Страница 91 из 96
«Дырчатая Луна» — первое произведение из цикла «Сказки и были Безлюдных пространств». Кроме того, в цикл входят повести «Самолет по имени Сережка» и «Лето кончится не скоро», а также роман «Лужайки, где пляшут скворечники». Косвенно примыкают к циклу фантастическая повесть-сказка «Взрыв Генерального штаба» и межзвездная повесть «Полосатый жираф Алик» («Трава для астероидов»). Стоит заметить, что фантастике Крапивина свойственно разделение на циклы по своеобразному пространственно-топологическому признаку. Практически все фантастические (без учета сказок) произведения писателя можно отнести либо к циклу о Великом Кристалле, либо к циклу о Безлюдных пространствах.
«Дырчатая Луна», как и положено первому произведению цикла, задает своеобразные «правила игры» — идейное содержание и топологию миров. И одновременно постулирует, пусть и на чисто ассоциативном уровне, связь с остальной прозой автора. Например, все действие происходит в приморском южном городе, так похожем на один из главных крапивинских городов-героев — Севастополь. «А Севастополь — это сказка, это город, к которому я постоянно стремлюсь… Немножко гриновский такой Город Мечты…» — утверждал Владислав Петрович в одном из интервью. И все повести об этом (или очень похожем) городе проникнуты почти физическим ощущением лета, солнца, моря и теплого ветра. Не стала исключением и «Дырчатая Луна». Читая повесть, не веришь, что с героями может произойти что-то плохое в этом городе. Однако тема неспокойности и нестабильности современного мира уже начинает звучать и здесь. Мальчик-беженец, умирающий от тоски, беспощадный военный с накачанной шеей и мертвыми глазами (а подобный персонаж теперь весьма частый гость на страницах крапивинских книжек), огромный добрый желтый кузнечик, не погибающий от пуль только благодаря внезапно открывшимся волшебным свойствам — все это звучит диссонансной нотой на общем фоне. Впрочем, ноту эту забивает пение флейты, звучащее на последних страницах повести. Самой светлой повести цикла. С самым однозначно благополучным финалом. Больше такого не будет.
Хотя начало следующей повести «Самолет по имени Сережка» все же обещает читателям множество положительных эмоций. Несмотря на то что герой повести — полупарализованный мальчик-инвалид, с первых страниц становится вроде бы ясно, что это классическая повесть о счастливой мальчишечьей дружбе. По духу она чем-то напоминает «Ту сторону, где ветер» или «Ковер-самолет». Дело так же происходит летом, в небольшом уральском городе (еще одном постоянном городе-персонаже Крапивина). Вместе с Ромкой и Сережкой мы путешествуем по заросшим травой тихим старым переулкам, чувствуя сказочное дыхание этих похожих на волшебные джунгли мест, и понимаем, откуда у Крапивина возник замысел Безлюдных пространств. Да он и сам подтверждает в интервью, что эта идея появилась, когда он «гулял когда-то по пустырям, с заброшенными цехами и всякими свалками. Мне всегда казалось, что там есть какая-то особая, таинственная жизнь». Постепенно реалистическая повесть все больше и больше наполняется сказочным содержанием. Поначалу сказка приходит во снах, потом сны начинают проникать и в реальность. В той же «Дырчатой Луне» еще не до конца понятно, чем же миры Безлюдных пространств принципиально отличаются от миров Великого Кристалла. В «Самолете по имени Сережка» все становится на свои места. Безлюдные пространства — это тоже грань Кристалла, но грань, где сказочное неразделимо связано с настоящим, где сон постоянно перетекает в явь, где время и расстояния живут по совершенно другим законам, ничего общего не имеющим с физическими. В конце концов — эти пространства сами по себе разумны! «Люди их оставили… но раньше-то люди там жили. Долго-долго. И душа этой жизни на таких пространствах сохранилась. И они теперь… ну, как бы стали сами по себе живые».
Но когда сказка встречается с действительностью, это означает, что не только волшебное оказывает влияние на реально существующее, но и наоборот. Жестокая действительность, сталкиваясь с иррациональным и добрым, зачастую привносит в сказку свои суровые законы. И трагический финал повести о самолете Сережке суть следствие такого вот столкновения реальностей. И пусть сказочное и светлое, как будто спохватившись, вроде бы одерживает верх, и автор неоднократно повторяет, что «никто не разбился», однако чувство неоднозначности концовки, «открытости» финала не покидает читателя. Тема смерти в таком контексте — вроде бы герои и погибают, но в то же время возможны и счастливые варианты развития ситуации — впервые звучит у Крапивина именно в этой повести. И непременно возникает во всех следующих частях цикла о Безлюдных пространствах.
Вообще же вопрос о обратимости смерти, о возможности существования по ту сторону Стикса, очень часто возникает в поздних произведениях писателя. Особенно выделяется в этом плане мрачная повесть «Полосатый жираф Алик». Действие повести происходит большей частью на Астероидах, а ведь Астероиды — это место, куда дети попадают после смерти, своеобразный детский рай, аналог Нарнии Клайва Льюиса или Страны Нангиялы из повести Астрид Линдгрен «Братья Львиное Сердце». Герои «Алика…» умудряются вернуться на Землю (читай: воскреснуть), но некоторым позже приходится умереть во второй раз…
Во второй раз придется умереть и главному герою произведения «Лето кончится не скоро» Шурке Полушкину. А может, и не придется? Ведь основной лейтмотив многих произведений Крапивина — пока вокруг лето, а рядом верные друзья, ничего плохого случиться не может. А лето на той грани Кристалла, куда Шурка, которому пришлось стать ответственным за судьбу человечества, загнал Землю, может не закончиться до тех пор, пока мы делаем «что-то хорошее. Хоть капельку добра. Может быть, она заставит выровняться Весы. А то и качнет их к свету». Многим такая концовка может показаться чересчур слезоточивой и назидательной. Но для чего еще нужны книги, как не для того, чтобы мы становились хоть чуточку добрее по прочтении? А пока Безлюдное Пространство Бугров, ожившее и научившееся принимать решения после всего лишь одного непредсказуемо доброго поступка двух юных строителей песчаного города, становится зародышем нового мира. Да и игрушечный город начинает расти и оживать. Чтобы появиться в следующем романе.
«Лужайки, где пляшут скворечники», один из самых больших по объему фантастических романов Крапивина, стал своеобразным подведением итогов. В нем переплелись почти все темы и вопросы, возникающие в произведениях Крапивина в последнее время. В основном это касается войны. Здесь и тема детей на войне, и боль от того, что происходит в горячих точках, и рассуждения о том, что какие бы благородные цели ни преследовала война и какие бы благородные люди в ней ни участвовали, война остается войной, и уже упоминавшаяся выше проблема обратимости смерти, и возможность ухода от зла и ненависти в пространства, уставшие от войн, и взаимоотношения этих пространств с окружающими их мирами — как реальным, так и сказочным, — и конечно же типично крапивинская история дружбы и любви… К построению литературного произведения по принципу «роман в романе» Крапивин прибегал уже не раз. Достаточно вспомнить трилогию «Острова и капитаны», повести «Выстрел с монитора» и «Рассекающий пенные гребни». И везде действие «внутреннего» повествования происходило за много лет до основных событий. И то, что в «Лужайках…» пересекаются исторические (скорее псевдоисторические) и современные события, и что красивая сказка сочетается с суровой прозой жизни, и то, что героями разных частей стали ребенок и взрослый, — все это только подчеркивает объединяющую сущность романа.
Вообще же главными героями крапивинской прозы, несмотря на фантастический, исторический или бытовой антураж, остаются люди. Чаще дети, реже взрослые. И хотя мы считаем (и справедливо считаем) цикл о Безлюдных пространствах циклом фантастическим — не это главное. В одном из интервью Владислав Петрович сказал: «Я никогда не старался писать фантастику ради фантастики. У меня фантастика получалась тогда, когда моим героям становилось тесно в трехмерном, обыденном пространстве. Я придумывал всякие другие миры и планеты, чтобы расширить сцену действия для героев. Чтобы они могли реализовать себя более ярко и полно, чем в рамках нынешней жизни…»