Страница 15 из 48
Подпольную большевистскую организацию Ашхабада особенно интересовали бехаисты — проповедники космополитического религиозного учения, отражавшего интересы буржуазии и отрицавшего классовую борьбу. Бехаисты, а они составляли основную часть ашхабадских торговцев, владельцев магазинов, домов и разных частных предприятий, вели вредную пропаганду, настраивали людей против Советской власти, старались обратить в свою веру азербайджанцев и иранцев, проживавших в городе. Бехаисты не только отравляли классовое сознание трудового люда, но и охотно шли в услужение к врагам революции. Белогвардейская контрразведка вербовала среди бехаистов своих агентов. Большевикам было важно знать настроение национальных меньшинств Ашхабада, степень влияния на них бехаистов, с тем чтобы эффективнее вести контрпропаганду, разоблачать их антинародную идеологию.
3. М. Рустамов, сын подпольщика Мамеда Гаджимамедали-оглы Рустамова, пишет77:
Отец выполнял многие важные поручения подпольной организации большевиков. Владея четырьмя языками — туркменским, азербайджанским, русским и фарсидским, он был хорошей находкой для подпольной организации…
Профессия арбакеша открывала перед отцом многие двери, создавала возможность общаться с различными слоями общества.
Мой отец и его друзья, бывая в народе — на базаре, в чайханах, а то и просто посещая дома, разоблачали реакционность бехаизма, будто ненароком рассказывали об успехах красных войск, распространяли большевистские воззвания и прокламации. Позднее мне стало известно, что отец и его друзья общались также и с сипаями, симпатизировавшими большевикам.
Одной из труднейших задач для большевистского подполья была организация политической работы среди английских войск. Сложность ее порождалась не только незнанием подпольщиками английского и индийских языков, но и тем, что войска интервентов держались обособленно. Им запрещалось общаться с солдатами русских частей, местным населением, особенно с рабочими. Английское командование старалось оградить своих подчиненных от «революционной заразы».
Большевистское подполье поручило А. Мелькумову, знавшему восточные языки, И. Храброву и другим изучать настроение сипаев, разведать их численность, разузнать, как долго они пробудут на фронте. Важно было знать, как относятся офицеры к солдатам, что думают сипаи о большевиках, о их политике. Оказалось, что английские офицеры как к сипаям, так и к русским солдатам и офицерам относились свысока, с презрением, считая свою нацию превыше любой другой. Они воспитывали своих подчиненных в слепом повиновении, за провинность избивали стэками (бить рукой английский офицер считал ниже своего достоинства; унтер-офицеры этих предрассудков не придерживались — били синаев кулаками). Когда английский офицер располагался в поле обедать, то сипаю запрещалось стоять с солнечной стороны, чтобы тень «черного» не падала на еду «белого». Чванство англичан привело к тому, что однажды в бою под Душаком они потеряли почти весь свой командный состав: офицер считал позорным ложиться в одну цепь с сипаями.
Сипаи считали, что в Закаспий они приехали по долгу службы, но не знали, против кого им придется воевать. Большевиков они представляли по извращенным рассказам офицеров как людей опасных для всего мира, их старались убедить в гуманности «миссии» — «покончить с большевиками, дать покой человечеству». В Ашхабаде, по дороге на фронт, на станциях и разъездах подпольщикам иногда удавалось побеседовать с сипаями, объяснить, за что борются большевики, такие же простые рабочие и крестьяне, как и индийские солдаты. Сипай Ляль Хан рассказывал, что не знает, за что воюет, и страстно хочет вернуться на родину. Некоторые соглашались, что офицеры их обманывают; кое-кто, молча выслушав агитатора, обещал подумать, поразмыслить над тем, что узнал в беседе.
Незнание подпольщиками индийских языков не всегда было непреодолимым барьером — помогали картинки, изображающие расстрел индусов англичанами. Возможно, подпольщики использовали и красочный плакат, выпущенный Политотделом Реввоенсовета. На нем были изображены три нагих изнуренных индуса, запряженных в плуг; их погонял Джон Буль, с торчащими хищными зубами и бакенбардами цвета имбиря, размахивающий маузером в одной руке и плетью — в другой.
Наглядная агитация оказывала на сипаев заметное влияние. Война, уносившая жизни простых людей, по набивавшая мошну английских империалистов, настроение самих сипаев во многом определяли успех агитации большевиков. Сипаи заверяли, что с большевиками они воевать не будут. А индус Ярхан Амет Хан, добровольно сдавшийся в плен, говорил: " В наступление индусы идти не хотят». Некоторые сипаи, указывая на погоны, говорили: «Инглис — меньшевой, а моя — большевой» («англичанин — меньшевик, а я — большевик»). До двадцати английских солдат было арестовано «за политику» и отправлено в Бомбей. Подпольной организации были известны девять случаев добровольной сдачи сипаев в плен красным частям. С помощью сипаев подполье постоянно располагало ценными сведениями о численности английских войск и их артиллерии, снаряжении и т. п.
Среди сипаев, охранявших областную тюрьму, успешно проводили агитацию сами арестованные — большевики, советские работники, красноармейцы.
В Мерве сипаи взбунтовались, убили своих офицеров и ушли в Афганистан. В Ашхабаде около ста сипаев отказались ехать на фронт. Англичане их арестовали и отправили в Иран78.
Таким образом, оккупационные войска под влиянием большевистской агитации «заражались» революционным духом, разлагалась их дисциплина. Уход интервентов из Закаспия был предрешен.
К осени 1918 года подпольные организации Закаспия уже обрели силы настолько, что могли перейти к более сложной деятельности: организации саботажа, диверсий, нанесению врагу ощутимого материального урона.
Планируя аварии и крушения воинских поездов, подпольщики продумывали не только все детали диверсионных актов, но и организацию защиты, оправдания пли побега тех, кто их совершал. Так, на станции Такир машинист М. С. Мазур врезал свой состав в паровозы, стоявшие на станционных путях. На допросе он сумел убедить, что тяжесть поезда превышала силу паровоза и потому будто бы случилось крушение.
Дерзкие диверсии совершал и машинист Т. А. Исаев. Ночью 4 ноября 1918 года, несмотря на указание начальника авангарда белых войск двигаться со скоростью 4 версты, машинист умышленно превысил скорость в несколько раз и у станции Анненково столкнул воинский состав с резервным паровозом. На следующий день Исаев столкнул воинский эшелон с бронепоездом. Были выведены из строя два вагона и надолго загромождены пути.
1 декабря 1918 года на белогвардейском суде Т. А. Исаева защищали член Ашхабадского подпольного комитета Г. С. Кадыгроб и машинист Эськович, представитель рабочих депо. Обвинители — полковник Аса-нов и член Временного исполкома Смирнов — расцепили действия машиниста как злой умысел. Кадыгробу и Эськовичу удалось доказать, что крушение произошло не по вине подсудимого, машиниста опытного и аккуратного, а из-за несоблюдения правил техники безопасности самими военными (с бронепоезда «большей частью сигналов не подают»), а также из-за того, что паровоз по вине администрации не имел фонарей с цветными стеклами79.
Белогвардейский суд приговорил Т. А. Исаева к двум месяцам тюремного заключения. Такой мягкий приговор по сути победа подпольной организации, которой удалось спасти своего члена от неминуемого расстрела.
Подпольщики всячески вредили белогвардейским властям. Начальник города выговаривал заведующему ашхабадской телефонной сетью П. К. Теплищеву «за плохую постановку дела на телефонной станции». В октябре-ноябре 1918 года останавливались двигатели на электростанции, обеспечивавшей энергией городскую типографию и телефонную станцию. Заведующий электростанцией видел в этом руку машиниста М. В. Тюганова, которого начальник города распорядился уволить, а Дружкин тут же упрятал в тюрьму.