Я

После этих мыслей, которые, вероятно всего, он услышал, его синевато-белое лицо озаряет улыбка в сотню острых зубов. Крючковатый нос морщится. Он распрямляет узкие костлявые плечи, закидывает ногу на ногу, аплодируя еще громче нашим пятерым знакомым.

Разумеется, они видят его и Жизнь. Она выглядит куда аккуратнее своего мужа и уж куда скромнее обычного: волосы цвета спелой сливы забраны в пучок, вместо разноцветного длинного одеяния бирюзовое платье длиной до колен. Жизнь все еще грустит, однако Смерть уже проявил милосердие, решив забрать одного из ребят.

На сцене выступает группа ребят с танцем, пока мне приходится стоять в углу, за кулисами, щелкая зажигалкой. Да, пришлось свечу переделать в это нечто, чтобы не было так глупо ходить среди людей. А красный огонь нужно зажигать, чтобы поддерживать грань между миром живых и мертвых.

Разумеется, изюминкой вечера и последними выступающими становятся мои пятеро знакомых.

Крот, выходя на сцену, трясется. Я называю автора и название мелодии, жду начала, но…

— Дэниэл Тепер. «Одинокий камушек».

Это не то, что она должна была играть, совсем не то. У нее был заявлен Мартин Херцберг… Но только лишь тихий зал прорывают нежные звуки музыки, как мне становится ясно — она думает, что выбрали ее. Она чувствует себя неуютно в этом черном, совершенно не подходящем ей платье, потому сидит ссутулившись, стараясь не проронить ни слезинки, что у нее очень плохо выходит.

Мелодия короче заявленной, поэтому Крот вдыхает поглубже, и…

Зал рукоплещет, на лицах, заплаканных или просто грустных, появляются улыбки. Она играет мелодию из «Марио» с таким задором, что ноги невольно начинают топать в такт.

Странно, что меня зацепила именно она, такая обычная, даже нелепая. Такая сложная, но в то же время очень простая.

Так же прост и Малевич, рисующий песком под романтичную музыку. О, мальчишка прославился вдвойне. Теперь его картины украшают вход в Дом Культуры. Собственно, умение рисовать красками и песком всегда пригодится, чтобы удивить и порадовать толпу. Ему бы еще научиться рисовать на воде, тогда он не будет знать отбоя от восхищенных им людей. Их тут называют фанатами. Не люблю это слово.

Птич не такой простой. Он хочет выделяться, быть не таким, как все. Маленький бунтарь, неудавшийся революционер. Обычно у таких полно идей, как расположить к себе людей. И вот сегодня он заставляет целый зал зрителей аплодировать себе, пока поет а капелла.

Хороша и Колибри с ее необыкновенной способностью танцами сломить проблемы своей жизни. Ее грацией, красотой не только души, но и тела. Покачивание, взмах, прыжок, и вот она уже не маленькая колибри, что трепещет у цветка, а самый настоящий лебедь, прекрасный и грациозный.

Жук последний. Он завершает концертную программу стихотворением. Грустным, но таким подходящим для сегодняшнего дня. Собственно, жалость и доброта Птича меркнут по сравнению с душой Жука.

Зажигалка начинает тухнуть, приходится щелкать снова и снова, чтобы разжечь пламя.

Все они — та самая молодежь, про которую нынче плохо пишут. Молодежь, которую ругают, которую обливают грязью, оставленной, безусловно, «мудрыми» старшими.

«Мудрые» старшие знают все куда лучше, чем молодежь. Они настолько привыкли быть «мудрыми», что забыли, как когда-то были такими же замкнутыми, или же бунтарями. И они смеют называть нынешних замкнутых или бунтарей плохими. Хм, а как же они назвали бы меня, способного становиться, в зависимости от настроения, злым или добрым?

Меня часто называли Хароном. Иногда даже Сатаной, еще называли Богом. Таких прозвищ вообще много, но сегодня мне выпала роль ведущего, который пополняет коллекции Жизни и Смерти.

— В этой жизни умереть не трудно, — тихо в микрофон произносит Жук.

— Сделать жизнь значительно трудней, — улыбаюсь, договаривая вместе с ним.

Смерть кивает, щелкает пальцами, и чтец падает. Люди суетятся, думают, что он в обмороке, вызывают врача, оказывают первую помощь. И только две девушки и два парня стоят смирно, никуда не убегая. Колибри плачет, Птич украдкой смахивает слезу, Малевич обнимает их обоих. И только Крот, стоя в стороне, кажется, не испытывает никаких эмоций. Она безучастно смотрит на тело Жука. Наверняка ей больно. На время чувствую облегчение, потому что за миллионы лет одиночества разучился испытывать боль.

На заднем дворе здания, где проходит праздник, есть вишневый сад. Сейчас деревья покрыты белыми цветками, от малейшего дуновения лепестки роем опадают на землю. Издали может показаться, что здесь выпал снег. Аромат пьянит, заставляя вспомнить о кисло-сладком вкусе спелых ягод. Погода довольно прохладная, однако меня это не тревожит. Сколько уже мое тело не ощущало тепла, холода или чего-то подобного…

— Почему он?

На ее лице по-прежнему не было ни единой эмоции, хотя в уголках глаз блестели слезы.

— Отличное выступление, — протягиваю ей черную розу, но Крот отшатывается от цветка, словно от открытого пламени. Приходится пояснить ей, что к чему. — Черные розы дарят на похороны или в честь того, что тобой восхищаются.

Она внезапно прижимает меня к себе. Сперва поразившись такой реакции, понимаю, почему она так сделала. В сад выходят люди, и мало ли, что они могут услышать. Прижимаюсь к Кроту щекой и чувствую, как она старается не отпрянуть от меня.

— Почему. Именно. Он? — она шепотом чеканит каждое слово.

— Потому что, — шепчу в ответ, — мы с самого начала знали, кого заберет себе Смерть. Ему нужно пополнять свою коллекцию. Признаюсь, из молодых в его коллекции никто не танцует так грациозно, как Колибри, и никто не поет так проникновенно, как Птич. Но из всей компании ему понравился именно Жук.

Крот наконец-то всхлипывает.

— Встретимся, когда ты меня забудешь.

Касаюсь губами ее щеки, она же отталкивает меня и стирает слезы тыльной стороной ладони. Поднимается ветер, закружив в воздухе тысячи белых лепестков.

— Хочешь увидеть, что ждет тебя, если ты не наложишь на себя руки?