История одиночества

– Бедняга просто хотел оказать вам услугу, – сказала дама с пучком, явно решив поквитаться со мной за отказ от ее чипсов.

Хоть бы они не трогали меня, подумал я. Все эти люди. Хоть бы дали мне кроху покоя.

– Вы не любите привлекать внимание, – сказала Лия.

Я помотал головой:

– Не люблю. Вот в Риме легко оставаться неприметным. Там каждый второй встречный – священник. А здесь… бывает чересчур…

– Вас уважают, только и всего.

– Но за что? Они меня не знают.

Лия провела пальцем по горлу, и я кивнул, удивляясь, что белый пластиковый ошейник может вызывать такое почтение. Близнецы вновь уснули – Эзра привалился к окну, Бина прижалась щекой к материнскому плечу.

– Я хотел спросить… – начал я, но Лия покачала головой:

– Лучше не надо.

– Хорошо.

– Прошло тридцать пять лет. – Лия пожала плечами. – Я стараюсь об этом не думать.

– Получается?

– Нет, конечно.

– А у матери с отчимом?

– Что вы лезете с такими вопросами? – Лия подалась вперед, ошарашив меня резкой переменой тона. – Кто дал вам право?

– Простите. – От стыда свело живот. – Я не хотел…

– Я знаю, чего вы хотели – сказать, что во всем есть смысл. Дескать, все это входит в Божий замысел.

Я покачал головой:

– Никто не ведает Божьего замысла.

– Вы же знаете, что его нет.

– Кого? – не понял я.

– Бога.

– Ах, так.

– Поймите правильно. – Лия усмехнулась, заметив, что слова ее меня покоробили. – Все эти законы, которые вы сочинили, эта ваша идея добра, великодушия и милосердия, все это хорошо. Если вам нравится ходить в черном, носить воротничок и наряжаться по воскресеньям, кому это мешает? Но Бога нет. Откуда ему взяться? Вы сами себя дурачите.

Она говорила абсолютно спокойно, словно учила ребенка простейшим арифметическим действиям или азбуке. И я не нашелся с ответом. Она изведала жизнь, какой я никогда не узнаю. Поезд замедлял ход, Лия разбудила детей и принялась собирать вещи.

– Извините, если я вас огорчил.

– Ничуть. Вы не можете меня огорчить, – ответила она и, двинувшись к выходу, добавила: – Ешьте свой сэндвич. Старик выказал вам уважение. Но все может измениться. И тогда уже не будет еды для вашей братии. Оголодаете.

В Голуэй я приехал к вечеру. Том сказал, что пасторский дом отыскать непросто, поэтому мы условились встретиться в пабе О’Коннела на Эйр-сквер. Когда я вошел в бар, все головы повернулись ко мне; оглядывая насмешливые лица, я искал и не находил своего двойника – человека под тридцать в черном одеянии.

– Одран! – услышал я и в дальнем конце бара разглядел Тома, сидевшего за пинтой пива и номером сегодняшней газеты. Я обрадовался, стараясь не выказать удивления, что друг мой, как и все вокруг, в джинсах и ковбойке. – Ты чего так вырядился? – ухмыльнулся он. – Ну хоть сними воротничок.

– Не стоит. – Я пожал ему руку. – Как поживаешь?

– Потихоньку. Что выпьешь?

– Фанту.

– Да ладно тебе.

– Пить хочется.

– Я знаю, чем утолить твою жажду. Садись.

Том отошел к стойке, заученным жестом вскинул два пальца и тотчас получил «пиво с прицепом» – две пинты «гиннесса» и пару стаканчиков виски. Я раздраженно выдохнул. Почему все за меня решают, что мне есть и что пить?

– Ну и как это было? – усаживаясь, спросил Том, а я подумал, что со стороны мы, вероятно, производим странное впечатление; я-то полагал, здесь мы лишь встретимся и тотчас уйдем.

– Ты считаешь, все нормально? – обеспокоенно спросил я. – У нас не будет неприятностей?

– С кем?

– С епископом.

То м рассмеялся, отхлебнул пиво и рукой отер густые пенные усы.

– Окажись он здесь, предложил бы повторить за его счет.

– Никаких повторов, Том. Мне и этого вполне хватит.

– Ночь еще молода. Мы тоже.

– У меня была трудная неделя. Я притомился.

– Ну да, сестрина свадьба. Как все прошло?

– Очень весело.

– Каков новобрачный?

– Молодец. Вправду приятный парень.

– Поди, хорошо обрести нового братца.

Я замер, не донеся кружку до рта. Неумышленная грубость реплики меня резанула.

– Извини, – сказал Том. – Я неудачно выразился?

– Нет-нет, ничего.

Том усмехнулся и, пожав плечами, посмотрел на двух парней, в углу состязавшихся в дартс. Видимо, один угодил в яблочко, потому что подпрыгнул, сграбастал напарника и закружил его в радостном танце. Я заметил, что Том слегка помрачнел.

– Ну и как это было? – повторил он, отвернувшись от игроков.

– Поездка?

– Ватикан.

– Сплошь политика.

– Не удивляюсь. И здесь-то епархии – точно осиные гнезда. Воображаю, что творится в Риме. А каков новый парень?

– Кто?

– Сам. Начальник.

– Решителен, – сказал я. – Честолюбив. Хочет все изменить, ничего не меняя.

– Это был бы фокус. С ним можно похохмить?

– Нет.

– Почему?

– Он ни с кем не сближается. Ужасно умный. И грозный. А временами робкий. Одно лицо для мирян, другое для курии. Но иначе, наверное, нельзя. На дворе 1980-й. Другая жизнь.

– Ты бы не хотел остаться при нем?

– Я же говорил, нас берут только на год.

– Зато какой год, Одран! Лучшего нельзя и желать.

– Это как посмотреть, – сказал я. Видимо, в глубине души мне было приятно, что меня считают участником драмы. И даже отчасти ее причиной. Я будто намекнул, что есть моменты, которыми нельзя поделиться.

– Знаешь, чем я занимался в тот вечер, когда умер Папа? – Том опустошил пинту залпом, словно заправский выпивоха.

– Чей папа? – переспросил я, как тогда на уроке.

– Наш общий.

– Ну и чем же ты занимался?

– В Литриме спорил с парочкой моих прихожан. Они пришли ко мне за наставлением в супружестве…

– Вот этого я боюсь как огня, – сказал я. – Что мы с тобой знаем о браке?

– Оба мои ровесники, – продолжил Том, игнорируя мой вопрос. – Он – крестьянский сын, возжелавший малевать…

– Стать маляром?

– Да нет, художником. Живописцем. Как Ван Го г или Пикассо.

– Понятно.

– Я спросил, видел ли кто его работы, и он сказал, что несколько лет назад выставлял свои картины в приходском зале, а потом возил их в Дублин показать одному галеристу, но получил от ворот поворот: дескать, он еще не готов, надо развивать свой стиль. Ту т влезла девица: дублинцы только о себе и думают, на остальных им плевать. Видел бы ты ее, Одран. Накрасилась, словно шла не к викарию, а на дискотеку. Юбка коротенькая – одно название. – Том присвистнул и покачал головой. – А ноги прям из подмышек растут.

– Как это? – опешил я.

– Ну, такое выражение, – рассмеялся Том. – Не слыхал, что ли? В общем, о девице этой ходила молва, что слаба на передок, но, видно, жениху было пофиг. Ну вот, сидят они, ухмыляются, и я вижу, что все это им невмоготу, а потом заводят старую песню – почему нельзя просто жениться без всей этой муры, и я отвечаю, что многие пары находят очень полезным поговорить о разных аспектах супружеской жизни, прежде чем идти под венец. Траты на хозяйство, чистота в доме, отношения… ну, ты понимаешь…

– В постели, – договорил я. По-моему, надо называть вещи своими именами, ведь мы, в конце концов, не дети.

– Да, это самое. – Том вроде как смутился и поерзал на стуле.

– В подобных вопросах я совсем не разбираюсь, – сказал я. – Очень надеюсь, что мне не придется давать таких наставлений.

– Как это – не разбираешься? – удивился Том. – Или нас не натаскивали?

– Наши познания чисто теоретические. Мы не ведем свою бухгалтерию, за нас это делает Церковь. Не убираем свои жилища, для этого есть экономки. А что мы знаем о сексе?

– Не все такие невинные агнцы, как ты, – раздраженно бросил Том, и я удивленно нахмурился – с чего это он так заговорил? Мы знакомы с семнадцати лет, и он, помню, признался, что еще даже не целовался с девушкой. – Суть в том, что за наставлением парочка явилась, поскольку не было других вариантов. Отец Трелони, приходский пастор, ясно сказал, что в своей церкви их не обвенчает, покуда не прослушают курс о супружеской жизни, ну и куда им было деваться? В общем, я хотел как можно скорее покончить с этой бодягой. Желая разрядить обстановку, я сказал, что от одной обязанности невеста избавлена – после свадьбы не надо хлопотать о перемене фамилии.