Чертополох. Излом

С этого дня в жизни Бжестрова началась черная полоса. После утраты вотчин Лезмет пребывал в отвратительном настроении, и когда Ставгар и Кридич все же решились подступить к нему с рассказом о том, как мужество и смекалка Энейры, дочери Мартиара Ирташа, спасли их от беды, Владыка отмахнулся от их слов, точно от надоедливых мух. Он согласен дать девчонке денег, и хватит об этом – об Ирташах он и слышать не хочет…

Ставгар попытался было настоять на своём, сказав, что золото не заменит поруганной чести, и тем самым разгневал Владыку окончательно. Лезмет, швырнув в него кубок с недопитым вином, велел Бжестрову убираться прочь и не казаться более на глаза с глупыми просьбами, если он не хочет лишиться княжеских милостей… Ставгар, вскинув голову, коротко взглянул на побагровевшее лицо Владыки. На языке крутилось много слов – каждое вдвое злее и обиднее прежнего, но Бжестров произнес лишь:

– Я не за милости князю служу, а по чести… – и вышел из палатки, пнув на прощание опрокинутый кубок…

Вечерело – на быстро темнеющем небе загорались первые звёзды и слабо светился тонкий серп луны… Ставгар, взглянув на него, остановился, расстегнул воротник воинской куртки – он задыхался от гнева и несправедливой обиды, а перед его мысленным взором вновь возникла кривоватая ухмылка Амэнского Коршуна: «После Реймета среди вас не осталось воинов!»

И верно – не осталось: Владыка Лезмет – трус и пьяница, над слабостями которого потешаются все соседи, а крейговские Владетели, служа такому Владыке, и сами уже оборотились в ничтожества: ищут лишь княжеских милостей, позабыв и о чести, и о справедливой памяти для павших собратьев…

От горьких мыслей Ставгара отвлекла лёгшая на плечо рука – обернувшись, Бжестров увидел перед собою Кридича. Тот же, поймав его взгляд, понимающе улыбнулся:

– Не унывай, Бжестров, – вода камень капля за каплей точит. Если не будем отступать от своего, то добьёмся для Ирташей справедливости, пусть и придется для этого год потратить… А Владыка пусть лучше буйствует, ведь если он при упоминании Ирташей сердится, значит, чувствует свою вину, а мы ему совестью будем…

Ставгар на это увещевание согласно кивнул, хотя на душе у него было по-прежнему горько – утешало лишь то, что, вернувшись в Ильйо, он сможет увидеть Энейру, поговорить с ней… Да не тут-то было! В доме сестры Бжестров нашёл лишь письмо из Дельконы, в котором сообщалось, что травница Эрка, на самом деле являющаяся Энейрой Ирташ, взята под покровительство Малики – с нею всё хорошо, но в ближайшее время её лучше не беспокоить… Последнему предостережению Ставгар, конечно же, не внял: уже на следующий день, едва свидевшись с родными, он гнал коня по направлению к Дельконе, вот только храм Малики оказался неприступнее иных крепостей – Ставгар просил заправляющих храмом жриц о свидании с Энейрой почти десять дней, но добился лишь того, что его соблаговолила принять Матерь Вериника, вновь повторившая ему те же слова, что были сказаны в письме…

– И всё же – почему я не могу увидеть Энейру? – переведя дыхание, Ставгар вновь начал очередной, уже почти безнадёжный приступ, и Старшая покачала головой:

– Потому что сейчас не самое лучшее время для подобной встречи. Ты ведь знаешь, что она пережила?

– Да… – Ставгар поднял склонённую было голову и вновь заговорил, стараясь сдержать внутренний жар: – Она потеряла мужа, а год назад – и свою дочь… Поверьте, Матушка, – я ничем не обижу Энейру Ирташ, но умерю её скорбь.

– Сколько лет прошло, а вы, мужчины, не меняетесь. – Матерь наконец-то соизволила улыбнуться, из-за чего её крошечное, покрытое морщинами лицо сморщилось ещё больше. – Я, верно, удивлю тебя, Бжестров, но далеко не всё в этом мире лечится объятиями и поцелуями. Ты слишком переоцениваешь силу своих ласк…

Это была уже явная насмешка – сорвись сейчас Ставгар из-за подпущенной жрицей шпильки, и Матерь Вериника могла бы с чистой совестью закончить слишком уж затянувшийся, бесплодный разговор, но Бжестров, проглотив насмешку, смиренно опустил голову и глухо произнёс:

– С моей стороны было бы неразумно думать о таком. Я всего лишь хочу понять причину вашего отказа, Матушка…

Жрица вздохнула, задумалась ненадолго… И, бросив ещё один внимательный взгляд на Бжестрова, заговорила:

– Энейра Ирташ пережила колдовской поединок и должна совладать с последствиями своего столкновения с амэнским Знающим. Сейчас любые волнения – безразлично, радостными они будут или нет, – могут ей лишь навредить.

– Она… Больна?.. – на этот раз голос Бжестрова предательски дрогнул, а на его вновь вскинутом к жрице лице отразились все обуревающие его сейчас чувства. – Когда она попала к нам в стан, то едва не потеряла сознание. Кридич сказал, что это была минутная слабость… Он ошибался?..

Внимательно наблюдающая за Ставгаром жрица едва заметно качнула головой.

– Твой боевой товарищ не ошибся… Благодаря столкновению с колдуном у Энейры открылся доселе спящий дар. С одной стороны – это хорошо, но с другой – опасно. Если колдун или ведьма не совладают с открывшимися в них силами, то будут жестоко наказаны за это собственным даром, а способности Энейры мало того что были разбужены резким, болезненным толчком, так ещё и оказались очень сильны.… Поверь, ей очень непросто сейчас… – Произнеся столь долгую тираду, Матерь Вериника замолчала и, посмотрев на закаменевшее от внутреннего напряжения лицо Ставгара, тихо произнесла: – Я не могу тебе дозволить свидания с Энейрой, но разрешу взглянуть на неё, если ты пообещаешь мне хранить молчание и не будешь пытаться заговорить с нею.

– Я обещаю, Матушка… – глухо произнёс Бжестров, и Матерь Вериника, подозвав к себе одну из сидящих в комнате молчаливых наперсниц, что-то тихо спросила у неё. Девушка, с почтением склонив голову, ответила жрице едва уловимым шёпотом, из которого Ставгар разобрал лишь «западная молельня», и Матерь, благосклонно кивнув девушке, встала…

– Следуй за мною, Бжестров.

Мало кто из мужчин мог похвастаться тем, что был допущен во внутреннюю, тайную часть Святилища Малики, и теперь следующий за жрицей Ставгар мог лишь молча дивиться узости окутанных вечным сумраком коридоров – из-за массивных стен они казались вырубленными в скале, и Ставгару мерещилось, что он очутился в одной из горных пещер или в позабытой штольне… Каменные своды точно давили на него всей своей немалой массой, сжимали в своих неуютных тисках, и Бжестров вдруг почувствовал, что ему не хватает воздуха и света…

– Мужчинам трудно понять… – словно бы ощутив овладевшие молодым воином чувства, Матерь Вериника остановилась и, повернувшись к Бжестрову, огладила одну из гладких стен. – Утроба оберегает, хранит и лелеет, во мраке и молчаливом смирении растит в себе будущее. Воинам, привыкшим к непрестанной борьбе, это чуждо, хоть вы и вышли из неё, подобно остальным. Все женщины в той или иной мере носят в себе эту дарованную Маликой силу. Подумай, сможешь ли ты принять её в Энейре? Как выяснилось, богиня одарила её щедрее прочих!..

Произнеся это не то наставление, не то предупреждение, старая жрица смолкла, а Бжестров упрямо вскинул голову.

– Я люблю Энейру Ирташ… Такой, какая она есть…

Если Хозяйка Дельконы и ожидала иного ответа, то ничем не выразила своего разочарования. Она лишь кивнула головой и, свернув в боковой коридор, произнесла:

– Помни, что обещал молчать…

Бжестров шагнул за нею в боковой проход и уже в следующий миг замер – внезапный широкий поток света после столь долгого сумрака на несколько мгновений ослепил его, но потом он увидел, что стоит в арке, выходящей в небольшой, квадратный, вымощенный плитами дворик. Арка, в которой оказался Ставгар, была полускрыта статуей Малики, а у ног изваяния стояла Энейра в тёмно-сером, украшенном вязью из рун одеянии послушницы. Льющийся сверху свет отливал янтарём в её русых косах и золотил бледную кожу, но сама молодая женщина будто бы и не чувствовала ласковых солнечных прикосновений – строгая и сосредоточенная, подобно воину перед боем, она молилась, прижав руки к груди. Ставгар видел, как беззвучно шевелятся её бледные губы, как дрожат густые, прикрывающие взгляд ресницы…