Сны, рассказанные мальчику

Настин Павел

Сны, рассказанные мальчику

Павел Настин

Сны,  рассказанные  мальчику

Так весело стало, когда я представил себе: вот ты сидишь на краю моего старого дивана и смотришь на меня. Это все для того, чтобы видеть твои глаза, то, как ты ищешь мой взгляд, я нарочно смотрю в угол, и чудо твоего присутствия только самым краем задевает сетчатку, привыкшую не ждать ничего хорошего в хрусталиковых преломлениях - пустая работа: все серое, все комом, все похоже на сломанный трехколесный велосипед в углу за шкафом.

I

Мы встретимся. Я буду знать, что ты - это я, ты едва ли узнаешь меня, нет, лучше сказать, что ты узнаешь себя во мне не сразу. Пусть это произойдет ночью, ночью августа, ночью зимы - в конце ноября. Я буду путаться в складках времени (года, суток).

II

Здравствуй. Ты спишь на жестком диване, укрытый дедовским серым солдатским одеялом. Мать сказала, что оно - из чистой шерсти, поэтому ты спишь под ним, холодно, батареи, впрочем, горячие. Кроме того, ты вытащил это темно-серое одеяло из кладовой, где оно лежало на сейфе с охотничьим ружьем шестнадцатого калибра, на нем гладили белье и одежду, брошенная, отправленная доживать свой век вещь, прожженная в нескольких местах, издающая слабый запах горелой шерсти спустя несколько лет с тех пор как... Значит, ты спас брошенное животное-вещь, тварь, без глаз, но она слышит, наверное, теплая тварь из чистой шерсти, кусачее немного, придется надеть на ночь футболку, - эта привычка сохранилась до сих пор. Ты уже заснул, я помню - это нелегко, ветер воет на углу улицы, дует в трубу телефонных проводов, автобус ползет в гору - к цепи курганов, в порту слышен туманный горн буксира, полоска света из-под двери, пробиваясь к влажной поверхности глаз сквозь абсолютную тьму - ту, что сама создала в четырех стенах, дает знать - там есть там, о нем можно подумать. Это отнимает время, принимая форму бессонницы, остается только представить себе себя в теплой каюте идущего по фарватеру буксира, после вахты, одного, придется вообразить себя капитаном, иначе невозможно представить себя одного в каюте, никто не даст мне своего угла на такой маленькой посудине. Поможет? Собственно, уже помогло, ты спишь. Я снюсь тебе, мальчик, пусть это будет хороший сон.

Теперь я сяду у спинки дивана, положу руки на подбородок, нечаянно вдохнув запах простыни - запах "Шанели номер пять", пробочка (золотой пластмассовый шар) неплотно закрывается, я помню, там что-то треснуло, теперь все вещи из шкафа выносят на себе этот резкий запах - пугающе женский запах сирени, цветущей не иначе как "в истерике", - так я называл его. Я называл вещи, право давать имена?! И я расскажу тебе сказку о короле и королеве - как это и должно быть. Только у них не было никакого королевства, поэтому они жили на яхте, и чаще всего они швартовались у пропахшего рыбой причала в Чегене, королева не страдала морской болезнью, они не боялись крутой мелкой зимней азовской волны - вот почему яхту даже зимой можно было увидеть у южных азовских берегов. Белый кораблик ты часто видел в проливе, они уплывали в Мраморное море, чтобы пополнить запасы кофе, они покупали кофе только в Турции, они были королями, богами, покровителями, ты называл так должность, похожую на лоцмана и на смотрителя маяка одновременно, жаль, что так не бывает, я помню, так вот, они были покровителями этих маленьких теплых внутренних морей, они зажигали огни на бакенах в обоих фарватерах, красно-зеленая дорожка, уводящая взгляд вдаль, прочь - к лучшим берегам. Тебе двенадцать лет - судя по тому, что тебе были нужны лучшие берега, этого берега явно недостаточно, чтобы достойно заблудиться. Что там? Наверное, там не идет бесконечный холодный дождь, и не поет свои зимние песни ветер, не болит горло, там не школ, а если и есть школы, то ты - единственный школьник, там на песке пляжей лежат раковины, там тепло, и солнце ложится спать в тихую воду, сквозь которую видно акулу-няньку, подплывшую к самому берегу. Акулы - с ними ты знаком по оскаленным пастям и разрисованным водной краской чучелам с пластилиновыми глазами, - музей в мамином институте, мимо акул нужно было пройти на второй этаж. Но прежде тебя встречала МАНТА с таинственными рогами на голове, это существо долго и по праву владело твоим воображением, но я отвлекся, я продолжаю рассказ. Но нечестно было бы забыть о рыбе-пиле, о логгерхеде и о кожистой черепахе, о зеленой черепахе, и нужно перечислить акул: синяя акула, она же - акула-лисица, акула-нянька с маленькими подслеповатыми бабушкиными глазами, серая акула, страшная и стремительная, счастье, что маленькая, о! еще каменный окунь - глупый ротастый чешуйчатый дедушка в этом пантеоне, маленьком пантеоне для мальчика, который поднимается в библиотеку - разглядывать картинки в третьем томе "Жизни животных", значит разглядывать рыб.

Видимо, сегодня получится сон о рыбах, без портового запаха: мазута, рыбной муки, еще чего-то далекого - просто сон о рыбах в темной глубокой воде - там, куда не проникает волнение моря, где не властен ветер, что удивительно - совершенная неподвластность ветру в глубинах, но, ты помнишь, - есть ведь течения, с которыми придется считаться. Будем думать, что король уплыл прочь, скрылся из виду - с горизонта твоего, нет нашего с тобой, сна. А там, где глубоко, где холодно и абсолютно тихо, там -в скользком шелке стекла (так неподвижна там вода!) висит, едва шевеля плавниками, рыба-луна, сегодня полнолуние, тоска просачивается в спящее сердце мальчика - слишком глубоко, слишком одиноко, прости, я не хотел рассказывать грустных историй, ты сам смотришь в эту воду. А ты лучше спи, спи без снов, до утра. Пока. Я ухожу в свое время - жить.

III

Мне снилось сегодня море, и огромные рыбины в глубине, я немного испугался даже. Идет дождь, зонтика нет, до звонка - десять минут, если опоздать еще минут на пять, то можно успеть выпить стакан чая послаще и съесть кусок серого хлеба, никак не привыкну к этой солоноватой воде из-под крана, чай получается неприятный на вкус, и хлеб здесь странный, какой-то пресный, черствый, почти без хлебного запаха - ни к чему не зовет. Ботинки грязные, черт! Что там первым уроком? Тоска, математика. Дневник. Куда я тетради запихал вчера? Заболеть бы, лучше скарлатиной, недели на три, сидеть дома, фига! скарлатиной я уже болел - больше такого счастья мне не выпадет, - иммунитет, что за штука? Пошел бы лучше в центр, побродил по набережной, зашел бы к матери на работу. Ладно, пора идти. Коту песок нужен чистый - потом принесу.

IV

Мальчик вбегает на крыльцо школы, он, конечно, опаздывает. Быстро переодевает сменку, просовывает голову в приоткрытую дверь класса, Входи! Почему опоздал? Дай мне свой дневник... и так далее, - это привычно, в дневник все равно кроме мальчика никто не смотрит - пусть себе пишет, а вот за домашнее несделанное можно и "пару" получить. Так проходит первая половина его дня - в заботах и тревогах, маленькие заботы? но и сам он маленький человек, его пугают красно-черные, теперь я сказал бы - страшные, утрированные настолько, что ничего, кроме ужаса, не вызывают, портреты Ленина, слова "ПАРТИЯ", все, что намалевано на стендах по стенам его большой переполненной школы, под стендами нехорошее слово, оно не нравится ни мне, ни мальчику - молодец! Его, по правде говоря, тошнит - от голода, во-первых, от всей это тоски школьной, во-вторых. Котлета и кусок хлеба за пятнадцать копеек - в столовой, если монетку не отберет какой-нибудь восьмиклассник на первой же перемене.

Он идет домой, он не торопится, ему надо зайти в магазин игрушек, посмотреть на машинки, на авторучки и тетради - все это его мир необходимых вещей. И я не сказал бы: "маленький мир", нет, что маленького в его мире? что ненастоящее? рыбы, буксиры, сейнеры, игрушки, ручки, клеенчатые обложки общих тетрадей, пахнущие почему-то светом неоновых трубок, музей, конверты, он часто, каждую неделю, пишет письма - отцу, бабушке, еще одной бабушке, тетке иногда. Все-таки он зайдет домой, чтобы разогреть суп, пообедать и отправиться в центр на автобусе, надо еще разжиться парой рублей, вот это уже проблема. Он выйдет на остановке у музея, пройдет по набережной и у института свернет на Театральную улицу, зайдет в универмаг, в "Спорттовары", в "Детский мир", слопает пару пончиков, повернет назад, а может быть, дойдет даже до любимых "Канцтоваров", купит еще одну ручку (он просто рекордсмен по количеству купленных авторучек, спустя десять лет мальчик назовет это "невротической реакцией", жаль, что легче ему от этих двух длинных слов не станет). Что дальше? Если останутся деньги на кино, то неизбежен фильм с Луи де Фюнесом, если денег останется в обрез, то на обратном пути можно зайти в музей. Но об этом надо рассказывать по порядку, не торопясь, стараясь не расплескать его день словами невнимания и равнодушия к его пульсу, к тому, как часто бьется сердце ребенка, когда он смотрит на грустный от ржавчины траулер, ведомый буксирами в порт - после полугода скитаний, нет, просто работы. Деньги можно стащить у матери - все равно ей все равно, можно обойти любимые магазины, поежиться, представив себя в мокром гидрокостюме с аквалангом, стоящим над водой у борта, можно позавидовать тому, кто позволит себе безинерционную катушку или вон тот спиннинг, можно купить пленку и отправится завтра на Митридат - поснимать город сверху, только как ни крути, а город все одно - выходит девять на двенацать, мутный и серый, и его границы всегда пропадают на фото в грязном тумане, так, наверное, глаза горожан привыкли не замечать этой вечной грязно-липкой дымки - воды или пыли, смотря по времени года. Без толку.