Чертополох. Излом

Дари, подумав немного, поддёрнул вверх рукав куртки, оголил тоненькое, беззащитно белеющее в окружающем сумраке запястье и, быстро чиркнув по нему лезвием кинжала, вытянул руку так, чтобы кровь из ранки закапала на разложенный дар.

– Хозяин Троп, Седобородый! Прими эту жертву и выполни мою просьбу! Мне это и вправду очень надо!..

Произнеся это, Дари замолчал и стал внимательно вслушиваться в заполонившие ночь звуки, стараясь не пропустить условного знака, но тут произошло то, чего мальчик никак не ожидал: карканье раздалось не издалека, а совсем близко – прямо над склонённой головою Дари, и тот, подняв глаза вверх, увидел, как на верхушке столба-указателя клубится с каждым мгновением всё более уплотняющаяся, становящаяся осязаемой тьма… Несколько ударов сердца – и вот уже не тьма, а огромный ворон, устроившись на камне, крепко вцепился в него когтистыми лапами и, чуть склонив голову набок, внимательно посмотрел на мальчика круглым глазом…

– Седобородый… – едва слышно прошептал ошеломлённый таким видением Дари, а ворон, переступив с лапы на лапу, устроился поудобнее на своём насесте и наградил мальчика ещё одним пристальным, отнюдь не птичьим взглядом – весь его вид словно бы говорил: «Ну давай уже – говори. Что там у тебя?»

Дари облизнул внезапно пересохшие губы и заговорил, изо всех сил стараясь, чтобы его голос звучал твёрдо и уверенно – так, как и подобает истинному Остену.

– У меня есть заветное желание… Точнее – два. Я хочу, чтобы отец вернулся из похода живым и невредимым… – Тут мальчик запнулся, не зная, как лучше высказать своё соображение, но нужные слова нашлись почти мгновенно: – А ещё нам с папой очень нужна мама!

– Кар-р-р? – У сидящего на столбе ворона даже перья встопорщились от изумления – похоже, такую просьбу ему доводилось слышать нечасто, а Дари, испугавшись, что в этом желании ему будет отказано, зачастил:

– Я понимаю, что это непросто выполнить, но когда у нас появится мама, отец будет чаще возвращаться домой и не станет так хмуриться, а я буду во всём её слушаться и ничем не огорчу… Правда!

Слушая мальчика, птица вроде бы немного успокоилась, но оставалась по-прежнему неподвижной и безмолвной. Дари задумался и, припомнив все услышанные им сказки, решительно тряхнул головой.

– Выполни моё желание, Седобородый, а за это я отдам тебе самое дорогое, что у меня есть!

Расстегнув воротник куртки, Дари снял с шеи носимый им оберег – маленький, плоский камень с выточенной волнами дырой посередине и, встав с колен, протянул его ворону, пояснив:

– Это морское око – мы его вместе с отцом позапрошлым летом нашли. Теперь оно твоё!

– Кар-р-р! – ворон взглянул на мальчика с каким-то лукавым озорством и, подхватив клювом шнурок оберега, расправил крылья. Взмыв вверх со столба, птица почти мгновенно растворилась в окружающей её черноте ночи, а Дари, проводив её взглядом, облегчённо вздохнул. Седобородый выполнит его просьбу, и у них с отцом всё будет хорошо…

На обратной дороге с мальчиком не случилось ничего необычного – ему удалось вернуться в дом так же незаметно, как и выскользнуть из него. Утром, правда, выяснилось, что Дари на своей ночной прогулке сильно простыл. Старый Илар, растирая мальчика козьим жиром и отпаивая его горячим травяным настоем, долго изумлялся тому, что его воспитанник сумел не только подхватить хворь, но ещё и сильно оцарапаться, не вылезая из тёплой постели.

Приставший к голенищу сапога тополиный лист так и остался незамеченным из-за уже изрядной подслеповатости Илара, а сам Дари не обращал на ворчание своего опекуна никакого внимания, и неудивительно – какое значение имеет очередная простуда, если вскоре отец вернётся целым и невредимым, а в доме появится мама…

Почти утонувшая в высоком кресле, высохшая от времени Старшая Жрица Дельконы едва заметно качнула головой:

– Ты не знаешь, о чём просишь, Бжестров, а потому – нет.

Сидящий напротив согласившейся таки принять его Матери Вериники Ставгар непроизвольно сжал кулаки, но уже в следующий миг распрямил стиснутые до побелевших костяшек пальцы. Сейчас излишняя горячность ему не поможет – скорее уж навредит, да ещё и вызовет на сморщенных сухих губах Старшей жрицы снисходительную улыбку.

Рожденный в семье занимающего важное место при княжеском дворе Высокого и воспитанный в соответствии со своим происхождением Бжестров с малолетства привык к тому, что его слово зачастую является приказом. А став на воинскую стезю, он быстро научился убеждать и вести за собою воинов, добиваясь необходимой цели как словом, так и делом, но теперь все его доводы и просьбы разбивались о каменную неприступность хозяйки Дельконы. Ставгару, пожалуй, было бы легче сойтись ещё раз в поединке с Амэнским Коршуном, чем заставить хрупкую, похожую на пожухлый лист жрицу прислушаться хотя бы к одному своему слову.

После того как ночью Олдер выскользнул из возможных клещей, объединившиеся с подоспевшим Милодаром военачальники крейговцев ещё раз сошлись с амэнцами в жаркой схватке – произошло это как раз под почернелыми от огня стенами Замжека. Сражение продлилось с утра и до самых сумерек, но теперь Амэнский Коршун встретил крейговцев именно там, где хотел, и им не помогли ни численное превосходство, ни отчаянная смелость. Олдер с кровью вырвал у них столь важную победу, в который раз подтвердив своё прозвище, и, устрашённый его воинской удачей и потерями собственного войска, Лезмет потребовал от военачальников прекратить бессмысленную бойню и начать переговоры. Кридич и Милодар скрепя сердце согласились с требованием Владыки, и лишь Бжестров стоял на своём до последнего – ему казалось, что если проявить смелость и, несмотря на потери, ещё раз насесть на амэнцев, то они всё же отступят, но в этот раз победило мнение более старших и осторожных…

Во время последовавших за этим решением переговоров Бжестров, наблюдая за тем, как Кридич и Милодар торгуются с Олдером за две вотчины, которые амэнцы всё же успели подмять под себя, только и мог, что скрипеть зубами. Коршун, словно бы зная о том, какой тайный приказ отдал Лезмет своим военачальникам, вёл себя со спокойной, граничащей почти что с наглостью уверенностью и не собирался уступать ни единой пяди из захваченных земель, но Ставгар свирепел даже не от того, что Олдер из рода Остенов вёл себя так, словно бы находился у себя дома. Бжестрова выводила из себя то и дело мелькавшая на губах амэнца кривоватая ухмылка: Коршун словно смеялся – над переговорами, над находящимися в палатке крейговцами, над Лезметом, над собой…

Когда же утомительный и безуспешный для крейговцев торг был окончен, а Кридич приложил к пергаменту данный ему Владыкой Лезметом перстень с гербом Крейга, закрепляя тем самым переход к Амэну захваченных им вотчин, Олдер, дождавшись, когда чернила хоть немного подсохнут, свернул договор и, чуть склонив голову к плечу, посмотрел на Ставгара:

– Переговоры – это та же битва. Запомни мои слова, Высокий.

Хрипловатый голос Коршуна звучал совершенно спокойно, но для Бжестрова, при котором только что был подписан очередной унижающий и обкрадывающий Крейг договор, это стало последней каплей.

– Я запомню, Остен. И следующий договор с Амэном подпишу не чернилами, а твоею кровью!

Слова сорвались с губ Ставгара сами собою: он понял, что сказал, лишь тогда, когда рядом тихо охнул Кридич, а сопровождающие Коршуна амэнцы, нахмурившись, сделали шаг вперед. Казалось, еще миг – и переговоры будут сорваны, но Олдер, остановив своих людей коротким взмахом руки, произнёс:

– Для этого тебе придется хорошо потрудиться, Бжестров, ведь крейговская сталь всегда уступала амэнской, а воинов среди вас после Реймета уже не осталось!

После такого замечания уже не Бжестров, а сам ведущий переговоры Кридич невольно потянулся к поясу, словно бы позабыв о том, что перед началом переговоров сам отстегнул от него ножны с мечом… Коршун же, на прощание наградив Ставгара еще одним насмешливым взглядом, вышел из палатки…