Страница 62 из 124
Множество встреч заканчивались насилием или бунтами. Так, в июне 1929 г. в Северо-западной области во время проведения собрания был избит уполномоченный сельсовета{713}. Подобный случай произошел и на Украине, в Краматорском районе Артемовского округа, где во время собрания по коллективизации нападению подвергся рабочий, посланный туда организовывать колхоз{714}. В деревне Кротково Сызранского округа на Средней Волге толпа «пьяных подкулачников» вместе с женами заявилась на районное собрание, посвященное коллективизации, с криками: «Долой коммунистов, не надо нам колхоза!» Они затеяли драку с организаторами собрания, вынудив тех спасаться бегством{715}. Жительницы села в Бугурусланском округе подняли на собрании шум, стали приставать к секретарю собрания и разорвали его протоколы. Им удалось заставить председателя закрыть собрание, после чего они прошествовали к зданию школы, разбили все окна и пытались спустить красный флаг, попутно запугивая местных активистов{716}. В начале января 1930 г. на собрании в Пензенском округе на Средней Волге около 600 присутствующих крестьян, в основном женщин, принялись скандировать: «Долой бедность!» Сорвав собрание, они затем стали оскорблять организаторов, среди которых был и местный учитель. Учитель и его жена бежали, чтобы укрыться в здании сельсовета, но толпа их настигла. Чтобы остановить неминуемую расправу председатель сельсовета сделал несколько предупредительных выстрелов в воздух. Они возымели свое действие, но крестьяне продолжали роптать, требуя избрать нового председателя{717}.
Протест населения, какую бы форму он ни принимал — завуалированную и непрямую либо явно оппозиционную и насильственную, — был вызван обоснованным беспокойством крестьян за судьбы их семей, веры и общины. Несомненно, за поведением крестьян на собраниях стояли часы раздумий, жаркие споры и буря эмоций, которые ускользают от взгляда большинства историков. Некоторое представление о политическом мышлении и менталитете деревни может дать протокол собрания, проведенного Калининым 16 февраля 1930 г. с членами колхоза «Октябрьский» в Таловском районе Борисоглебского округа Центрально-Черноземной области. «Всесоюзный староста», как его представляла пропаганда властей, стремился понять причину огромного числа исключений из колхоза. Довольно скоро он оказался между двух огней: руководство колхоза оправдывалось, рядовые колхозники жаловались на несправедливость по отношению к некоторым их соседям. Бедняки поднимают шум по любому поводу, ответил один из ответственных работников на вопрос Калинина об исключениях, «мы думаем, что не обидели никого». Его прервал голос из зала: «Михаил Иванович, по-моему, кое-кого и обидели. Среди исключенных есть такие, у которых детей много, они сами руководили и организовывали колхоз, а их выгнали по злобе, они не виноваты». Ответственный работник начал оправдываться, что один член колхоза исключен из-за того, что был лишенцем (человеком, лишенным гражданских прав) и ранее, при старом режиме, служил в полиции. Однако тот же голос раздался снова: «Он служил всего 6 месяцев в полиции в 1903 году». Другие крестьяне жаловались, что их заставляли голосовать за списки, не давая возможности их обсудить: «Михаил Иванович, нам товарищи говорят так: верите вы коммунистической партии? Мы говорим: да, верим. А если верите, то вы должны голосовать за этот список!» На что Калинин ответил: «А вы должны на это отвечать так: коммунистической партии мы верим, а список все-таки желаем обсудить». Эта беседа является наглядным примером того, как крестьяне сумели выдвинуть обоснованные аргументы в защиту изгнанных из колхоза односельчан. Хотя разговор внешне носил спонтанный характер, тем не менее критические высказывания не были абсолютно неподготовленными. Критика исходила из общего представления крестьян о справедливости и морали, основанного на их политических убеждениях и менталитете, сформировавшихся задолго до приезда Калинина в это село{718}.
Отчасти эти убеждения возникли и были сформулированы во время тайных собраний совершенно иного рода: тех, что проводились крестьянами для крестьян. Не вызывает сомнений, что во многих случаях «кулацкие и контрреволюционные организации», о которых говорилось выше, в действительности были лишь названием для крестьянских сходов. Часто те проводились в домах, банях, церкви или в ином безопасном и всем известном месте, где сельчане собирались, дабы обсудить будущее общины{719}. Во время избирательной кампании 1928–1929 гг. из всех уголков страны поступали доклады о тайных сходах, на которых шла речь о кандидатах и тактиках{720}. Та же ситуация наблюдалась в конце 1929-го и в 1930 г., когда темами таких встреч стали коллективизация и особенно статья Сталина «Головокружение от успехов»{721}. Жительница хутора Рыбушка Руднянского района Камышинского округа на Нижней Волге, согласно источникам дочь торговца-кулака, организовала тайную женскую встречу у себя дома, где, как сообщается, называла колхозы «рабством». После этого собрания она и остальные женщины отправились к сельсовету, где подали заявление о выходе из колхоза{722}. В 1930 г. в казацкой станице Екатериноградская Терской области состоялось тайное собрание крестьян, на котором, по донесениям, сожгли колхозную «доску позора» (черная доска, где помещали список колхозников, показавших плохие результаты работы за определенный период). Спустя несколько дней местная партячейка приняла решение об аресте тех, кого, по документам, именовали «этими агитаторами и бандитами». Дом, где проводились сходы, был окружен, однако, прежде чем удалось исполнить задуманное, со стороны дома раздались выстрелы. Пострадали и были убиты несколько активистов. После того как дым рассеялся, 23 «белобандита» все же были арестованы{723}. Информация о таких секретных сборищах поступала случайно — от доносчиков или же вытягивалась силой в ходе допросов. Несмотря на скудость свидетельств, представляется вероятным, что такие встречи были нередким явлением. Они давали возможность крестьянам — официально или не совсем — обсудить то, что их ждет, и решить, как нужно действовать, вне зависимости от того, считали ли сами крестьяне их собраниями и носили ли эти планы такой же подрывной характер, как в двух упомянутых примерах. Когда советская власть называла подобные сходки собраниями и вешала на них ярлык «кулацкие» или «контрреволюционные», ее целью было не только подавить оппозиционные настроения, но, главное, лишить крестьян закулисного социального пространства{724}, где, скрытая от взоров историков и партийных работников, формировалась культура сопротивления, которую она стремилась искоренить.
Протесты населения, замаскированные искусным притворством или принимавшие форму открыто брошенного вызова, являлись важной составляющей коллективных действий. По всей стране агенты власти вынуждены были прилагать куда больше усилий, чем афишировалось, чтобы контролировать проведение собраний и обеспечить сбор на первый взгляд бессмысленных, но необходимых подписей в поддержку создания колхозов. Их работу можно охарактеризовать разве что как фарс «революции снизу». Недовольство на собраниях выражалось в привычных устных и невербальных формах безопасного протеста, который составлял часть культуры сопротивления, основанной на опыте и интуиции крестьян, вынужденных противостоять надвигающейся угрозе и превосходящей силе. Несмотря на безопасность и хитроумность методов, свойственных этой культуре, всячески подавлявшейся властями, выражение протеста было проявлением удивительной храбрости и серьезным политическим шагом. Большей частью эти протесты не выходили за рамки собраний. Однако бывали случаи, когда недовольство выливалось в открытое насилие, которое могло перерасти в более масштабный бунт, «бессмысленный и беспощадный», как его называл великий русский поэт и писатель А.С. Пушкин{725}.
вернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернуться