Страница 201 из 217
Очевидно, не случайной оказалась та легкость, с какой она мгновенно забыла Фрэнка, едва увидев Джерри Бюиссонье; очевидно, не случайной оказалась ее связь в Геймом. В обоих случаях, какими бы разными, какими бы бесконечно далекими друг от друга они ни были, главную роль сыграла ее глубочайшая, подсознательная убежденность в том, что она — Беатрис Альварадо — вольна поступать так, как ей хочется в данный момент, и что любой поступок является для нее позволительным: «Si libet — licet!»[108]
Теперь она начинала понимать, что счастье заключается в чем-то совершенно другом. Сам смысл понятия «счастье» становился для Беатрис принципиально иным, словно приобретал новый, неизвестный ей ранее подтекст.
Приносить кому-то пользу? Об этом, казалось бы, она думала и раньше. Разве, мечтая о лепрозории, она не стремилась приносить пользу несчастным прокаженным? Но, очевидно, то была бы какая-то другая «польза» — прежде всего приятная для нее самой и уже во вторую очередь нужная тем, на кого она была бы направлена. Здесь была какая-то тончайшая, трудноуловимая фальшь, которую Беатрис не смогла бы еще сформулировать, но уже начинала чувствовать. В свете ее прежних представлений о счастье не было, пожалуй, принципиальной разницы между тем, чтобы посвятить себя служению людям или отдаться понравившемуся мужчине. В том и другом случае на первом месте стояло бы ее желание поступить именно так, как захотелось в данный момент.
В этом Беатрис еще не совсем разобралась. Ей было ясно, что нельзя пытаться строить жизнь на прежних ее представлениях о ней, но новых еще не было, они только-только брезжили, как утренняя заря в тумане.
Последнее письмо Фрэнка наполнило ее смятением, Пожалуй, только сейчас, прочитав наспех нацарапанные слова приписки, она в полной мере оценила непоколебимую верность этого человека — верность, на которую она сама ответила изменой и бессердечием. Она упрекала себя не за то, что ее любовь не выдержала встречи с Джерри Бюиссонье; там она все равно ничего не могла бы с собой поделать, это был удар молнии, амок. Но потом, потом!
Ведь она действительно забыла Джерри. Может быть, не то что забыла, а просто эта мгновенная любовь превратилась в какое-то бесконечно далекое воспоминание, настолько далекое, что оно даже не смогло защитить ее от Гейма. Конечно, тогда в Брюсселе она была еще больна и действительно не могла ответить на чувства Фрэнка, но хотя бы понять их, оценить их ничем непоколебимую твердость, их самоотверженность! Ведь Фрэнк уже понимал тогда, что она его не любит, и вряд ли мог на что-нибудь надеяться, и все же он пришел к ней, чтобы помочь по-братски, по-товарищески, а она ответила оскорблением.
И сейчас она все еще была ему нужна — она, не заслуживающая и сотой доли такой любви…
Однажды утром, когда она пришла на работу с опозданием, ей сказали, что ее дожидается посетитель — новый делегат с «Альпаргатас», которому нужно оформить полномочия.
— Пожалуйста, извините, — сказала Беатрис виноватым тоном, входя в свою комнатку. — Меня задержал транспорт…
Человек, сидящий у ее стола, обернулся, и Беатрис удивленно подняла брови — его лицо показалось ей знакомым. Пожилой, с коротко подстриженными усами — неужели это тот самый садовник? По выражению лица посетителя она увидела, что тот тоже ее узнал.
— Ничего, компаньера, — сказал он, — я поболтал пока с доктором Ретондаро. Вы давно тут работаете?
— Четыре месяца, — сказала Беатрис, торопливо разбирая обычное нагромождение бумаг на своем столе.
— Значит, я не здесь вас встречал, — сказал делегат. — Но где-то видел, это точно.
Беатрис подняла голову, взглянув на него еще раз.
— Мне тоже показалось, — сказала она, поколебавшись. — Вы не работали на одной кинте за Мороном, два года назад?
— Ну конечно! — воскликнул тот. — Вы приезжали, когда улетел сеньор Бюиссонье?
Беатрис молча кивнула.
— Вас нужно оформить? — спросила она.
— Да, по всем правилам. — Новый делегат передал ей документы. — Так это вы, — сказал он, глядя на нее с любопытством. — Как странно…
Беатрис вставила в машинку лист бумаги.
— Почему странно? — спросила она, пожав плечами.
— Да так, — сказал посетитель. — Тогда вы не показались мне девушкой, которая может работать в синдикате.
— Тогда я и не работала, сеньор… — она бросила взгляд на лежащие перед нею документы, — сеньор Хуарес.
Через несколько минут — она уже кончала оформление полномочий — вошел Пико, по обыкновению с дымящейся сигаретой и пачкой бумаг в руке.
— Еще одно такое опоздание, — сказал он свирепым тоном, бросив бумаги перед Беатрис, — и вы будете уволены без идемнизации, уважаемая компаньера. Уяснили?
— Уяснила, уважаемый доктор. Ты знаешь, оказывается, мы с компаньеро Хуаресом почти знакомы.
— Где это ты могла познакомиться? — недоверчиво спросил Пико.
— Ну да, компаньеро работал у покойного мужа доньи Элены…
— А вы ее знаете? — удивленно спросил Хуарес у Пико. — Донью Элену?
— Знаю, конечно.
— Где она сейчас? Что с ней? Я пытался ее найти, поехал туда на кинту и ничего не узнал. Сказали, что, кажется, переехала в столицу. У нее ведь ребенок?
— Мальчишка. Дорита, запиши для компаньеро адрес, а потом найдешь мне дело того ученика, что обварился на «Седалане». Ты не помнишь, какое у них страховое общество?
— Кажется, «Франко-Архентина», — подумав, сказала Беатрис. — Я сейчас проверю.
— Найди экспертизу и показания свидетелей, я сегодня этим займусь.
После работы Беатрис поехала к донье Элене. Был короткий день, суббота, и ей не хотелось сидеть в одиночестве в пустом холодном доме, дожидаясь возвращения отца. У доньи Элены она бывала теперь довольно часто — они почти подружились, хотя вначале Беатрис не была уверена, найдутся ли у них какие-нибудь общие интересы. Донья Элена оказалась достаточно интересным человеком, и скоро Беатрис перестала замечать, что та очень мало читала и не разбирается в серьезной музыке. Ей нравилось приходить сюда, в чистенькую, обставленную простой новой мебелью квартирку, возиться с Херардином, болтать с хозяйкой о всякой всячине. Словно по какому-то молчаливому соглашению, обе они никогда не упоминали о Жераре; иногда Беатрис спрашивала себя, ревнует ли ее донья Элена к прошлому. Та, во всяком случае, ничем этой ревности не проявляла.
Сегодня донья Элена оказалась дома. Она была простужена и встретила Беатрис, укутанная в теплый халат.
— Входите, входите, — сказала она обрадованно, открыв дверь. — Как вы кстати! Я третий день не выхожу, умираю от скуки, даже Херардина не вижу — донья Мария меня к нему не пускает, она страшно боится гриппа. Зато мне прописали вкусное лекарство — чай с коньяком. Сейчас мы с вами будем лечиться!
— Это не Хиль прописал вам коньяк? — засмеялась Беатрис. — Кстати, донья Элена, я видела сегодня вашего старого знакомого. Знаете кто? Ваш садовник из «Бельявисты», сеньор Хуарес.
— Дон Луис! — воскликнула донья Элена. — Где вы его разыскали? Так его выпустили?
— Он разве сидел? Я не знала. Он — профсоюзный делегат с фабрики «Альпаргатас», сегодня приходил оформляться. А вы знаете, донья Элена, он не похож на простого садовника, если его послушать…
Донья Элена засмеялась.
— Он такой же садовник, как я принцесса! То есть он действительно работал садовником, но вообще он у нас скрывался от полиции — я даже ничего не знала, это он мне уже потом рассказал. Он занимается политикой, понимаете? Как я рада, что он нашелся… Он собирается прийти?
— Да, я дала ему ваш адрес. Он интересовался вами, спрашивал, кто у вас — мальчик или девочка… Донья Элена, разрешите спросить одну вещь?
— Пожалуйста, Дора.
Беатрис поколебалась немного.
— Донья Элена, а почему вы не хотите выйти замуж за Хиля?
— Еще и вы туда же! Удивительно, до чего всем хочется выдать меня замуж, — сказала донья Элена, разливая чай. — Как будто я сама не могу этого решить…
108
«Если хочешь — можешь!» (лат.).