Ненавистная фрау

Роберт Кампманн лежал в постели в отдельной палате. Он был удручен и бледен. Ему наложили на руку гипс и зашили рваную рану на голове. В коридоре перед дверью его палаты сидел полицейский.

— Ваша жена рассказала мне пару интересных вещей, — поведал Боденштайн, который едва ли чувствовал себя лучше, чем мужчина, лежавший перед ним в кровати. — Вам пора уже начать говорить правду.

Инструктор посмотрел на него глазами, налитыми кровью.

— Давайте же, Кампманн! — Пия пренебрегла формальным обращением. — Нам известно, что двадцать седьмого августа вечером вас не было дома. Ваша жена сказала нам, что это вы вместе с Марианной Ягодой убили Изабель Керстнер.

Инструктор глубоко вдохнул воздух. Его потрескавшиеся губы задрожали. С поврежденным лицом, загипсованной рукой и проступающими кругами под глазами, он являл собой жалкую картину, но Боденштайн больше не испытывал к нему сочувствия.

— Хорошо, — сказал он через некоторое время. — Вы имеете право не говорить ничего из того, что может нанести вам вред. Завтра вас отправят в следственную тюрьму, и прокуратура выдвинет против вас официальное обвинение в убийстве Изабель Керстнер. И тогда вы больше никогда не выйдете на свободу.

Инструктор сжал губы, повернул голову в сторону и сделал беспомощный жест неповрежденной рукой. Казалось, он внезапно осознал всю безысходность своей ситуации.

— Я ее не убивал, — проговорил он плаксивым голосом. — Но вы ведь не верите ни единому моему слову.

— Потому что вы ни разу не сказали правду, а только лгали. — Пия наклонилась вперед. — Почему мы должны верить вам сейчас?

Кампманн с безмолвным отчаянием смотрел на стену.

— Вам все это не понять, — произнес он наконец глухим голосом, в котором слышалась горечь. — Вы не знаете, что это такое, когда нет денег. Вам незнакомо это унизительное чувство — ощущать себя бедным в окружении людей, которые вот так запросто могут купить себе «Порше», на выходные полететь в Нью-Йорк и не моргнув глазом приобрести на аукционе лошадь за полмиллиона. Людей, которые не задумываются, когда покупают седло за три тысячи евро, хотя их ребенок едва держится на лошади!

Он провел бессильным движением руки по глазам.

— У моей жены были большие запросы, — продолжал он, — а я всегда был неудачником. После того как конноспортивный комплекс моих родителей был продан с аукциона, я не знал, как оплатить долги, но потом все вдруг изменилось к лучшему. Я познакомился с Ягодой, и он предоставил мне возможность заработать деньги. Я никогда не спрашивал, были ли эти сделки честными или нет, я хотел лишь избавиться от моих долгов. Они купили конноспортивный комплекс и сделали меня управляющим. Впервые после долгих лет я забыл, что такое иметь проблемы. У нас появился красивый дом, две машины, я зарабатывал хорошие деньги. Моя жена могла посещать бутики, и я был в состоянии дарить ей красивые украшения. Наконец она перестала предъявлять претензии. Все финансовые проблемы растворились в воздухе.

Кампманн глубоко вздохнул.

— Совершенно неожиданно, — прошептал он, — я обрел имя. Люди уважали меня. Они набивались мне в друзья, просили совета, они обожали меня и никогда не подходили ко мне критически. Они легко могли заплатить за лошадь больше, чем та стоила в действительности. Они никогда этого не замечали и всегда были довольны.

— Ваша жена утверждает, что Изабель вас шантажировала и хотела рассказать вашим клиентам правду о махинациях с лошадями, — заметила Пия. — Если бы фрау Ягода об этом узнала, это стоило бы вам вашей доходной работы или нет?

— Вероятно, да, — вздохнул Кампманн.

— И хотя она попыталась вас шантажировать, вы собирались оставить вашу семью и уехать с Изабель в Ирландию?

— Это моя жена себе насочиняла, — покачал головой Кампманн. — Я сказал ей, что потерял на спекуляциях деньги, которые заработал на сделках для Ягоды. Я не хотел, чтобы она их просто бессмысленно разбазарила. Тогда моя жена разузнала, что я решил купить дом в Ирландии. Это вообще не имело никакого отношения к Изабель, но Сюзанна пригрозила, что расскажет Марианне Ягоде о моих сделках, если я немедленно не позабочусь о том, чтобы Изабель навсегда исчезла из конюшни и из нашей жизни.

— И что вы сделали?

Кампманн пожал нетравмированным плечом.

— Ничего. Я подумал, что Сюзанна вновь успокоится, если Изабель окажется в Аргентине.

— Так вы знали об этом?

— Да, — подтвердил Кампманн. — Изабель сказала мне, что замужество с сыном Дёринга — это шанс в ее жизни. Он очень богат и сможет дать ей все, о чем она только мечтала. Она даже предложила мне поехать вместе с ней в Аргентину. В таком огромном имении для меня точно нашлась бы какая-нибудь работа.

— И для вас вообще ничего не значил тот факт, что Изабель хотела выйти замуж за другого человека? — спросил Боденштайн. — У меня создалось впечатление, что она имела для вас существенное значение.

Кампманн поднял глаза и пристально посмотрел на Боденштайна. Его глаза налились кровью и сильно блестели.

— Я ее любил, — ответил он. — Она мне во многом помогла и, в отличие от других, никогда не давила на меня. Я с удовольствием проводил с ней время, но не более того. Как женщина, она требовала слишком большого напряжения.

— Зачем вы в субботу еще раз приезжали к ней? — поинтересовался Боденштайн.

— Я отдал ей деньги, которые был ей должен, — прошептал Кампманн, — и хотел убедить ее не ехать в Аргентину, так как опасался, что там ее убьют.

— Почему?

— У нее были эти фотографии, которыми она собиралась шантажировать Марианну Ягоду. Я умолял ее этого не делать, но она была твердо убеждена в том, что Ягода даст ей за эти фотографии двести пятьдесят тысяч евро, а потом намеревалась оставить ее в покое.

— Изабель шантажировала Марианну Ягода? — спросил Боденштайн.

— Да, — кивнул Кампманн. — Каким-то образом она выяснила, что родители Марианны погибли в результате не несчастного случая, а поджога. Она завладела фотографиями, с помощью которых якобы могла это доказать, и отправилась к Ягоде. Та пообещала ей денег. Но я был совершенно уверен, что в действительности она и не собиралась давать Изабель деньги.

Боденштайн и Пия обменялись взглядами. Если это было правдой, лгала Марианна.

— Что в действительности произошло двадцать седьмого августа? — спросил Боденштайн.

Инструктор на мгновение закрыл глаза, затем снова открыл их и начал говорить.

— Когда я в обед приехал домой, — сказал он сдавленным голосом, — моя жена набросилась на меня, как фурия. Она знала, что я был у Изабель, и обругала меня, затем, взбешенная, уехала. Вечером в конюшню приехала Изабель. Она хотела поговорить со своим мужем, но тот не обращал на нее никакого внимания. Тогда она попыталась найти Дёринга. Я сказал ей, что у меня нехорошие предчувствия и она ни в коем случае не должна встречаться с Марианной. Но она возразила, заявив, что, прежде чем улететь на следующее утро в Буэнос-Айрес, должна получить еще обещанные деньги. Тогда я решил поехать за ней следом, так как по-настоящему за нее боялся. Марианна Ягода — не та женщина, которая позволит себя шантажировать.

Кампманн сделал паузу. Ему потребовалось некоторое время, прежде чем он продолжил свой рассказ.

— Итак, я поехал в Руппертсхайн и поднялся в квартиру Изабель. Она накричала на меня, сказала, что ей нужны деньги, а я ей все испорчу. — Мужчина опять вздохнул. — Неожиданно в квартире появились Кароль и Ягода. Тогда мне стало ясно, что я оказался прав, высказывая свои опасения.

Голос инструктора затих, он боролся со слезами. Его ввалившееся лицо окаменело. Впервые с тех пор, как Боденштайн узнал Кампманна, он был убежден, что тот говорит правду.

— Я испугался, — прошептал он. — Кароль набросился на Изабель. Она кричала, чтобы я ей помог, но… но я этого не сделал. Я просто стоял и смотрел, как он ее убивает. Ягода сказала, что знает все обо мне и Изабель. Если… если я буду в дальнейшем вести себя как немецкая овчарка, со мной ничего не случится.