с различными вопросами, из которых видно, что у ряда наших историков нет ясности по некоторым принципиальным вопросам отечественной истории, а по ряду вопросов имеются существенные разногласия. ЦК ВКП(б) решил собрать настоящее совещание историков с тем, чтобы посоветоваться по вопросам, которые волнуют теперь историков»{840}. Маленков призвал присутствующих специалистов особенно тщательно рассмотреть порядка 15 вопросов, касающихся тезиса «жандарм Европы», характера царского империализма и колониальной практики, применимости теории «меньшего зла», неослабевающего влияния школы Покровского и роли выдающихся личностей в истории (Иван Грозный, Петр I, Ушаков, Нахимов и др.). Кроме того, необходимо было обсудить проблему политического сознания крестьянских бунтовщиков (Болотников, Пугачев и др.), а также то, насколько благотворно сказалось самодержавие Романовых на русском народе в исторической перспективе. Несмотря на столь амбициозную программу, итоги совещания оказались неубедительными. Хотя Щербаков, постоянно председательствовал на заседаниях, а Маленков и Андреев периодически присутствовали, их замечания были краткими и невыразительными. Безуспешности мероприятия способствовали и ожесточенные споры среди самих историков не только во время заседаний, но и в кулуарах, а также в письменных обращениях к Щербакову и Сталину[162]. После того как совещание, в рамках которого состоялось пять заседаний, закрылось в начале июля, его участники посчитали, что ЦК в скором времени выпустит заявление о положение дел на историческом фронте{841}.
Однако панацея так и не появилась. Александрову поручили написать от имени Политбюро постановление, которое положило бы конец идеологическому расколу. Он создал документ, по сути повторяющий предвзятые наблюдения, сделанные им в начале весны. Щербаков отверг его вариант постановления{842}.[163] Затем ответственным был назначен Жданов, который до недавнего времени находился в осажденном Ленинграде и не присутствовал ни на одном заседании[164]. В течение следующих месяцев Жданов писал и переписывал различные положения, постоянно консультируясь со Сталиным, изучая стенограмму совещания и письменные рекомендации Александрова и Панкратовой. Сохранив постановку рассматриваемой проблемы в том же преувеличенном виде, в котором она была сформулирована Агитпропом: соперничество двух немарксистских ересей — «буржуазно-монархической» школы Милюкова (Ефимов, Яковлев, Тарле) и «социологической» школы Покровского (Панкратова с коллегами), — Жданов оказался более критично настроен по отношению к первой{843}. В особенности он возражал против объединения русского прошлого и советского настоящего, против стирания различий между ними[165]. Тем не менее работа над документом застопорилась после нескольких редакций, и официальное заявление, фиксирующее партийную идеологию, так и не увидело свет. Непонятным образом выводы столь крупного совещания свелись к небольшому постановлению, произнесенной речи и публикации нескольких рецензий в следующем году{844}.
158
Возможно, С.В. Константинов прав, утверждая, что ее «письмо было выдержано в лучших доносительских традициях того времени», однако его попытка сделать ее единственным объектом критики несправедлива. Атмосфера была накалена настолько, что преувеличение составляло существенную часть профессионального жаргона историков. См.: Константинов С.В. Несостоявшаяся расправа (о совещании историков в ЦК ВКП(б) в маеиюле 1944 г.) // Власть и общественные организации России в первой трети XX столетия. М, 1994. С. 254–268, особ. с. 256.
159
Как отмечает Г. Костырченко, не следует считать совпадением повторное письмо Панкратовой Сталину, Жданову, Маленкову и Щербакову после того, как Александров попал в опалу во время устроенной ЦК философской конференции с последующим постановлением от 1 мая 1944 г. «О недостатках в научной работе в области философии». СМ.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 254. Л. 6–47, 62–71; Костырченко Г.В. плену у красного фараона: Политические преследования евреев в СССР в последнее сталинское десятилетие. М.: Международные отношения, 1994. С. 21–22.
160
Толстой и Эйзенштейн написали пьесу и киносценарий соответственно, о правлении Ивана IV. Образ Александра I, по всей видимости, был неправильно представлен (по мнению Панкратовой) в картине «Кутузов», а образ Брусилова искажен в пьесе И. Сельвинского «Генерал Брусилов» и нескольких брошюрах для массового читателя.
161
В сопроводительном письме Александрова к докладным запискам в ЦК содержалось несколько личных оскорблений в адрес Панкратовой: «Оказалось невозможно обсуждать какие-либо вопросы», с ней, так как она «все замечания, идущие от работников Управления, перевирает и в искаженном виде разносит чуть ли не по всей Москве». См.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 224. Л. 90.
162
Возможно, потому что Щербаков, как считалось, поддерживал группу Панкратовой, Б.И. Сыромятников и Тарле подали ему письменный протест, Ефимов обращался к Щербакову и Сталину, а Аджемян адресовал свои письма лично Сталину и всему Политбюро. См.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 223. Л. 166–185; Ф. 17. Оп. 125. Д. 225. Л. 67–171 об.; Ф. 88. Оп. 1. Д. 1050. Л. 42–50 об.
163
На полях Щербаков наспех написал на полях: «Не годится».
164
Костырченко, вероятно, прав, утверждая, что участие Жданова было мотивировано его личным разочарованием в Александрове, а также интересом к развитию исторического курса. Жданов особенно отметил критику Агитпропа, подчеркнув в письме Панкратовой от 12 мая 1944 г., адресованном ему, соответствующие фрагменты. См.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 1. Д. 971. Л. 2,3; Костырченко. В плену у красного фараона: С. 21–22.
165
Подтверждая ведущую роль русского народа, Жданов связывал его положение с ролью, которую сыграл русский рабочий класс в освобождении советских народов. Заявляя, что российский царизм не следует оправдывать, равно как и отказываться от тезиса «тюрьма народов» остается в силе, Жданов защищал использование тезиса о «меньшем зле»: «Некоторые наши историки, видимо, не понимают, что между признанием прогрессивности того или иного исторического явления и поддержки его существует принципиальная разница. Феодализм был благом по сравнению с родовым строем, равно как капитализм был благом по отношению к феодализму. Однако, из признания прогрессивности в смене одного способа производства другим, одной экономической формацией другой, марксисты никогда не делали вывода о необходимости поддерживать капитализм». См.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 222. Л. 44.