Страница 269 из 305
Небо светлело, гости расходились. Луг медленно возвращался в Банальность, и Сородичи торопились в Холм, в безопасность Грезы, в темноту спален, чтобы к вечеру вновь предаться веселью, которое по обычаю должно было продолжаться три дня.
- Эгиль… - Ингрид подняла голову с плеча Норвика и смущенно опустила взгляд.
- Да, милая?
- Я приехала уже перед самым пиром и не успела с этим разобраться. По-моему, мои вещи отнесли в твою комнату.
- Да. А что? – рука Норвика, обнимавшая ее талию, чуть крепче прижала девушку, но в голосе не было ни малейшего волнения.
- Ну… Там же Греза, - чуть не шепотом произнесла Ингрид, - и одна постель на двоих. Ты же не хотел…
В золотых глазах сверкнули искорки, улыбка получилась грустной.
- А. Ну да, - Норвик отпустил ее и поднялся со скамейки, - пойдем, я все улажу.
Норвик проводил ее по длинному коридору, петляющему под Холмом, и открыл перед ней дверь небольшой спальни. Пышное ложе под бархатным балдахином, спадающим тяжелыми складками, резной комод у стены, со стоящим на нем золоченым подсвечником, умывальный кувшин и таз, расписанные синими цветами, – красиво, добротно, но слишком старомодно для новых времен и слишком вычурно для древних. Впрочем, спящему все равно, пружинный матрас или перина, если спится одинаково крепко.
Небольшую дорожную сумку Ингрид – Валькирия путешествовала налегке – Норвик поставил в углу, у изголовья кровати. Легонько коснулся губами нежной щечки.
- Спокойного сна, милая.
Она молча кивнула, и Норвик уже почти скрылся за дверью. Но в последний момент оглянулся, и бирюзовые глаза лукаво блеснули из-под опущенных ресниц.
- Ингрид, можно, я останусь?
И уже не услышал, что ответила Ингрид, торопливо целуя задрожавшие веки, душистые волосы, мягкие губы, раскрывшиеся ему навстречу. Не тем, умелым и расчетливым поцелуем, что в прошлую их встречу, но нежно и жарко, словно спеша утолить измучившую за долгие века жажду. Обнажил плечо, приспустив соскользнувшую блузу, другой рукой уверенно расправляясь с маленькими крючочками на корсаже. Отвел с лица пышные пряди волос…
Ингрид подалась ему навстречу, откинув голову, подставляя хрупкое горло под его губы… Или клыки? Расширившиеся до бездонных омутов черные зрачки внезапно сузились, в золотых глазах плеснул страх, и девушка в его руках вздрогнула, как слишком туго натянутая струна.
И Норвик понял. Он спал с ней тысячу раз и ничего о ней не знал. Ни ее пробуждения, ни восторга, ни тихого счастливого угасания – закрытая книга, запечатанный смертной печатью фиал. И как легко было ему с другими, приходившими после нее, с теми, за кем можно было наблюдать холодным взглядом, дарить им наслаждение, теша свое самолюбие и мужскую гордость.
Смиряя бурный поток перехлестывающего за край желания, Норвик чуть коснулся губами нежной кожи, туго натянувшейся на шее, притянул к себе, позволив спрятать у себя на груди растерянное лицо, тихо зашептал в самое ухо, чуть заостренное, покрытое рыжим пухом, с темной кисточкой наверху, обычно прячущейся в гуще медовых кудрей. Древние слова, которые он не сказал на заре их встречи, дождались своего часа.
- Ладушка моя, любушка… Горлинка моя сизокрылая…
Он заключил ее лицо в узкие ладони и поднял, глядя глаза в глаза. Кружевная манжета скользнула вниз, и Ингрид охнула, припадая губами к страшному шраму, рваным кольцом охватывавшему его запястье – цене, которую он заплатил за нид *, исполненный перед всем двором Эйрика Кровавой Секиры.
- Пустое, горлинка, - улыбнулся Норвик, - не горюй, ладушка, не жалей. Вирой великою выкуплен путь, дорога долгая, дальняя к моей любушке.
Норвик коснулся ее осторожно и трепетно, словно золотую арфу, найденную в забытой сокровищнице. Тихо и медленно перебирал струны, прислушиваясь к их тревожному звону, легкой дрожи, протяжному стону. Пробовал звук, отступал, снова трогал, пока едва слышные нотки радости не полились под его пальцами. Не торопясь, брал осторожные аккорды, давая им стихнуть в тишине, сплестись в мелодию, вольно и свободно политься музыкой счастья…
- Любушка моя, ладушка. Не стыдись девица, не отводи взгляд. Люб ли я тебе, горлинка? Мил ли, я тебе?
- Ай, мил, ладо, - прошептала зардевшаяся Ингрид, глядя на золото, бирюзу и мрамор в неверном свете свечи, - ой, люб, соколик…
И громче зазвенели струны под руками скальда, задрожали, запели. Тихий голос Норвика вел мелодию, вспоминая древние слова.
- Краше всех девиц моя любушка. Очи золотом горят, уста сахарные лалами светятся, косы медом душистым струятся. Люби меня, горлинка. Люби крепко. Люби жарко…
И только в конце, в едином победном аккорде, он отпустил себя, и не осталось ни арфы, ни певца, ни струн, ни слов – только музыка, вечная, как любовь.
Ингрид улыбнулась, целуя его горячо, благодарно, нежно. Но в золотых глазах снова появилась тревога, и Норвик тихо провел пальцами по ее щеке.
- Я здесь, любушка, с тобой.
Он усадил ее на кровать и принялся разглаживать спутавшиеся пряди волос, сперва гребнем, потом щеткой, пока они не засверкали расплавленным медом, а в глазах Ингрид не засветилось тихое счастье.
- Норвик, - она снова перешла на английский, - зачем вся эта история с двумя спальнями?
- Если бы ты выгнала меня из моей комнаты, - усмехнулся Норвик, - мне бы пришлось спать в коридоре. Простая предусмотрительность.
- Но ты же знал, что я этого не сделаю, - Ингрид с подозрением взглянула на него.
- Мечтал. Надеялся. Знал. Но это не значит, что я мог лишить тебя выбора, горлинка. У тебя было право сказать «нет». И возможность.
- Язык у тебя змеиный, - усмехнулась Ингрид, - яд сладкий, прямо в уши льется, до сердца доходит.
- Какой уж есть, - рассмеялся Норвик, глядя, как она по-кошачьи потягивается, словно невзначай задевая бедром его бедро.
«Саунд-чек удался», - констатировал про себя Норвик и улыбнулся.
- Отдохнула?
Ингрид лишь метнула горячий взгляд из-под полуопущенных ресниц и облизнула губы.
- Тогда держись, милая. Зажигать будем.
***
Норвик отнес улыбающуюся во сне Ингрид в отведенную ему комнату, так и пустовавшую весь день, и вышел в коридор, в надежде отыскать Шемета, прежде чем кто-нибудь из слуг сунет свой лепреконский нос в спальню Рыси. Ему повезло. Войцех уже сам спешил ему навстречу.
- Случилось что? – озабоченно спросил Войцех, пытаясь разгадать ответ по слегка растерянному лицу друга. – Где Ингрид?
- Спит, - вполголоса ответил Норвик, - у меня в комнате. Мы… Ты не мог бы попросить кого-нибудь по-тихому убрать в ее спальне?
- А что там? – с интересом спросил Шемет.
- Ну… Там столбик у кровати обломился. Случайно…
- И всё?
- Когда он упал, бронзовая накладка разорвала перину, а мы вовремя не заметили, и пух разлетелся по всей комнате…
- И?
- И загорелся от свечи, пока летал.
- А потом?
- А потом он упал на ковер, и он тоже загорелся. Но мы…
- Были заняты, - кивнул Шемет, - и поэтому…
- Поэтому, когда заметили, что ковер горит, огонь уже пылал вовсю. Я кинулся его заливать, очень торопился и разбил умывальный таз.
- И еще…
- Что «еще»? – недовольно спросил Норвик. – Это всё. Тебе мало?
- Mais, à part ça, Madame la Marquise, Tout va très bien, tout va très bien.* - весело пропел Войцех.
- Если ты думаешь, что меня совесть мучает, - Норвик окинул Войцеха надменным взглядом, - ты глубоко заблуждаешься.
- Какая совесть, дружище? – Шемет хлопнул Норвика по плечу. – Я вами горжусь. Сейчас пришлю кого-нибудь заметать следы. А ты буди свою красавицу, и присоединяйтесь. Скоро ужин для Ночного Братства. И не волнуйся, я никому не расскажу.
- Разве что Фьялару, - мечтательно протянул Норвик, - и Крису тоже можешь.
Комментарий к 142. Сидх Меадха. Ирландия. Норвик
* - Нид – хулительный стих в скальдической поэзии.
* - Оригинальный французский текст известной песенки «Все хорошо, прекрасная маркиза».