Папоротниковое озеро

— А-а, наконец-то явился! Полон дом гостей, а он где-то разгуливает! Гляди, кого я тебе привез! У тебя фанерка есть, а то газеты рвутся!

Оказалось, съемку из-за плохой погоды отменили, и кому-то, неизвестно кому именно, пришла в голову вот эта идея поехать в лес, на полянку, и устроить шашлык.

Женщину, орудовавшую с шампурами, он узнал, это была костюмерша, выдававшая ему кафтан. Своп ее звали Антоша или тетенька. Молодой человек и был тот самый актер, который опоздал на съемку. Он тут же попросил называть его просто Викентием и единственный из всех, приветливо здороваясь с Тыновым, извинился за то, что они без его разрешения вперлись к нему в дом. Наборный отмахнулся:

— Пустяки, глупости, своп люди, он же мне сам ключ оставляет под крыльцом. Он очень рад.

— Вот этого что-то не видно, — спокойно заметила тетенька Антоша, насаживая еще кусочек на шампур.

— Марина по обыкновению украла машину, — дружелюбно объяснил Викентий. — Она любит лихачить и вообще крутить баранку, а тогда уж придумали шашлык.

— Не украла, а выпросила.

— Ты у шофера, у Пети, выпросила, а директор будет бегать искать — машины нет!

— Пешком дойдет, ему полезно, он толстый. А Петя говорит так: «Подлинный водитель ничего не видит, ничего не слышит, ничего не понимает, пока не спросят. А когда спросят — соврет…» Он не выдаст, скажет, что у него что-нибудь заело, засосало, засорилось или сломалось.

— Фанерки-то неужели нету!.. Ну, я пиджаком!.. Ваня, у тебя на столе напиток, мы все уже прикоснулись, только Марине нельзя, она за рулем.

— Понимаете, — дружелюбно жаловался Викентий. — Я ужасно не люблю опаздывать и вечно опаздываю. Ну вот теперь. В театре замена, Полосонян лег на операцию, дублера и в городе нет. Уговорили меня, обманули, успеем, успеем, вот мы на поезд и опоздали, а потом, естественно, и к самолету тоже.

— Говори, пропьянствовал, — сказала Марина.

— Неправда. Какая у тебя манера свинская. Наоборот, я запьянствовал как раз от огорчения, что опаздываю. На два дня. Большая разница. Если б я из-за пьянства опоздал, это другое было бы дело… Спасибо, что вы меня там заменили, а то Эраст меня бы со свету… сожрал. Говорят, он ругался как зверь. Как он меня называл?

— Сусликом! — быстро сказала Марина. — Ах да, и Орхидеем!

Викентий пожал плечами.

— Удивительно глупые названия он мне придумывает… Ну, суслик, наплевать, а почему Орхидей? Это даже женского рода… И ничего такого во мне нет. Просто бездарно!

Против воли Тынову делался симпатичным этот Викентий. Говорил он как-то с оттяжкой, как оправдываются виноватые, обиженные, упрямые дети. И вправду, в разговоре его все высмеивали, а ему все приходилось как бы оправдываться.

Потом, когда недожаренный шашлык вывалили в миску и оказалось что-то многовато водки на столе, все опять принялись за Викентия.

— Он парень у нас ничего! — говорила Антоша, пальцами выдергивая кусочек жесткого мяса у себя из зубов. — Ну бабник, бедняга, это ужас! Баб у него, баб!

Уже подвыпивший, но все равно симпатичный Викентий горячо и искренне защищался:

— Я же еще и бабник? Да ну их совсем! Это они… как это сказать? Мужичницы, или не знаю как. Безобразие!

— А ты отбивайся все-таки, — сказала Марина.

— Ага! — с детской запальчивостью, чуть не со слезами, закричал Викентий. — Тебе-то легко говорить. «Пошли вон, дураки», — и привет! А я ж не могу так с ними… это грубо.

— Это верно, он так не может, он добрый, где ему отбиться, — поддержала по справедливости Антоша и захохотала. — Как ты их только не путаешь?

— Ну уж нет! Как это я спутаю?.. — И вдруг упал духом и печально признался: — Не знаю. Разве иногда… А так нет! Они ведь все-таки очень разные… Некоторые. Вот одна все рвется мне носки поштопать и еще что-нибудь…

— Подштанники, — невнятно, с полным ртом подсказал Наборный.

— Ну и что, это очень трогательно в конце концов, если разобраться, — ободрился на минуту и опять виновато сдался Викентий. — А вообще, конечно… Они как-то примелькиваются… — И вдруг обрадованно рассмеялся: — Хотя нет, нет! Совсем не одинаковые, наоборот, очень всякие. Почему это вы воображаете? Знаете, бывают с юморком!.. Да!.. А вот вам? — вдруг он всем телом, броском повернулся к Тынову. — Тоже кто-то белье выстирал? Там, на веревочке висит? Ага?

— Сам. Кому тут еще стиркой заниматься.

Викентий внимательно вгляделся и вздохнул.

— Счастливый вы человек. Вообще теперь я все понимаю, просто она в вас влюбилась. Вот мы и приехали. Очень рад познакомиться.

Он порывисто потянулся через стол, насильно подтащил к себе руку Тынова, стиснул ее и встряхнул. Слезинки блеснули у него в глазах. Он пьянел быстро, но неровно, точно по ухабам катился. То слабел и впадал в подавленность, то вдруг взбадривался до лихости и озорства.

— В тебя я влюбилась, — равнодушно сказала Осоцкая.

— Врет-врет! Она знает, что я ее люблю, но только как мужчина мужчину… или девушка девушку… ну, вы меня поняли я надеюсь?.. Ах, как прекрасно было бы, если б ты была маленькой.

— Как четвертиночка? — осведомилась Антоша.

— Нет, нет, это много… Как спичечная коробочка?.. Нет, это уж очень… Пускай как две спичечные коробочки, так будет как раз.

Я бы устроил тебе домик около чернильницы у себя на письменном столе, помнишь, мне подарили на стеклянном заводе, красивая такая хрустальная чернильница, я бы туда наливал теплой водички, и ты могла бы купаться, чернил ведь там никогда не было, и ты махала бы мне вслед платочком из окошечка, когда мне нужно было бы уходить, ведь я бы тебе домик там устроил а когда я возвращался бы домой пьяный, ты бы мне говорила: пропащая твоя головушка, швинья ты швинья, что мне только с тобой делать!.. — он лепетал все более жалобным голосом и, когда дошел до пропащей головушки, совсем заплакал, застеснялся и, отвернувшись, стал пихать себе в рот кусок шашлыка.

— Кеша, не плачь, я тебя уважаю, — ласково сказала Марина, и он закашлялся от смеха, подавившись шашлыком.

— Мы все тут без вас осмотрели, — впервые обращаясь к Тынову, сказала Осоцкая. — Красивые веера из перьев на стенке, это тетеревиные хвосты? А из лучинок эту птицу вы сами сделали?

— Ничего тут моего нету. Это от прежних лесников осталось.

Они вышли на крыльцо. Она хотела отнести собаке шашлыка.

— Он не возьмет.

— Я его уговорю.

Бархан издали понюхал мясо и равнодушно отвернулся.

— Вы его так выучили?

— Нет, он сам такой. Знает закон, что ничего в жизни даром не предлагают.

— Такой закон?

— А как же!

Он взял у нее из рук мясо. Бархан уже не спускал с него глаз, мгновенно поймал подкинутый в воздух кусок и тут же его счавкал, торопясь проглотить, потому что видел в руках у людей еще мясо.

— А я все про вас вызнала, — провожая глазами второй кусок, летевший собаке в пасть, сказала Марина.

— Зачем это вам?

— Так. Странная какая фамилия — Палагай, — правда?

— Наверно. А что?

— Он почему застрелился?

— Этого никто не знает. Да другим это не все ли равно?

— Он был ваш большой друг?

— Друг. А какие бывают, большие или средние, — не могу вам объяснить.

— Почему же это с ним случилось? Вы сюда к нему приехали и жили вместе. Так? Вы навестить его приехали?

— Ну вот все уже рассказали.

— Да, говорят, он вас к себе вызвал, или позвал, и вы тут вместе некоторое время прожили вдвоем, и даже водки не пили, мирно прожили, а потом, после того как вы уехали, когда вы уже в Москве были, все дела свои устраивали, чтоб перевестись сюда к нему совсем, он вдруг застрелился в лесу.

— Видите, до чего вам все изложили точно.

— Я все об этом думала. Значит, так. При вас он не мог застрелиться. Вы мешали. И потом ведь могли заподозрить, что это вы его убили. Ведь он так странно себя убил: в грудь.

— Нельзя было мне, идиоту, оставлять его тут одного, вот что одно верно. Знаете ли, из ружья застрелиться довольно трудно, это, знаете ли, не пистолет, — он заговорил вдруг торопливо, не обращая на нее внимании, не рассказывая, а как будто взвешивая еще раз давно передуманные доводы. — Это очень обдумать, изловчиться надо — из ружья. Можно отыскать такой короткий крепкий сучок… или нарочно отломить покороче, аккуратно зацепить его спусковым крючком, а самому руками взяться за ствол наставить, ну хоть в грудь, и плавно потянуть. И все. Может быть и другой вариант. Человек в определенном состоянии… душевном состоянии… пробирался в кустах, поскользнулся, упал, уронил ружье, оно запуталось в колючих кустах, а он со злости или от рассеянности дернул на себя ствол, оно и выпалило. В обыкновенном, уравновешенном состоянии человека и ружье на предохранителе будет, и он, если и уронит, вернется, обойдет его кругом и вытаскивать будет с приклада… Так что и так, и так, в любом варианте, человек был не в себе настолько, что одно к другому близко. Однако вот вы своего добились.