Страница 21 из 54
— Для удовольствие.
— Специально по Бразилии или думаете заглянуть и в пампу?..
— Разумеется… Начал я с Рио только потому, что меня слишком утомил долговременный переезд через океан на многолюдном эмигрантском пароходе.
— В таком случае, быть может, вы присоединитесь ко мне… Я тоже иностранец-уругваец и сегодня возвращаюсь домой… Следующего парохода ждать не стоит, — он отойдет только через десять дней, не раньше, — а вам, не зная языка, здесь будет очень скучно.
— Как через десять дней?..
— Да, señor, — пароходы европейских линий во время дождливого сезона в Рио не заходят, чтобы избежать карантина в устье Ла-Платы, а суда местной «национальной компании» отходят на юг в очень неопределенные сроки, так как пассажиров мало, грузового движения совершенно нет — и они работают себе в убыток…
— Но ведь я не видел города…
— Мало интересного… Да и на обратном пути успеете его посмотреть, а мы теперь внутри страны побываем, в Коретибе, — сестра моя там замужем. Право, señor, послушайтесь меня и прикажите нести ваши вещи на этот пароходик… Познакомимся: дон Хулио Верляс…
Я назвал себя.
Не особенно мне было приятно, вместо отдыха в Рио-Жанейро, переходить с одного парохода на другой. Но перспектива десятидневного сидения здесь улыбалась мне еще менее, и я предпочел из двух зол выбрать меньшее, последовав совету моего нового знакомого.
— Поторопитесь, caballero! Уж был звонок.
— Se pued en tomar los billetes en el mismo vapor?..[23]
— Si, señor!.. — и дон Хулио, подхватив меня под руку, устремился к небольшому, но беленькому и чистому, почти лоснящемуся пароходу, который начинал уж разводить пары.
II.
Не успел я еще как следует расположиться в своей каюте, как почувствовал, что пароход наш уже отчалил и, наскоро приведя себя в порядок, бросился на палубу. Дон Хулио был тут же.
Мы уже приближались к выходу из бухты, окруженной высокими горами, столпившимися у ее берегов в капризном и живописном беспорядке, и теперь, плавно и медленно поворачивая, огибали «Сахарную голову», которая, как средневековая сторожевая башня, охраняет вход в залив…
Еще минута — и с левой стороны разостлалась необъятная молочно-матовая поверхность океана, а справа поднялись скалы темно-красного гранита, сплошь покрытые роскошной, не поддающейся описанию растительностью. Одни из них, остроконечные, обрывистые, прорезанные узкими ущельями; другие — почти с перпендикулярными обрывами, но переходящие наверху в небольшие горные плато; как тех, так и других почти не видно, — все сплошь залито таким же, как и вокруг нас, океаном, но только океаном зелени, самой бесшабашной, самой невероятной на всей поверхности земного шара.
Тропические гиганты, точно могучими волнами, поднимаются по склонам горного хребта и бесконечной лавиной заливают его от подножие до самых вершин. Длинная песчаная отмель, как будто пеной прибоя, охвачена зеленовато-серебристым кружевом кокосов, с их причудливыми, перекрещивающимися стволами, тонкой и прозрачной листвой, трепещущей и переливающейся при малейшем дуновении ветерка. А там, немного выше, где на мгновение расходятся громады гор, видны отлогие долины с волнообразными холмами, покрытыми букетами разнообразных пальм, рисующих свои то серебристо-синие, то, как изумруд, зеленые силуэты на сплошной массе девственного леса… Из этой массы вдруг мощно вырывается одинокая гранитная скала с подножием, окутанным светло-серым утренним туманом; но и она сверху донизу залита разноцветными каскадами бромелий и пышными гирляндами лиан, так что только высота делает ее заметной в общей картине хаотической растительности, из которой она выступила, как одинокий утес из разбушевавшегося моря, заливающего и ее своими темно-зелеными волнами.
Еще повыше — и из общей массы леса, капризно меняющего свои оттенки от изумрудного до золотисто-красноватого, густой толпой взвиваются к недосягаемому небу кажущиеся стройными и белыми стволы тропических гигантов, увенчанные правильными шапками листвы, которые, соединяясь одна с другой, образуют над волнующимся зеленым океаном точно такое же волнообразное и зеленеющее облако, как бы неведомой силой оторванное от него…
А над всей этой грандиозной картиной, но не радующей своей красотой, а, напротив, утомляющей ею зрение и подавляющей дух, расстилается другой — воздушный океан, наполненный каким-то теплым и прозрачным паром, делающим воздух густым и бархатным, так что дышать им с непривычки тяжело, — точно глотаешь что-то мягкое, приятное, но чего тебе совсем не хочется.
Лучи солнца, белые, как бы массивные, не искрятся, не переливаются причудливыми красками, как на далеком, милом севере, а только тяжело скользят по неподвижной глади океана, на котором молочным облаком лежит отражение того же пара… Тихо, неподвижно…
— Не нравится, señor? — спрашивает дон Хулио, внимательно наблюдающий за мной.
— Откровенно говоря, нет… И что же, это обычная картина?
— В дождливое время года — да… На юг от тридцатого градуса широты много лучше, — там уже есть и лето, и зима, и все, как следует, а здесь только два сезона: дождливый и сухой… Вот подождите, — к полудню солнце подымется, пар растает, и тогда оно будет все давить, как прессом; но чаще случается, что и солнце с ним ничего не поделает, и он обратится в неподвижные серые облака, из которых польется вниз монотонный, перпендикулярный дождь, большей частью испаряющийся, еще не дойдя до земли… Понятно, что при таких обстоятельствах здешние леса удержу не знают.
— Вы, дон Хулио, кажется, их недолюбливаете?
— Нет оснований к тому, чтобы любить… Вообще, неприятная страна Бразилия… Взгляните на берег, — ведь это роскошь, ошеломляющая роскошь! А никакой пользы человеку не приносит и никогда не принесет… Какие возможны здесь плантации, какая торговля, а между тем этот горный хребет тянется до самого Порто-Аллегро, и на всем этом протяжении буквально недоступен, так что человеку предоставляется только узенькая отмель, — на ней он может делать все, что ему угодно, но без лодки он не попадет даже к своему ближайшему соседу… Вот оно где повторяются муки Тантала!..
— Но, позвольте же, — сделал я слабую попытку возразить, — ведь мы сейчас, если не ошибаюсь, идем вдоль берега провинции Сан-Пауло, а сюда-то и направляются в последнее время эмигранты из России…
— Вы не ошибаетесь, señor, но знаете ли вы, известно ли вашему правительству, что их ожидает на этих берегах?
Во-первых, растительные продукты, являющиеся главной пищей населения, совершенно не усваиваются организмом ваших соотечественников и, благодаря этому, среди них свирепствуют самые ужасные заболевания, от которых они мрут, как мухи… Если вы сюда являетесь с намерением обосноваться на собственной фазенде, то вам для нее отведут клочок девственного леса где-либо внутри страны, и вы там десять раз успеете умереть, прежде чем вам удастся отвоевать у чащи хоть крохотный участок для будущего поля; это во-вторых… А в-третьих, сельскохозяйственные рабочие, явившиеся сюда для поденного труда, все поголовно отправляются на дальний запад, где нет ни правильно организованных властей, ни мало-мальски порядочных дорог, и там бразильский фазендадо, вооруженный револьвером, смотрит на них, просто-напросто, как на своих рабов…
— Дон Хулио, не увлекаетесь ли вы?..
— Ничуть!.. Все это странно, все кажется какой-то сказкой, но тем не менее я уверяю вас, что рабство фактически здесь продолжает существовать, а необходимых для него рабов Бразилии, главным образом, дает Россия… Судите сами: пожалуется рабочий на дурную пищу, — хозяин направит на него дуло револьвера; изъявит желание оставить службу — аргумент тот же… Убийства служащих не наказуются, чего же больше?.. Меня, разумеется, не касаются внутренние дела Бразилии, но возмутительно, что у нас, в Южной Америке, среди других ее республик, продолжает существовать страна, в которой живы еще нравы и обычаи XVII века.