Страница 10 из 168
Действительно, в культурной дипломатии, как и в пропаганде, советский режим во многих отношениях стал новатором, в чем-то даже превзойдя Запад{41}. Многие страны, включая Великобританию, Чехословакию и Японию, не учреждали официальных программ культурной дипломатии до 1930-х годов. У Соединенных Штатов долгое время была универсалистская миссия во внешней политике, но (кроме прецедентов, созданных пропагандистскими усилиями Комитета общественной информации Джорджа Крила в течение двух лет во время Первой мировой войны) они не пытались централизованно управлять информацией или экспортом культуры вплоть до образования специального отдела Государственного департамента по культурным делам в 1938 году{42}. Однако между культурной дипломатией и пропагандой всегда были значительные области пересечения. Сразу же после Первой мировой войны Великобритания и США остро отреагировали на разоблачение фактов манипулирования информацией и массовой печатью во время войны, поспособствовав тому, что слово «пропаганда» стало ругательным на Западе, но тем не менее использование пропаганды расширилось во многих странах, включив в себя и деятельность, позднее квалифицированную как культурная дипломатия. Например, Третий отдел Министерства иностранных дел Чехословакии издавал журналы на иностранных языках, развлекал иностранных гостей, содержал получастное издательство и тем самым создавал образ страны, адресованный прежде всего западным элитам{43}.
Период, последовавший за Первой мировой войной, также стал рубежом — в том смысле, что государства получили гораздо больше рычагов влияния на медиа и средства связи, включая индустрию культуры. Так, США в межвоенное время еще довольно свободно связывали творцов политических решений с «частной» деятельностью фондов и получавших международное влияние кинематографических, радио- и коммуникационных корпораций{44}. Напротив, стремление советского режима влиять на умы и трансформировать культуру стало к 1920 году таким существенным компонентом его этоса, что, даже после того как этот режим восстановил традиционные дипломатические институты, формирование общественного мнения и образа советского государства за границей не включалось в сферу ведения НКИД. Эти задачи решались соединенными усилиями государства, партии и Коминтерна.
Что же нового было в советской культурной дипломатии? Уникальность конспирационной или макиавеллистской природы коммунизма нетрудно преувеличить. Например, секретное Бюро военной пропаганды, организованное в лондонском Веллингтон-хаусе для обеспечения вступления США в Первую мировую войну, подобно советским учреждениям скрывало происхождение своих печатных материалов и использовало влиятельных, сочувствующих правительству деятелей, которые затем нужным образом направляли печать и общественное мнение{45}. Однако советское государство стремилось изменить не просто взгляды своих гостей, а их мировоззрение в целом.
В том, что касалось овладения международным влиянием, советские чаяния не ограничивались сферой внешней политики или задачами военного времени, а были составной частью борьбы за построение социализма. Вследствие этого международные инициативы содержали чрезвычайно масштабный и важный внутриполитический компонент, включая прием иностранных гостей, образцово-показательные объекты и выработку надлежащих ответов внешнему миру. В то же время весь ранний советский период отмечен непрекращающейся культурной революцией, и зарубежный «культурный фронт» стал ответвлением ожесточенных внутренних битв, лишь частично обособленным от них. Все эти черты большевистской революции хотя и были новыми, тем не менее в своем изначальном фокусе служили сохранению и расширению дореволюционной российской одержимости Западом.
Очень важно иметь в виду то целое, в которое складываются части. В данной работе доказывается, что Советский Союз создал беспрецедентную систему приема иностранных гостей и формирования имиджа страны за рубежом — систему, сложившуюся в особых условиях начала 1920-х годов. Между внешними и внутренними устремлениями и задачами происходило постоянное взаимодействие. Новый режим побуждался к действию не только идеологическим универсализмом. Изолированное и дипломатически слабое положение революционного государства превратило сочувствие со стороны западных культурных и интеллектуальных элит в один из немногих козырей, которыми могли похвастаться большевики, и, конечно же, изобретение новых способов по добыванию этих козырей стало одним из важных приоритетов. Более того, рано состоявшийся разрыв между традиционной дипломатией и подготовкой мировой революции гарантировал, что международные культурные инициативы никогда не будут полностью или даже в основном подотчетны НКИД.
Таким образом, советской культурной дипломатии может быть дано определение феномена, обладавшего рядом отличительных черт. Культурные связи, как и подобало марксистско-ленинскому режиму, понимались в классовых терминах — в виде взаимоотношений с иностранной интеллигенцией, включавшей в себя в том числе ученых и технических специалистов.
Сфера культуры тесно связывалась с интеллигенцией, или, как ее нередко называли, «западной интеллигенцией». Точно так же отношения с иностранными коммунистами и визиты иностранных рабочих делегаций попадали в разные категории. В то же время новаторские, накладывавшиеся друг на друга инициативы режима по привлечению международной аудитории выходили далеко за рамки культурных и научных обменов, выставок и т.п., поскольку были тесно связаны с пропагандой и новейшими способами влияния на общественное мнение других стран. Также они оказались гораздо шире, чем дипломатическая сфера, поскольку особая важность иностранных гостей и экскурсионных туров по земле победившего социализма придавала всему происходившему элемент особой внутренней значимости. В этом смысле советская культурная дипломатия была шире и культуры, и дипломатии. В данной работе термином «культурная дипломатия» обозначается целый комплекс задач по воздействию на иностранцев — классифицированных как представители интеллигенции — и на территории СССР, и за рубежом[2].
Однако в иных аспектах Советский Союз вполне вписывается в широкую компаративную рамку. В других странах культурная дипломатия также осуществлялась в соответствии с приоритетами политической системы и общества, как и с международными планами политических лидеров. Упор французов на свой язык и высокую культуру, немецкая поглощенность научными исследованиями и положением этнических немцев вне Германии, важность частной благотворительности и корпораций, работающих в «национальных интересах» США, — все это различные варианты смешения международной политики и внутриполитического развития. То же отразилось и в советской озабоченности пропагандой, политико-идеологическими манипуляциями и научно-технологическим развитием.
Рассматривая уже упомянутую теорию рессентимента Гринфельд на фоне панорамы XIX–XX веков, следует отметить, что если эта теория дает лишь частичное объяснение той или иной позиции относительно Запада в дореволюционной России, то для понимания аналогичных феноменов в советской истории она может предложить еще меньше. К примеру, эта теория не объясняет той русской уверенности в превосходстве своей политической и социальной системы, которая была особенно устойчивой в эпоху после победы в Отечественной войне 1812 года. Более того, рессентимент теряет свою значимость при учете культурных эффектов сильно возросшей интеграции России в европейские дела в конце XIX века{46}. Феномен российской уверенности в себе в имперский период можно сравнить с убежденностью в настоящем и будущем превосходстве, которую формировала советская идеология. В частности, Великая депрессия придала некоторую достоверность пропагандистским декларациям о скорой гибели капитализма. Скажем больше: глубина и сложность взаимоотношений России с западными государствами не могут быть сведены только к социально-психологическому рефлексу{47}.
2
Термин «культурная дипломатия», ставший стандартным и — за отсутствием лучшей альтернативы — неизбежным для любого исследователя, был предложен в книге: Barghoorn E.C. The Soviet Cultural Offensive: The Role of Cultural Diplomacy in Soviet Foreign Policy. Princeton: Princeton University Press, 1960. См. также: Kasack W. Kulturelle Aussenpolitik // Kulturpolitik der Sowjetunion / Eds. O. Anweiler, K.-H. Ruffma