Страница 126 из 217
Элена пренебрежительно пожала плечами:
— Подпись! Что мне говорит ее подпись? Какая-то Дора Б. Альварадо — никогда в жизни не слышала…
— Как — Дора Альварадо? — Хиль выпрямился, с изумлением глядя на Элену. — Альварадо?
— Ну да, — та недоуменно кивнула. — Альварадо — это я хорошо запомнила, еще бы. Очень четкая подпись. А что, вы ее знаете? Вы… Это действительно ваша знакомая?
Хиль в растерянности встал и прошелся по комнате, ероша волосы.
— Вы ее знаете, Эрменехильдо? — уже встревоженно спросила опять Элена.
— Ну… Как сказать… Не совсем, то есть я знаю одну Альварадо-Дору, да, Дорой ее звать. Дора Беатрис. Но… это совсем молодая девушка, лицеистка, и вообще…
Он пожал плечами и, нахмурившись, уставился куда-то в угол.
— Дора Беатрис? — медленно повторила Элена. — Да, там так и стояло — Дора Бэ. Значит, вы ее знаете…
— Я не сказал, что я ее знаю, каррамба! Мало ли на свете Альварадо! Мало ли на свете девчонок, которых зовут Дорами! И это ваше «Бэ» тоже ни о чем не говорит — это может быть и Бланка, и Барбара, и Брихида… Подумаешь, доказательство!
Элена ничего не ответила. Хиль покосился на нее и вдруг подумал, что глупо ему лезть на стенку и доказывать недоказуемое, и главное — чего ради? Что это изменит?
Как будто ей легче будет, если она поверит, что речь идет не о Беатрис. А на самом деле именно о Беатрис идет речь, это совершенно ясно — нужно только вспомнить, что говорил тогда Ретондаро. Как раз в это самое время, когда Бюиссонье умер, у маленькой Альварадо произошла какая-то трагедия. Какая — теперь ясно. Да и что в этой истории такого неправдоподобного, чтобы непременно искать какой-то другой ответ? Ровно ничего, кроме разве странного совпадения, сделавшего его, Хиля Ларральде, знакомым и той, и другой стороны. Но даже и в этом совпадении, если подумать, нет ничего странного: мир тесен, а Буэнос-Айрес — тем более.
— А вообще-то вы, может быть, и правы, — сказал он, снова усевшись в кресло напротив Элены. — Может быть, это и есть та самая Альварадо… Кто знает.
Элена молчала, глядя в сторону, и вертела в пальцах надетый поверх платья крестик. Движения ее руки что-то Хилю напоминали, мешали думать. Потом он вспомнил — этот самый крестик, гладкий, матового золота, был на ней в тот вечер два года назад, когда она впервые рассказала ему о своем замужестве. И платье, кажется, было какое-то похожее. Тоже закрытое и тоже черное. Задним числом можно счесть за предзнаменование. Глупости какие лезут в голову, прямо удивительно…
— Расскажите мне об этой женщине, — тихо сказала Элена, не глядя на него.
— О ком? — глупо спросил Хиль, чтобы выиграть время неизвестно для чего.
— Об этой Альварадо, вы же понимаете!
— Ах, о ней… Ну, я ведь так близко ее не знаю… Это совсем молодая девчонка, сейчас ей, должно быть, лет… восемнадцать, девятнадцать. Я с ней когда познакомился, она еще была в лицее.
— Да? — Голос Элены прозвучал небрежно, почти рассеянно. — Вот как, в лицее. Значит, она из состоятельной семьи?
— Я не сказал бы, — подумав, ответил Хиль. — Семья у нее, очевидно, была когда-то состоятельной, но сейчас, насколько я знаю, нет. Ее отец преподавал в университете… до Перона.
Элена помолчала, вертя крестик еще быстрее, и потом заговорила торопливо, словно сообразив вдруг, что молчать нельзя:
— Вот как, профессор из университета, это интересно, а она сама… Я хотела сказать, — вы были с ней знакомы, то есть знакомы сейчас, — она интересна как человек? Ну, вы понимаете — интересно вам с ней говорить? Вообще разговаривать? Наверное, она все это знает — литературу, всяких знаменитых писателей?
— Интересна ли она как человек? — медленно повторил Хиль. — Хм, это зависит — что понимать под интересностью, для меня это не обязательно сводится к начитанности. Самые интересные разговоры в моей жизни мне пришлось вести несколько лет назад с одним стариком, сторожем в Пергамино, а он был неграмотным. А еще ближе — извините за сопоставление — с вами мне очень интересно говорить, донья Лена, хотя я вовсе не уверен, что вы отличите Сервантеса от Кеведо… Да меня и самого это не интересует. Так что я просто затрудняюсь ответить на ваш вопрос относительно Дориты. Вообще-то она, очевидно, начитанна… Девушки в таких семьях обычно получают хорошее образование. Но как раз это меня в ней никогда не привлекало… Тем более что и встречаться и разговаривать нам приходилось, в общем, не так уж часто. Я знаю, например, что она любит музыку и, наверно, способна говорить о ней интересно, но сам я в музыке ничего не смыслю. То, что интересовало меня, обычно не интересовало ее, и наоборот. Болтать с ней было приятно… Я тоже говорю «было», потому что не видел ее уже почти два года. Да, с ней было интересно, но как-то… как бы вам сказать — как с забавным ребенком, что ли. Я над ней больше подшучивал, она очень мило обижалась. В ней было тогда что-то детское. Я ее еще называл «инфантой»: у нее оказалась куча знатных предков. А всерьез я ее как-то не принимал.
Элена усмехнулась:
— Сейчас вы посвятили ей слишком длинную речь, чтобы я могла поверить вашей последней фразе, вам не кажется? Значит, это всего-навсего инфанта, которая получила хорошее образование, умеет говорить о музыке и «очень мило обижаться». Что ж, такие сейчас не встречаются на каждом шагу, не правда ли?
— На каждом шагу не встречаются, — хмуро согласился Хиль.
— А ее внешность? — спросила Элена, весело улыбаясь. — Соответствует всему остальному?
— Не знаю, — буркнул Хиль. — Внешность как внешность. В общем, конечно, ничего.
— Блондинка, брюнетка?
— Кажется, брюнетка, — подумав, сказал Хиль. — Вернее, не совсем, волосы у нее темные, но не черные. И глаза тоже какие-то такие. Нет, глаза, пожалуй, черные. Что вас еще интересует? Рост — средний. Фигура самая обычная, все на своем месте и как полагается. Вы довольны? И пожалуйста, хватит расспросов. Чтобы покончить с этой темой, я могу только повторить еще раз то, что уже сказал в самом начале. Я знаю эту девчонку Альварадо и немного знал вашего покойного супруга, и я не верю, что между ними могло быть что-то предосудительное. Для меня это совершенно вне сомнения.
— Еще бы, — кивнула Элена, и он не сразу понял, говорит ли она серьезно или в насмешку. — Еще бы, девушка из такой семьи, с кучей знатных предков! А вам не кажется странным, дон Эрменехильдо, что так безупречно воспитанная сеньорита гостит за городом у постороннего мужчины, пока его жена находится в отсутствии?
Хиль молча пожал плечами:
— Не знаю, со стороны трудно судить. Да и не нужно, донья Элена. К чему? Что это меняет? Вы сейчас озлоблены против нее так, словно это действительно ваша соперница. А ведь толком вы ничего не знаете. Когда не знаешь точно, почему человек совершил тот или иной поступок, можно подходить к нему с двух сторон… Вы меня понимаете? Можно предположить худшее и можно предположить лучшее. Это зависит от того, как вы вообще смотрите на людей, доверяете ли вы им или не доверяете… У меня есть такие знакомые, из моих коллег, — о чем бы такой тип ни услышал, у него всегда на все готовое объяснение, причем именно определенного рода. У кого-то хорошие отношения с начальством — значит, подхалимствует. Кто-то с начальством ругается — значит, бьет на популярность, хочет прослыть правдоискателем. И так без конца. Конечно, такой подход к людям может уберечь от разочарований, но ведь этак мало-помалу превратишься в мизантропа…
— Пресвятая дева, — вздохнула Элена, — до чего мужчины сентиментальны. Я не знаю, что такое быть мизантропом, но если это значит видеть людей такими, как они есть, то значит я и есть самый стопроцентный мизантроп. А вы можете разводить всякие красивые теории, дело ваше.
— Послушайте, донья Элена. Только что я вам сказал, что вы озлоблены против маленькой Альварадо, а теперь оказывается, что вы озлоблены вообще против всего мира…
— Я против него не озлоблена! — вспыхнула Элена. — Просто я знаю ему цену, будь он проклят! Если хотите говорить откровенно, то этот ваш мир в шестнадцать лет сделал из меня шлюху… Да, я сказала — шлюху! Не беспокойтесь, я не ловила клиентов на Леандро Алем. Я просто спала со своим патроном, чтобы не потерять работу! Не правда ли, мой дорогой дон Эрменехильдо, вы никогда не слышали о подобных вещах? Так вот слушайте, что делается в этом вашем мире, который вы призываете меня любить! И не забывайте, что этот мир отнял у меня человека, которого я любила больше своей души, — человека, сделавшего меня матерью!