Страница 191 из 217
— Папа, хочешь кофе? — спросила Беатрис тем же робким тоном, когда он вышел.
— Нет, благодарю, — сухо ответил дон Бернардо. — Я ужинал в клубе.
Он стал подниматься по лестнице. На третьей ступеньке что-то заставило его оглянуться — дочь стояла внизу и смотрела на него огромными страшными глазами.
— Ты так и уедешь, не поговорив со мной? — спросила она очень тихо, каким-то странным, надорванным голосом.
Дон Бернардо пожал плечами:
— Ну что ж, поговорим…
Он вошел в кабинет, впервые в жизни не пропустив дочь вперед, поискал что-то среди бумаг, сел и жестом указал Беатрис на второе кресло, перед столом.
— О чем же мы будем говорить? — спросил он, глядя на дочь отчужденно, как смотрят на не вовремя явившегося посетителя.
Та вместо ответа опять разразилась рыданиями, среди которых дон Бернардо с трудом разобрал что-то вроде «прости меня».
— Дора, успокойся, — сказал он. — Держи себя в руках, если ты действительно хочешь поговорить, а не поплакать.
— Я ничего не могла, пойми! — закричала Беатрис сквозь слезы. — Это оказалось сильнее — мне всегда говорили, и я читала, что только испорченные натуры не могут этому противиться, но у меня ничего не вышло, и потом я была совсем, совсем одна, понимаешь! Я просила тетку приехать еще на Новый год — я уже тогда чувствовала! — а она не захотела, и я тогда удрала в Мар-дель-Плата… Думала, он туда не… не приедет…
Дон Бернардо встал и подошел к дочери.
— Он… — Голос его прервался, и несколько секунд он не мог выговорить ни слова больше. — Он… принудил тебя к этому?
— Да нет же, нет! — крикнула Беатрис, подняв к нему залитое слезами лицо. — Я сама — ведь это и есть самое страшное! Он меня пальцем бы не тронул, я сама… Я теперь не могу жить, папа!!
— Успокойся, успокойся. — Дон Бернардо вздрагивающей рукой прикоснулся к ее голове. — Успокойся, Дора… Но почему Мерседес не приехала, когда ты ее просила?
— Но ведь она ничего не знала, я не сказала ей ничего, а только просила приехать — я звонила ночью и ничего не объяснила, и она рассердилась…
— Господи, — сказал дон Бернардо. Он вернулся к своему креслу и сел, подперев голову ладонями. — Неужели ты не могла написать мне, Дора?.. Неужели ты думала, что я не помогу тебе в такую минуту?..
— Я надеялась… — Беатрис едва могла говорить от судорожных рыданий, — я была уверена… что справлюсь сама… Ты не можешь себе представить, как это унизительно! И потом еще… еще хуже было! Все время такое… такое ощущение, будто тебя голую водят по улицам, что все смотрят на тебя с жалостью, с омерзением! Как мне теперь жить — скажи!
— Теперь тебе прежде всего нужно идти спать, — сказал дон Бернардо. Он встал и поднял дочь из кресла; она судорожно вцепилась в него, спрятав лицо в его рукав и стуча зубами, словно ее колотил приступ желтой лихорадки. — Идем, девочка, я тебя уложу. Сейчас ты мне дашь свою седулу[104] и номер телефона молодого Ретондаро, — он ведь у тебя записан? Ну, идем…
Вернувшись через полчаса в кабинет, он положил на стол седулу Беатрис и ее записную книжку. Полистав исчирканные странички, он нашел нужный номер и придвинул к себе телефон.
— Ола, — сказал он, услышав знакомый голос. — Это Альварадо, извините за позднее беспокойство…
— Чтобы, доктор! — отозвался тот. — Я по старой привычке бездельника ложусь поздно. Я вас слушаю, доктор!
— Это по поводу вашего сегодняшнего предложения, мой друг, относительно Доры. Видите ли, мне очень нужно, чтобы она поступила к вам работать, но только не сейчас. Послезавтра она улетает со мной — недели на три, на месяц самое большее. Я подумал, если бы вы нашли на этот срок временного работника, летом это довольно просто, насколько мне известно…
— Разумеется, доктор, никакой проблемы, — несколько удивленно отозвался Пико. — А… почему Дорита вдруг решила ехать с вами?
— Друг мой, у девушек в этом возрасте все случается «вдруг». Очевидно, ей просто захотелось посмотреть Карибы.
— Да-да, я понимаю, — быстро сказал Пико, видимо устыдившись своего любопытства. — Разумеется, доктор, место будет за ней. Скажем, с середины марта?
— Да, приблизительно так.
— Прекрасно! Но, доктор, вы хорошо объяснили Дорите, что это за работа? У нас ведь обстановка несколько своеобразная — все время приходится иметь дело с рабочими, загруженность делами колоссальная, а платят куда меньше, чем в любой юридической конторе…
— Ничего, загруженность — это как раз то, что ей нужно. Ну, покойной ночи.
— Покойной ночи, доктор, и привет Дорите…
Отодвинув телефон, дон Бернардо достал сигару и закурил, обрезав ее перочинным ножом. Он долго сидел, неподвижно глядя в темные корешки книг на противоположной стене, потом развернул седулу. С фотографии, снятой тринадцать лет назад, — документ был выдан, когда Беатрис пошла в школу, — на него глянула круглолицая глазастая девчушка, немного похожая на стилизованные изображения японских детей. Дон Бернардо вздохнул, сложил седулу и спрятал ее в бумажник.
В воскресенье четвертого марта Фрэнка разбудил телефонный звонок.
— Что это у вас такой сонный голос? — ворчливо сказал Делонг. — Имя графа Сен-Симона что-нибудь вам говорит?
— Что, что? Какой Сен-Симон?
— Граф Анри-Клод Сен-Симон, чертов вы невежда. Еще мальчишкой он приказывал, чтобы его будили словами: «Вставайте, граф, великие дела вас ждут». Вспомнили теперь?
— Что-то слышал, — неуверенно отозвался Фрэнк. — Так что с ним?
— С ним ничего, уже много-много лет. А вот что с вами — это мне хотелось бы узнать. Вы тоже считаете, что вас ждут великие дела? Сегодня ведь четвертое, сынок.
— Помню. Что ж, эти подонки ничего не напечатали, насколько мне известно.
— И не напечатают, я вас предупреждал, — ответил Делонг. — Слушайте, вы, Галахад[105] с логарифмической линейкой! Мне звонил ваш пресс-агент.
Трубка многозначительно умолкла.
— Подумать только, — сказал Фрэнк без особого энтузиазма. — Шутка сказать — собственный пресс-агент.
— Хартфилд, не валяйте дурака, все гораздо серьезнее, чем вы думаете. Помните, что если я порекомендовал вам этого парня, то это вовсе не значит, что я рекомендую придерживаться плана, который вы с ним состряпали.
— У вас есть лучший?
— Да! Плюнуть на все и молчать! Вы понимаете, в какую игру ввязываетесь?
— Понимаю, — медленно отозвался Фрэнк. — Но что делать? Не могу же я и в самом деле промолчать?..
— Почему не можете? Вы свернете себе шею, идиот!
Фрэнк помолчал, пощелкивая ногтями по трубке.
— Возможно, — вздохнул он. — Сукин сын этот Альтвангер. Но, видите ли, сэр, есть вещи поважнее собственной шеи.
— Вот как, — сказал Делонг. — Подумайте, а ведь мне эта благородная мысль никогда не приходила в голову. Конечно, что взять со старого зануды. Словом, если вы всерьез решили покончить жизнь самоубийством, то для этого вам надлежит явиться во вторник утром в Санта-Фе, Тед будет ждать вас в десять утра в отеле «Плаза». Там и будет произведено харакири.
— Ну ладно, — сказал Фрэнк. — Ничего не поделаешь. Жаль, конечно.
— Мне вас тоже, — заверил Делонг. — Зайдете сегодня ко мне?
— Зайду, — сказал Фрэнк. — Немного попозже.
Положив трубку, он сдержанно вздохнул и стал собирать разбросанные по столу машинописные страницы, исчирканные, со вставками от руки между строчками. Странная штука это писание — в голове все ясно, но только захочешь изложить мысли на бумаге — они превращаются в месиво. А может, и не нужно ничего излагать? Говорить, в общем, легче, чем записывать то, что хочешь сказать. Черт с ним. Как скажется, так и скажется.
Скомкав листы и запихав их в корзину, Фрэнк достал из ящика телеграмму Беатрис. Это был полученный во вторник ответ на ту, что он послал еще на прошлой неделе. Он долго не решался вообще сообщать что-нибудь о своем деле в Байрес и наконец ограничился тем, что написал: «Если прочитаете статью журнале коллирс ничему не верьте не думайте обо мне плохо». А теперь Трикси ответила: «Коллирс не читала думать плохо о вас не могу».
104
Cedula de identidad — удостоверение личности (исп.).
105
Персонаж кельтских легенд так называемого «Артуровского цикла», олицетворение рыцарственной добродетели.