Я

— Папа, — в слезах молю его прекратить.

Он замахивается, ударяет топором и попадает по своему пальцу. Кровь хлещет фонтаном. Прибегает мать, просит его успокоиться. Вдали слышна сирена. Кто-то вызвал полицию или скорую…

Меня трясет. Ощупываю свои руки, чтобы убедиться, что все в порядке.

Такова цена искренности между Богом, родителями и детьми.

— Да-а, — протягивает Смерть, невольно отходя назад и плюхаясь в кресло. Окунаю кисти в воду, чтобы смыть остатки краски. Осталось только нарисовать фон.

Евгений подносит мне новый стаканчик.

Брат возвращается в страну, снимает временное жилье, чтобы взять меня под опеку до моего совершеннолетия. Помогает мне создать сайт, на который могут писать подростки с нетрадиционной ориентацией, которые страдают от террора родителей из-за этого. Отец не общается со мной, а мать я иногда вижу на выставках в школе искусств. Она держит связь с братом. Кажется, они с отцом подают на развод.

Смерть снова встает, идя ко мне.

— Хочешь побыть на людях собой? — Смерть берет меня за руку, предлагая встать. Послушно выполняю ее приказ.

— Конечно, — только и успеваю ответить, как оказываюсь на знакомой улице моего города. Мы со Смертью идем за руку по широкой улице, проходим мимо цветущих лип, следуем по направлению трамвайных путей.

— Ну? — поворачиваю голову, вижу, что Смерть уже мужчина. И на нем не похоронный костюм, а довольно яркая футболка, черные узкие джинсы и белые кеды. Он надевает солнцезащитные синие очки, улыбается акульими зубами и сжимает мою ладонь. На нас смотрят люди, но ничего не говорят.

— Что? Что ну?

— Видишь, не так это и страшно. Идти с кем-то за руку. Вряд ли в этой стране ты позволишь себе такое еще раз. Поэтому наслаждайся.

В этот момент из моей головы вылетают все недостатки Смерти. Он просто смеется, держит меня за руку и машет рукой другим. Ему нужно шоу, и он его получает, давая мне удивительный шанс пройтись за руку с человеком… Ну, существом, своего пола.

Мы садимся в трамвай, он платит за проезд. Плюхаюсь на средние места.

Бабульки в трамвае перешептываются. Смерть обнимает меня за плечи, заставляя прижаться к нему. Его холодная кожа пахнет каким-то цветочным ароматом. В тот день мой запах был примерно таким же. Сегодня от меня несет грубым парфюмом, напоминающим смесь виски и табака.

— Это лишь малая часть проблем, — говорит Смерть, смотря то в окно, то на меня. — Ты должен научиться принимать перемены. Встречать сложности, но переживать их. Впереди тебя ждут куда более страшные вещи. Жизнь вообще страшная, уж поверь. Просто моя женушка скрывает все свои уродства под макияжем, — он смеется, встает и вновь протягивает руку.— Приехали, пора в наш мир.

Евгений все это время сидит сзади нас. Он щелкает пару раз зажигалкой, и мы вновь оказываемся в зале. Смерть снова женщина, прыгает в кресло и пристально смотрит на меня.

Сегодня мне она нравится. И в мужском, и в женском обличии. Вчера от меня пахло по-весеннему, тем самым одеколоном, что покупает мама. Сегодня — резким дорогим парфюмом. Я пахну духами, подаренными другими людьми. Смерть права. Все меняется.

Меняется, как и возвращение брата ради меня. Как и мать, тайно посещающая мои выставки. Так и окружающие люди. Сегодня мне тоже есть о ком заботиться. Даже если этот человек уйдет, всегда найдется кто-то новый.

Я талантлив, умен, общителен. Я художник, что мечтает стать психологом. Вокруг меня много проблем, которые надо преодолеть. Например, прочесть письма тех детей, которые реально нуждаются в моей поддержке. Сегодня я влюблен в обворожительный образ Смерти. А завтра? Останусь тут или уйду в мир живых?

— Тебе всего семнадцать, — улыбается Смерть, смотря на картину, что я нарисовал. Она улыбается, водя пальцем по ее изображению на фоне войны, гибнущих от голода и страданий людей. — Как мало это, семнадцать… в эти годы так глупо и забавно любить кого-то.

— В двадцать все переменится, — уверяет Евгений, но его лицо тут же меняется.

— А после двадцати? — спрашиваю у него. Он совсем сникает.

— Если ты доживешь до двадцати, разумеется, — кривая ухмылка.

— Можешь звать своего друга, того, темноглазого, — Смерть уносит с собой картину, перебивая нас с Евгением.

— Орлов! — кричу я Сашке. Он понимает, что будет третьим выступающим.

Евгений все еще водит пальцами по огню, грустно смотря на него и повторяя, как какую-то песенку:

— В двадцать все изменится… надо только суметь дожить…

  -3-

Темные глаза строго смотрят на меня.

Нет. Не так. Все совершенно не так! Подожди, Смерть, я хочу внести поправку. У нас же сейчас с тобой много времени, верно?

Она кивает. Вернее сказать, лишь опускает длинные черные ресницы. Темнота их глаз похожа. Они у него и у Смерти одинаково темные. Как-то давно я читал статью о том, что наш глаз не до конца воспринимает черный цвет. И вот однажды ученым удалось найти такое вещество, которое наш глаз распознает как бесконечность. Черную бесконечность.

Да, Смерть, я понял, как хотел начать:

— Я — Олег.

Его черные бесконечности смотрят на меня. Он ждет. Ждет, когда я начну рассказ.

— Нет. Как его имя? — громко спрашивает Евгений, открывая толстую книгу на новой странице. В глубине себя я расстраиваюсь, что наши с ним имена не будут записаны на одной и той же пожелтевшей странице этой книги.

Глава третья.

Птич

— Как? — переспрашивает Евгений. Я вскидываю голову, подхожу к нему ближе, говорю имя громко: