Страница 72 из 98
— Да, уж это точно. — Рука у меня дрожала, и виски расплескалось на ковер. Я протянул стакан ей и стал наливать себе. — «Уайтрок» или вода?
— В натуральном виде, — ответила она, подняв стакан на свет. — Я считаю, ни к чему соединять дело с удовольствием, а виски с водой.
— Это смотря какое дело и какое виски. — В ногах у меня было такое ощущение, как будто мне удалили голени. — Стало быть, вы Морин Кросби. Кого-кого, а вас никак не ожидал увидеть у себя дома.
— Я так и думала, что вы удивитесь. — В темных глазах стояло насмешливое выражение, улыбка была рассчитана на эффект.
— Как идет излечение от наркотиков? — спросил я, наблюдая за ней. — Мне всегда говорили, что наркоманам следует воздерживаться от спиртного.
Она продолжала улыбаться, хотя глаза погрустнели.
— Не следует верить всему, что говорят.
Я отпил из стакана. Виски показалось мне очень крепким. Я содрогнулся и поставил стакан на стол.
— А я и не верю. Надеюсь, и вы не верите.
Мы долго сидели, глядя друг на друга. Она умела делать лицо невыразительным, не лишая его привлекательности, что было, я бы сказал, большим достижением.
— Не будем усложнять. Я здесь для того, чтобы поговорить с вами. Вы причиняете мне много беспокойства. Не пора ли взять свою лопаточку и поковырять на чьем-нибудь еще кладбище?
Я притворился, будто раздумываю над этим.
— Вы просто спрашиваете или это предложение? — сказал я наконец.
Рот у нее сжался, улыбка ушла.
— Вас можно купить? Мне говорили, что вы один из этих чистеньких и простых бессребреников. Особенно мне советовали не предлагать вам денег.
Я потянулся за сигаретой.
— По-моему, мы согласились, что не верим всему, что слышим, — сказал я, наклоняясь вперед и предлагая ей сигарету. Она взяла ее, и мне пришлось потянуться за другой. Дать ей прикурить стоило мне еще одного укола боли в голову, отчего мое настроение нисколько не улучшилось.
— Это могло бы быть и предложение, — сказала она, откидываясь назад и выпуская дым к потолку. — Сколько?
— А что вы хотите купить?
Она разглядывала сигарету, как будто никогда прежде сигарет не видела, потом сказала.
— Вы доставляете мне много беспокойства. Я могла бы заплатить за избавление от беспокойства.
— И сколько же оно стоит?
— Вы знаете, вы страшно меня разочаровали. Вы ничуть не лучше этих мерзких шантажистов.
— Кому ж и знать о них, как не вам.
— Да. О них я знаю все. А когда скажу, чего, я считаю, это стоит, вы, наверное, посмеетесь надо мной, как всегда смеются они, и поднимете стартовую цену. Так что лучше уж вы мне скажите, сколько это стоит для вас, и предоставьте мне возможность посмеяться.
Мне вдруг надоело продолжать эту игру. Может, у меня слишком болела голова, а может, даже я находил ее настолько привлекательной, что мне просто не хотелось, чтобы она принимала меня за подлеца.
— Ну что, опустим это, — сказал я. — Я пошутил. Купить меня нельзя. Зато меня, вероятно, можно убедить. С чего это вы взяли, будто я затеваю какую-нибудь бучу? Расскажите мне о своем деле. Если в нем нет ничего плохого, я могу взять свою лопату и пойти покопать в другом месте.
Она смотрела на меня секунд, наверное, десять — задумчиво, молчаливо, с некоторым сомнением.
— С такими вещами не следует шутить, — серьезно сказала она. — Вы можете добиться того, что перестанете нравиться. Мне бы не хотелось беспричинно недолюбливать вас.
Я откинулся на спинку стула и закрыл глаза.
— Прекрасно. Вы говорите, просто чтобы выиграть время, или действительно так считаете?
— Мне сказали, что у вас манеры борова, но что вы умеете находить подход к женщинам. Что касается борова, все верно.
Я открыл глаза и осклабился.
— Что касается женщин, я тоже на уровне, только не надо меня торопить.
Тут, напугав нас обоих, зазвонил телефон. Он стоял рядом со мной, и, когда я потянулся к трубке, она быстро сунула руку в сумочку и вытащила автоматический пистолет 25-го калибра. Она приставила его мне к виску, маленький барабан коснулся кожи.
— Ни с места! — сказала она, а в ее глазах появилось выражение, от которого я прирос к месту. — Не трогайте телефон!
Так мы и сидели, а телефон все звонил и звонил. Резкий его звук действовал мне на нервы, отскакивал от тихих стен комнаты, выползал через приоткрытую стеклянную дверь и терялся в море.
— В чем дело? — спросил я, медленно отодвигаясь назад, — холодок пистолета на лице оставлял неприятное чувство.
— Заткнитесь! — голос у нее стал, как терка. — Не двигаться!
Наконец звонок устал звонить и замолчал. Она встала.
— Пошли, мы уходим отсюда. — И снова пистолет угрожал мне.
— Куда мы идем? — спросил я, не двигаясь.
— Подальше от телефонов. Идемте, если не хотите, чтобы вам прострелили ногу.
Но пойти с ней меня заставил не страх, что мне могут прострелить ногу; меня заставило любопытство. То, что она вдруг ни с того ни с сего испугалась, было очень и очень странно. Я видел этот испуг столь же ясно, как видел небольшую ложбинку меж ее грудей.
Когда мы спускались по ступенькам к машине, стоявшей сразу же за воротами, телефон зазвонил снова.
Машина оказалась черным «роллсом». Ощущение скорости в салоне ничем не передавалось: ни покачиванием, ни шумом двигателя. Лишь завывание ветра, струившегося по обтекаемой крыше, подсказывало мне, что стрелка спидометра, дрожавшая на девяноста, не обманывает.
Я сидел рядом с Морин Кросби в низко опущенном, как мне казалось, кресле, уставившись во все глаза на ослепительную лужицу света, ложившуюся перед нами на дорогу и убегающую от нас, как перепуганное привидение.
Она гнала машину по бульвару Орчид, прокладывая себе дорогу среди других машин настойчивым гудением рожка. Она обгоняла машины перед самым носом идущего навстречу транспорта, проскальзывая в сужающиеся проходы и избегая верного лобового столкновения. Она взяла, что называется, штурмом широкую, темную Маун-Верде-авеню и покатила по шоссе на Сан-Диего. И только уже оказавшись на шестирядной трассе, она погнала машину по-настоящему, стремительно и опережая все двигавшиеся по дороге автомобили, отчего их водители, наверное, подскакивали как ужаленные.
Я не имел представления, куда мы едем, а когда хотел что-то сказать, она оборвала меня кратким: «Молчите! Мне надо подумать», — и я, откинувшись на роскошное сиденье, восхищаясь ее мастерством вождения и надеясь, что мы ни во что не врежемся, предался сумасшедшему бегу во тьму.
Шоссе на Сан-Диего идет по плоской пустыне песчаных дюн и кустарников, затем вдруг выходит к самому океану, после чего снова врезается в пустыню. Однако когда мы добрались до моря, Морин не поехала дальше по трассе, а сбавила скорость до жалких шестидесяти и свернула на узкий проселок, который шел вдоль берега. Дорога стала круто взбираться, и море сразу осталось внизу, пока мы не одолели какой-то холм и не выехали на вершину утеса. Теперь мы ползли на жалких тридцати. У начала еще одной узкой дороги, по обеим сторонам которой рос высокий кустарник, ослепительный свет фар выхватил из темноты надпись: «Частная собственность. Въезд запрещен». Морин свернула на эту дорогу, и машина вошла туда, как рука входит в перчатку. Мы брали повороты и срезали углы, ничто, насколько я видел, не задевая. Через несколько минут Морин сбавила скорость и остановилась перед двенадцатифутовыми воротами, утопающими в колючей проволоке. Она трижды нажала на кнопку рожка: короткие гудки разорвали тишину, и ворота словно по волшебству сами распахнулись.
— Здорово, очень здорово, — сказал я.
Она ничего не сказала, даже не взглянула на меня, а проехала дальше, и, оглянувшись, я увидел, что ворота закрылись. Я вдруг подумал, а не похитили ли меня, как похитили сиделку Гэрни. Часы на щитке показывали без двух двенадцать — мое время для отхода ко сну.
Дорога вдруг расширилась в подъездную аллею, и мы проскользнули еще в одни двенадцатифутовые ворота, стоявшие открытыми, и снова, оглянувшись, я увидел, как они закрылись за нами, будто по мановению невидимой руки.