Страница 4 из 20
— То есть выходят за пределы человеческого познания?
— Ваш скепсис понятен, и все же обрывок «струны», найденный где-то Шаламовым, — знать бы, в каком месте, — очень напоминает татхату. Вряд ли мы его развернем.
В фокусе антенны сверкнула яркая голубая вспышка, расплылась колечком дыма. В центре колечка появилась черная точка, а «дым» заискрился сотнями крохотных звездочек.
— Фаза экспоненциального поглощения, — сообщил инк. — Предвижу опасность пробоя.
— Что это значит? — быстро спросила Боянова.
— Очевидно, энергия уходит в дыру «струны» так быстро, что возможен спонтанный разряд генераторов, — ответил Ромашин. — На этом эксперимент и закончится.
Но он не закончился.
Среди физиков, ожидавших своего часа (они готовили другие «громкие» эксперименты), произошло оживление, они быстрее реагировали на высвечиваемую инком информацию.
— Отмечаю усложнение континуума, — раздался голос координатора. — Пошла развертка! Фаза три — плоскость.
Из черной точки, окруженной кольцом звездочек в фокусе антенны, ударил вдруг веер чистого зеленого огня, развернулся в колоссальное поле параллельно поверхности Меркурия. Сквозь эту плоскость можно было видеть скалы и ущелья, она была тонка и эфемерна, и свечение ее постепенно сдвигалось в сторону ультрафиолетового диапазона.
Куб!
Веер зеленого, вернее, теперь уже фиолетового свечения превратился в прозрачный конус, вершиной упиравшийся в антенну странг-установки, ушел краями за горизонт, коснулся нижним краем скал, и те вдруг начали оплывать, как свечи, испаряться, таять.
— Черт возьми! — проговорил Ромашин. — Эта штука напоминает мне Горловину «серой дыры».
Конус разделился на множество конусов, сидящих один в другом, как куклы-матрешки. Конусы побледнели, почти исчезли, стали совсем прозрачными, а их общая вершина внезапно коснулась антенны и втянула ее внутрь, в себя.
Тотчас же в зале ударил гонг, над вириалом ручного монитора всплыл хоровод алых огней.
— Отключай энергопитание! — скороговоркой выпалил инк. — Ресурс на исходе… ресурс — ноль!
Гофрированные трубы энерговодов диаметром два метра каждая, змеящиеся по склону горы к странг-машине, окутались светящейся голубой «шубой» электроразрядов и более крупными ветвистыми росчерками молний, а затем рассыпались в прах!
— Усложнение континуума вышло из-под контроля! Мерность пространства повышается, в эпицентре зоны мерность четыре… шесть… восемь… двенадцать… двадцать шесть…
На месте конусов появился шар, пронизанный множеством других прозрачных шаров, затем гигантская решетка из плоскостей, сложное переплетение гнутых поверхностей и еще что-то невообразимо сложное, колышущееся и непонятное, светящееся алым и нежно-фиолетовым.
Юбагр — пришел на ум старинный русский термин, обозначавший алый и фиолетовый цвет.
— Пора рвать когти, — пси-сказал[9] молчавший до этого Харитон. — Этот многомерный смерч способен сожрать весь Меркурий!
— Не каркай!
От горы, как и от странг-установки, уже ничего не осталось, на ее месте росла и росла воронка, уходя вершиной в недра Меркурия. Породы планеты не выдерживали соприкосновения с разбушевавшейся многомерной стихией и таяли, как воск от языка пламени.
— Всем в корабль! — первым опомнился Мальгин. — Через три-четыре минуты волна преобразования будет уже здесь. Объявите тревогу!
В зале началась тихая паника, превратившаяся в настоящую после того, как часто забил гонг тревоги. К счастью, персонал полигона не превышал трех десятков человек, и все успели добежать до спейсера вовремя.
Мальгин и Варлиц уходили последними, с помощью своего пси-зрения проверив, не остался ли кто-нибудь в подземных сооружениях базы.
Над гигантским уступом-эскарпом Павел уже вспухал пенисто-прозрачный вихрь приближающейся беды, ни на что не похожий, яростный, неукротимый. Скалы расползались от его дыхания, дымились и испарялись. Твердь под ногами вздрагивала и дышала как живая.
Едва хирурга с новым знакомым подхватил лифт, спейсер «Шевалье» стартовал. Мягкая сила, начавшая мять его, скручивать и давить, нехотя отпустила корабль, скачком метнувшийся на высокую орбиту.
Виом десантного отсека, куда вынесло эвакуированных людей, показывал часть сумеречного пояса, извилистую линию обрыва-эскарпа Павел и часть Моря Жары, над которой вытягивалось странное, полупрозрачное, вспыхивающее пронзительными звездами, вспухающее, как мыльная пена, облако.
— O Dio mio![10] — прошептал кто-то в отсеке, скорее всего Криста Адальяно. — Мы же приняли все меры…
— Значит, не все, — отрезала Боянова. — Прима, что там у вас?
В косматых белых скафандрах, похожие друг на друга, тесно сбившиеся люди сейчас еще больше походили на стадо перепуганных медведей, но Мальгин безошибочно угадал комиссара под одной из «шкур».
— СПАС-флот поднят по тревоге, — отозвался командир спейсера. — Не волнуйтесь, они знают свое дело, успеют. Не хотите взглянуть? Там, сзади нас, появилось нечто любопытное.
В виоме откололась часть объема изображения, и внутри его показалась маленькая, блестящая, как ртуть, капля. Скачком увеличилась в размерах, и Мальгин с Ромашиным одновременно издали возглас удивления: видеокамеры спейсера поймали скользящий над планетой знакомый контур «глазастого» — фантома с Орилоуха. По очереди мигающие глаза, скорее птичьи, чем человеческие, которыми был набит «мешок» фантома, с любопытством ребенка взирали на игру гигантских сил внизу, на колоссальный купол Солнца и на спейсер, зависший в небе Меркурия.
Глава 2
Макар Мальгин, отец Клима, женился поздно, в сорок два года, и потерял жену через шесть лет после рождения сына: она была океанологом и погибла во время экспедиции в Марианскую впадину, самую глубокую в Тихом океане. Клим поэтому не очень хорошо помнил мать, но Макар помнил все до мельчайших подробностей и забыть жену не смог до старости, так и не женившись второй раз.
Сына в приют он сдавать не стал, воспитывал его сам, несмотря на собственную занятость и наличие родственников, которые всегда охотно откликались на просьбы посидеть с малышом.
Женитьба Клима обрадовала его несказанно (сын тоже не торопился, женившись в тридцать три), и невестку он принял как родную дочь, отдав ей ту накопленную сумму нежности и тепла, которую не успел отдать жене. Старик души в ней не чаял, прощал занозистый характер, может быть, потому, что знал жесткий характер сына. Уход Купавы надолго выбил старика из колеи, он переживал это событие так, как не переживал, наверное, сам Клим, и стал более замкнут и угрюм, хотя и не потерял своей изначальной доброты.
Узнав случайно о том, что внучка в приюте, Мальгин-старший сначала не поверил ушам: Купава была, по его мнению, не из тех, кто не любит детей, да и родственников у нее хватало, хотя с матерью своей она и не ладила (причина была известна только самой Купаве). Потом старик осмелился позвонить бывшей невестке и был потрясен, когда она спокойно солгала, что дочь, мол, находится у мамы.
То, что вокруг Купавы вьются молодые люди, Макара никогда не тревожило, он знал ее достаточно хорошо и верил в приятельские отношения: женщина была очень красива, неординарна, чему ж удивляться? Но на сей раз, увидев Купаву среди одетых весьма вызывающе парней (сюр-моду Мальгин-старший не понимал и не любил), старик задумался и долго анализировал свои впечатления, пока наконец не решился навестить Купаву, поговорить с ней по душам и выяснить, где находится внучка. Интуиция ему подсказывала, что женщина не очень счастлива, хотя и пытается бодриться и выглядеть независимой.
Была у Макара мысль поговорить и с сыном, узнать, что тот думает делать дальше, если Шаламов так и не найдется, но старик пока не решался заводить этот разговор, видя, как его железный сын, человек-да, мучается и страдает, не придя сам ни к какому решению. Да и руки у него были связаны, пока судьба Шаламова оставалась неизвестной.
9
Мысленно.
10
Боже мой! (ит.)