Страница 6 из 20
И уж конечно говорили о сенокосе. Тетя Поля жаловалась:
— Сейчас по два центнера на каждого работающего, это вроде немного, но сколько нас работает? Стариков не пошлешь, а молодежь отучена.
— Наши-то велики ли были, косили. У меня старший, — это мама, — возьму с собой, чтоб не онеметь, целый день не разговариваешь, и вот хлопаю и хлопаю, и все кажется — мало. Он глядел-глядел, говорит: «Мне бы маленькую литовочку сделать бы, и я бы стал». Ему конюх Николай Павлович сделал, смерил его до пояса, литовище насадил.
Сестра вставила:
— А меня оставляли еще до первого класса одну. На целый день. Все хозяйство — и еще сестра, чуть ли не грудная. Нынче рассказываю ученикам, не верят, думают, это им нарочно говорят.
— А бедность была, — опять мама, — ты, говоришь, у парома был, ведь до чего бедно, еду на пароме, одежонку с ребят соберу, а они за паромом плывут, как собачата, чтоб не платить.
— Жили не по желанию, а по обходимости, — тетя Поля. — Хоть крючит, хоть микрючит, а работали. А уж и работали. Сено за год заходило, нынча уж коров деревьями кормят. В газетке пишут: нетрадиционные корма.
Константин Владимирович уже давно перешел на диван и дремал.
Стали собираться на кладбище. Тетю Полю позвали, но так как у нее еще было много дел по хозяйству, то решили зайти в школу, уговорясь, где встретиться.
Погода эти дни, как говорили, была не погода, а климат: то быстро выходило и торопливо грело солнце до того, что плащи и летние пальто оказывались снятыми и висящими на локте, то воцарялся ветер, резко, по-осеннему сдергивал зеленые листья, а то и того чище — сыпала снежная крупа и даже какое-то время хрумчела, как выразилась мама, под подошвой.
Новая школа была рядом с бывшей начальной. Сюда мы ходили по четыре года. Вот забор, конечно, другой, но именно на том месте, который мы в перемену перелезали вслед за старшими, там выкапывали и ели какие-то белые корни. В школе варили похлебку, давали по мисочке после второго «урока. В распутицу те, кто ходил в лаптях, привязывали к ним снизу деревянные колодки.
Школа наша всегда была одна из лучших в области. Особенно в деле приобщения к труду. На лето или часть лета за каждым закрепляли грядку или ее половину, ухаживали, ставили опыты. Младший брат позднее меня учился, у них уже были свои трактора. Вдоль школьного забора шла аккуратная полоса чистой, рыхлой земли. На ней росли дивные голубые цветы. На огромном дворе вдали стояла оранжерея с надписью «Малая Тимирязевка». Но и шалости не дремали, на двери была надпись мелом: «Осторожно, злая кошка», «Здесь учился и мучился Саша М.». Внутри шла работа. Просторные вестибюли, классы мыли, красили, убирали. «Узнаете ли? — спросила вдруг, подойдя, учительница. — Соседка ведь ваша». Мы, как ни силились, не могли. «А в райкоме-то, помнишь ли?» — сказала она. Тут я вскрикнул, конечно! Рая Двоеглазова, заведующая общим отделом. О! Сколько же воскресло! Наши бесконечные общественные дела. Одно я помнил, другое она. Наш первый секретарь тогдашнего РК ВЛКСМ Зоя Степановна сейчас оказалась заведующей отделом пропаганды РК КПСС. Первая моя заметка как раз связана с нею. В десятом классе я был на областном съезде рабселькоров. Приехал в валенках. Поразили до потрясения меня манекены в витрине магазина. Похожесть куклы на человека оправдана — она игрушка, но когда кукла с человека показывает еще ему образцы одевания, то есть поведения, это показалось мне нехорошим, ненужным.
Тогда была какая-то кампания по конькобежному спорту, гремела наша землячка Мария Исакова, меня спросили, есть ли в Кильмези каток. «Нету». — «Садись и пиши». Я сел и написал, что в Кильмези нет катка. Правда, его там не было сто лет, и сто лет еще он не был нужен: кому надо, шел на гладкий лед замерзшей реки. Да как-то и не приходились к нам коньки, я, например, стоял на них раз в жизни, в основном Кильмезь — лыжная (это особая статья воспоминаний о лыжах в нашей жизни), ну так вот, заставили меня написать донос на то, что в Кильмези нет катка. Что не сделает жажда быть напечатанным. Крохотная заметочка без заглавия в общей подборке пришла в Кильмезь. Как раз случился сбор секретарей школьных комсомольских организаций. Зоя Степановна читала «Комсомольское племя», добралась до критики на себя. «Кто это такой-то?» —. спросила она. Я подпрыгнул от счастья — увидел свою фамизга лию печатными буквами — мечта всей жизни сбылась. «Это я!» — «Ну, так вот, — сказала Зоя Степановна, — будешь расчищать стадион лично». В помощь мне, помню, был послан бульдозер, который заглох через полчаса, и я лопатой оправдывал свои слова. Ничего, конечно, из затеи не получилось. Хотя успел уже я узнать, что каток надо заливать не холодной, а теплой водой, чтобы вода не успевала замерзнуть, а вначале растекалась. Еще был памятный воскресник, мы вспомнили его с Раей, тогда решалось — полюбит ли меня Москалева. Москалева не полюбила. Да и правильно — была старше, собиралась замуж. Но ее общественная активность была наравне с моей — это ли не основание для сближения? «Образец для любви готовый, — писал я, — начало мною положено. В мире есть Москалева, есть на нее похожие». Когда был воскресник, я уже был членом райкома. Не было пленума, на котором бы я не выступал, требуя справедливости, обличая райком ВЛКСМ в инертности, забывая, что и сам участник пленума. А Москалева была членом бюро райкома, организовывала все мероприятия в Доме культуры, она всех запрягала в свои дела. Был вечер братских республик, молодые учителя шили нам костюмы, там каждую республику изображали юноша и девушка. Я сильно надеялся, что Москалева будет мне напарницей в показе России, но в последний момент она вышла под руку с усатым молдаванином — хозяином мойки — Васькой Шампоровым, а меня схватила под руку замужняя красавица Лида Потапова. Оглянувшись, я увидел парад эртээсовских ребят в паре с неизвестными мне девушками, так преобразило всех переодевание в костюмы других национальностей. Это был Новый год, маскарад. Потом я, танцуя, не отпускал Москалеву от себя, говоря, что и этот, и этот, и этот огоньки на елке горят только для нее. «Да уж скажи сразу, что все», — смеялась она, кружась. Какая ей была разница, с кем коротать дни ожидания возлюбленного из армии.
Такие воспоминания налетают мгновенно, а держатся долго. Еще о Рае сказать надо. У нее был старший брат Павел. Напившись, он порой угрожал самоубийством. Раз он до смерти напугал маму, она полезла на сеновал за сеном, зимой, уже смеркалось, а Павел стоял на бревне и, увидев маму, нарочно захрипел. Мама закричала так, что старший мой брат заскочил на сеновал без лестницы. «Болей он теперь сильно, в Челябинске». И кого мы ни брались вспоминать, все были кто где: в Брежневе — кто помоложе, ктогмпостарше — в Свердловске, в Сибири, почему-то в Молдавия, в Мурманске, даже на Сахалине и Камчатке. Дочь одной знакомой вышла в Ленинграде замуж за негра. Еще было неизвестно — куда она с мужем после института. Но ребенка уж родила, и ребенок здесь. «Но не черный, а будто загорелый».
Сестра в это время говорила с другой учительницей, старше. Подошла и возмущенно сказала:
— Чего выдумали! Будто я в Игоря была влюблена! Он такой был хитрый, ехидный, всегда у меня в кино очки утаскивал. А еще, бывало, выучит заранее билеты и придет мешать. Мне нравился Валерка в шестом классе, больше ничего не было. Тогда ведь не нынче. Танцевали, мне он говорит: «Давай дружить». Я говорю: «Я тебе не под пару: та отличник, а я ударница».
И так все вдруг встало рядом, что мы засмеялись и помолодели.
Тут и Валя подошла, Валентина Яковлевна, директор школьного музея. Валя как раз и есть сестра Тани, о которой я писал: «Не стесняясь, ходит босое мое счастье рыжекосое». Но кто когда знает, что будет, как пойдет жизнь? Прямо или не прямо, но был ли я виноватым в других несостоявшихся судьбах? И моя жизнь могла пойти иначе, но, постарев, я думаю, что нет случайностей. По крайней мере, так надо думать, иначе можно всего себя исказить, все снова и снова узнавая о судьбах тех, кого знал. Валю я бы узнал всегда. Чуточку располнела, глаза стали глубже и грустнее, но голос тот же, мне не описать его. Валя дружила с Москалевой, иногда они, еще несколько девушек, сидя на скамейке рядом, пели, пели удивительно.