Касторп

Добавим, что очень неспокойное в первую ночь море немного разгладилось уже на следующее утро и осталось таковым до конца путешествия, что, разумеется, порадовало Ганса Касторпа. Вооружившись сильным биноклем, который дал ему Томас Фидлер, он выискивал на морских просторах далекие точки, через некоторое время превращавшиеся в четкие силуэты кораблей. Не без дрожи волнения Касторп разглядывал корпус старого клипера: под норвежским флагом и полными парусами он двигался горделиво, точно аристократ прошлого века, лишь изредка и неохотно посматривая на трубы встречных пароходов. С не меньшим интересом будущий инженер наблюдал за российским военным кораблем: это был современный, чрезвычайно маневренный и быстрый крейсер, каких он еще никогда не видел. Жерла орудий, хоть и прикрытые брезентом, позволяли догадаться, какие разрушения может произвести этот корабль. Впервые в жизни Ганс Касторп не сумел прочитать название, начертанное рукой своего современника. Странной формы, совершенно незнакомые буквы не складывались ни в одно известное слово, и даже смысл его ухватить не удавалось. «АВРОРА» — это звучало настолько абсурдно и весело, что наблюдатель удовлетворился предположением, будто это имя русского богатыря, вероятно много веков назад спасшего свою родину от монгольского или китайского нашествия.

Вот и все, что мы хотели сказать относительно последующих тридцати шести часов рейса «Меркурия». Через двое суток корабль миновал мыс песчаного полуострова под названием Хель и взял курс на Гданьск. Ганс Касторп, проснувшийся еще до рассвета и совершивший у себя в каюте необходимый утренний туалет, стоял на капитанском мостике рядом с рулевым и первым офицером с кружкой горячего кофе, которым угостил его сам капитан. Огромный шар солнца поднимался над водой с левого борта. С правого можно было увидеть нескончаемую череду белых песчаных дюн, увенчанных зеленью сосен. Между «Меркурием» и сушей заскользили скорлупки парусных рыбацких лодок.

— Это кашубы, — сказал капитан Матиас Хильдебрандт. — Ловят треску. Если зайдете в таверну в предместье, услышите их язык. Невероятная мешанина! Когда-то у меня на паруснике служили несколько кашубов. Никогда не знаешь, о чем они думают. И представьте, — он с симпатией взглянул на Касторпа карими глазами, — в каждом порту, если было воскресенье, все искали католическую церковь.

— Все равно они лучше полячишек, — голос рулевого прозвучал сухо и деловито. — По крайней мере не мечтают перерезать нам глотку!

— Господин Фогель, — капитан Матиас Хильдебрандт чуть не выронил кружку с кофе. — Во-первых, вас никто не спрашивал. А во-вторых, поскольку с нами здесь молодой человек, который собирается учиться в Гданьске, считаю нужным сообщить, что за свою долгую жизнь мне доводилось работать и с поляками. И, как видите, со мной все в порядке, в отличие от вас — вы отклонились от курса на два румба! Исправьте свою ошибку!

Рулевой немедленно исполнил приказ. Но напряжение не исчезло, отчего на мостике повеяло невыносимо тяжким духом разногласий, которые — что было ясно Касторпу — не имели отношения ни к полякам, ни к кашубам. О существовании последних он, впрочем, услыхал впервые в жизни и если не стал задавать вопросы, то лишь потому, что не хотел демонстрировать свое невежество, в чем, впрочем, его вины не было. Учитель географии Штеллинг вкладывал в головы гимназистов знания о многих континентах и экзотических народах, однако никогда словом не упомянул о том, что близ восточной границы государства живут какие-то кашубы.

К счастью, никто не поинтересовался мнением юного путешественника — на мостике готовились к входу на гданьский рейд. Ганс Касторп увлеченно наблюдал за этими приготовлениями. Замедление оборотов двигателя, сигнализация флажками, приказы, отдаваемые капитаном, суета на палубе — все это предвещало скорые перемены, что в любое морское путешествие вносит бодрящую струю: ведь что ни говори, его суть — независимо от проделанного расстояния — однообразие. Кроме того, свою роль сыграл вполне естественный фактор любопытства: молодой человек дождаться не мог, когда же он увидит издалека конечный пункт своего путешествия, панораму города, обещание грядущих событий, о которых заранее нельзя сказать ничего кроме того, что произойдут они именно здесь, а не в каком-либо ином месте.

Долг летописца обязывает также отметить, что взгляд нашего героя, поминутно регистрирующий все происходящее на палубе, в какой-то момент наткнулся на хорошо известных ему особ. Трезвый Кьекерникс, в элегантном сюртуке, аккуратно причесанный и гладко выбритый, выглядел по меньшей мере десятью годами моложе. Мадам де Венанкур, стоявшая рядом с пастором Гропиусом, вертела в руке сложенный зонтик, который ей вряд ли мог понадобиться: дождь не предвиделся, а солнце над заливом, хоть и заставляло щуриться, было еще далеко от зенита. У преподобного пастора на голове красовался котелок, что, вкупе с развеваемыми утренним бризом полами черного пальто, уподобляло его биржевому маклеру. Вся троица стояла на носу парохода, вероятно комментируя маневры буксира. Ганс Касторп был очень доволен, что попутчики явно не намерены вовлекать его в свою беседу. С мостика ему гораздо лучше было все видно, и своей тихой радости, сопровождавшейся короткими бурными всплесками душевного волнения, он мог предаваться в одиночестве.

Буксир не сразу соединился тросом с «Меркурием». Первым делом, бойко развернувшись перед носом парохода, он добрые полмили вел его посередине фарватера. Лишь в аванпорту, когда на мостике прозвучала команда «Полный стоп!», крепкая петля швартова, выскочившая из носовой катапульты, полетела, таща за собой длинную змею, прямо на палубу буксира. Теперь «Меркурий» неторопливо и величественно двигался вперед мимо полчищ береговых кранов и огромных, как стена дома, бортов кораблей, и так вплоть до набережной под названием Вестерплатте, где началась швартовка. Ганс Касторп тотчас покинул мостик, чтобы в обществе Кьекерникса, преподобного пастора Гропиуса и мадам де Венанкур сойти на сушу. У трапа с пассажирами попрощались капитан Хильдебрандт и главный механик Томас Фидлер, который, пожимая молодому человеку руку, вручил ему небольшой конверт с визитной карточкой внутри.

— Это мои друзья, — доверительно пояснил он. — Можешь пойти по этому адресу, и тебя примут и помогут при любых обстоятельствах.

Изумленный Ганс Касторп уже собирался ответить, что не предвидит такого поворота событий, чтобы ему понадобилось обращаться за помощью к незнакомым людям, поскольку в жизни он отлично справляется сам, но времени пускаться в объяснения не было: грузчики, поднявшиеся на палубу «Меркурия» вслед за чиновником портовой охраны, уже снесли кофры и чемоданы пассажиров на набережную. Так что он лишь сказал: «Большое спасибо, господин Фидлер» — и спустился по крутым ступенькам трапа вниз, сунув конверт в жилетный карман. И последним сел на скамейку деревянного экипажа, который, по правде сказать, не напоминал ни одно из известных ему средств передвижения по суше. Возчик хлестнул двух вялых першеронов, и вся компания отправилась в недалекий путь до пристани, где уже ждало под парами маленькое, крытое только брезентовым навесом суденышко с прелестным, хоть и банальным названием «Водяной».

— Dancika vaporetto, — сказал, громко рассмеявшись, Кьекерникс, на что мадам де Венанкур обиженно заявила, что не видит никакого сходства между этой ржавой посудиной, где нет даже мягких сидений, и подлинным венецианским vaporetto, на котором они с мужем, разумеется многократно, плавали по лагуне и Canale Grande, и только человек, лишенный воображения, может — вероятно, от избытка сильных впечатлений — позволить себе в обществе такие дурацкие сравнения. Пастор Гропиус, который не имел счастья бывать в Венеции, молчал, а Кьекерникс только махнул рукой и закурил сигару. Касторп между тем, опершись локтем на деревянную спинку скамейки, припоминал описания гданьских архитектурных сооружений, которые перед поездкой внимательнейшим образом изучал по путеводителю Брокгауза. Пока «Водяной» проплывал по середине канала мимо шпиля Вислоустья, он без труда опознал характерный силуэт фортификаций. Однако истинное потрясение он испытал за излучиной Мотлавы, где слева от воды высились слегка отличающиеся от гамбургских лабазы, а справа — средневековые ворота, башни и фасады узких каменных домов и между ними знаменитый Крантор[7], огромный приземистый кран, построенный, кажется, в тот год, когда Колумб отправился в Новый Свет. Самыми красивыми были башни костелов Пресвятой Девы Марии и Святого Иоанна и ратуша, хоть и из одинакового темного кирпича, но совершенно различной формы. Возвышаясь над крышами домов, трубами пароходов, мачтами парусников, они нисколько не давили на общую панораму, а напротив — будто возносили ее вверх: казалось, весь город вот-вот оторвется от воды и вместе с готическими башнями взмоет под облака. Вдобавок в воздухе витал абсолютно гамбургский запах деревянных помостов, смолы, ржавчины, водорослей, угольного дыма и рыбы, отчего казалось, что чужой, незнакомый город встречает пришельца на редкость дружелюбно. В притягивающих взгляд непривычных формах крылось хорошо знакомое содержание. Если бы консул Тинапель наблюдал сейчас вместе с племянником, как «Водяной» причаливает правым бортом к обросшим водорослями столбам, если бы увидел эту темно-красную, кое-где переходящую в коричневую, окраску лабазов, складов, храмов и средневековых ворот, он вряд ли произнес бы те необдуманные слова, которые Ганс услышал от него перед отъездом. Короче говоря, спускаясь по короткому трапу суденышка, которое Кьекерникс назвал dancika vaporetto, Касторп чувствовал себя почти счастливым.