Страница 36 из 73
Это было непросто, но Боденштайну все же удалось убедить прокурора, что Ягода, находясь на свободе, может существенно помешать расследованию.
Записи, которые Изабель Керстнер делала в своей записной книжке, выглядели как короткий дневник. Очевидно, для определенных имен она изобрела условные обозначения, так как книжка была полна постоянно повторяющихся символов, завитков и комбинаций букв. Ее телефонная книга была практически не зашифрована, при этом она, правда, часто опускала имена или фамилии. Старший прокурор Гарденбах фигурировал как «Гарди». Изабель записала номера его служебного и мобильного телефона. За последние полгода она встречалась с ним девять раз. К сожалению, записи прекратились за четыре дня до ее смерти, так что непонятно, знала ли она о встречах, как это было с Ягодой в субботу вечером, заранее или все происходило неожиданно. Из компании «Телеком» тем временем были получены полные выписки со счета ее мобильного телефона, осталось дождаться еще профиля перемещения телефона. Легко дешифровывались денежные суммы, которые Изабель Керстнер педантично записывала. В пятницу, девятнадцатого августа, она получила от Кампманна три тысячи евро, а в июле ее вознаграждение от некоего «$» в целом составило двадцать четыре тысячи евро. Вскоре удалось выяснить, что обозначение «$» относилось к Гансу Петеру Ягоде, так как именно от него регулярно начиная с апреля поступало большинство наиболее крупных платежей.
— В период с марта до середины августа она получила от Ягоды семьдесят восемь тысяч евро, — сообщил Андреас Хассе после сложения всех зафиксированных платежей.
— И ей этого было недостаточно, — заметил Венке. — Такая алчная маленькая дрянь!
— Во всяком случае, она сразу же купила себе «Порше», — сказал Хассе. — Мелочь, учитывая заработок.
Боденштайн слушал вполуха и одновременно перебирал фотографии, которые они обнаружили в тайнике под полом. Он рассматривал старые снимки, где Изабель была еще ребенком. На них были изображены мужчина лет пятидесяти в роговых очках, привлекательная женщина, полноватый молодой человек и маленькая девочка. На обороте детским неразборчивым почерком было написано: «Папа, мама, Валентин и я — 1981». Были фотографии лошадей с Изабель и без нее, старые и новые фотографии смеющихся людей, инструктора по верховой езде Кампманна, запечатленного с очень важным видом, и другая его фотография в кругу захмелевшей от пива компании в баре комплекса; фотографии доктора Керстнера, который с гордой улыбкой держит на руках светловолосого маленького ребенка, и целая серия нерезких крупнозернистых черно-белых фотографий, на которых были изображены полная женщина и мужчина в костюме и с галстуком. На нижнем поле фотографий дата — «19 апреля 1997 г.». Внезапно Боденштайн вздрогнул, как будто его ударило электрическим током.
— У нас есть лупа? — взволнованно спросил он.
— Где-то была. — Катрин Фахингер вскочила и через минуту вернулась с увеличительным стеклом.
— Что там? — поинтересовалась Пия.
Не ответив, Боденштайн склонился над черно-белыми фотографиями, которые он разложил перед собой на поверхности стола, и напряженно исследовал их с помощью лупы. Затем он выпрямился.
— Вы узнаете этого мужчину? — спросил он своих сотрудников, передвинув снимки по столу ближе к ним.
Пия, Остерманн, Бенке, Хассе и Катрин Фахингер стали рассматривать фотографии.
— Это Гарденбах, — сразу определил Франк Бенке.
Боденштайн медленно кивнул:
— Но кто эта женщина? И как эти фотографии попали к Изабель?
— Позвольте узнать, что это за фотографии? — осторожно спросил Бенке.
— Я еще точно не знаю, — ответил главный комиссар.
В этот момент вошел курьер из суда и принес ордер на арест.
— Пойдемте, фрау Кирххоф, — сказал Боденштайн. — Сейчас мы навестим нашего друга Ганса Петера Ягоду.
Ягоды не было в офисе, но дама в приемной, более осведомленная, чем та, что была накануне, сообщила, что в первой половине дня его можно застать дома, в Кронберге. Дом Ганса Петера Ягоды оказался, как ни странно, обычным бунгало с четырехскатной крышей и коваными решетками на окнах. Правда, располагался он на достаточно большом участке земли, который имел размеры поля для гольфа и был столь же тщательно ухожен. Входную дверь открыла женщина лет тридцати пяти. Ростом почти с Боденштайна, она была не просто полная, а скорее жирная. В молодости она, вероятно, считалась привлекательной, но теперь контуры ее лица заплыли слоем жира. На ней были клетчатые бриджи для верховой езды и напоминающая палатку темно-зеленая рубашка поло с надписью «Гут Вальдхоф». Ее блестящие темные волосы были заплетены в косу. Боденштайн сразу вспомнил о презрительных комментариях на кассете с автоответчика Изабель Керстнер. Ягода сказал о своей жене «жирная курица», и Изабель сразу же назвала ее «моржом».
— Вы фрау Ягода? — вежливо спросил Боденштайн. Когда она кивнула, он представился и представил ей Пию Кирххоф. Женщина смерила Пию пронизывающим взглядом с ног до головы, а на Боденштайна, напротив, взглянула лишь мельком, без малейшего интереса.
— Мы бы хотели поговорить с вашим мужем. Он дома?
— Зачем он вам нужен?
— Нам необходимо поговорить именно с ним. — Боденштайн не собирался раскрывать ей свои карты.
— Подождите здесь. — Фрау Ягода наконец отступила назад. — Я позову его.
Она оставила дверь открытой, повернулась и тяжело зашагала в глубину дома.
— Настоящая валькирия, — заметил пораженный Боденштайн.
— Нечто гротескное, — пробормотала Пия, представив хрупкого Ганса Петера Ягоду рядом с этим подобием женщины.
Боденштайн с любопытством рассматривал интерьер. Стены из бутового камня и мощные деревянные балки производили впечатление сельского дома, с которым совсем не сочетались светлый пол из гранита и тонкие провода низковольтного галогенового освещения. Мебель в деревенском стиле мать Боденштайна уничижительно обозначила бы как «гельзенкирхенское барокко», хотя она стоила явно недешево.
Через несколько минут появился Ягода. Сегодня на нем был не тонкий джемпер, а пропитанная потом серая футболка с белыми спортивными брюками.
— Доброе утро, — поздоровался он. — Чем обязан?
Его жена со свирепым выражением лица возвышалась за ним, как гора плоти. Она была выше своего мужа на целую голову.
— Мы бы хотели поговорить без свидетелей, господин Ягода, — сказал Боденштайн.
— Конечно, — кивнул тот. — Пройдемте в мой кабинет.
Они были вынуждены протиснуться мимо фрау Ягоды, так как она не сделала ни единого движения, чтобы посторониться. Совершенно очевидно, ей не понравилось, что ее проигнорировали. Кабинет находился на тыльной стороне дома, и из него через панорамные окна открывался потрясающий вид на Таунус.
— Итак, — Ягода движением руки указал на два кресла и сам уселся за старомодный письменный стол из дуба, — что случилось?
— Вы знаете человека по имени Морис Браульт? — спросил Боденштайн и положил ногу на ногу.
— А я должен его знать?
— Предположительно, да. Вы упоминали его имя в разговоре с Изабель Керстнер.
На лице Ягоды не дрогнул ни один мускул. Он мог бы прекрасно справиться с ролью игрока в покер.
— Ах да. Морис… Его фамилии я не знаю, — сообщил он. — Что с ним?
— Мы бы хотели выяснить, кто он и какое отношение вы к нему имеете.
— Морис — француз или бельгиец. Он деловой партнер Дёринга.
— А как вы с ним связаны? — спросила Пия.
— Морис раньше владел пакетом акций «ЯгоФарм».
— Раньше. — Пия кивнула. — С каких пор он им больше не владеет?
— Какое это имеет значение?
— Когда мы вчера приходили к вам, — сказал Боденштайн, не ответив на прозвучавший вопрос, — то видели господина Кампманна, управляющего вашего комплекса, выходящим из здания фирмы. Что он там делал?
— Наша бухгалтерия занимается также расчетами конноспортивного комплекса, — ответил Ягода без запинки. — Поэтому он бывает в фирме по необходимости.