Страница 125 из 217
— Ну ясно! — фыркнул тот. — Я вырос во дворце, и мои родители были богаты, как Булльрич и Анчорена[66], вместе взятые! Где же мне знать бедность!
— Хиль, вы ее не знаете, — повторила Элена. — Вы как-то перебивались, у вашей мамы была пенсия, в общем, концы с концами вы сводили — пусть с натяжкой, но сводили. Во всяком случае, вам не приходилось бегать искать работу высунув язык! А мне пришлось, понимаете? И вообще я знаю, на что может толкнуть человека безденежье. Очень хорошо знаю! Поэтому я и сказала себе, что пока только я могу что-то делать, то я сделаю все возможное и невозможное, чтобы мой Херардин никогда не пережил того, что пришлось пережить мне и… и вообще другим. Я хочу, чтобы он не знал слова «нужда», понимаете! Хочу, чтобы он всегда был хорошо одет, чтобы у него был автомобиль, чтобы он учился в лучшем колледже и потом окончил университет…
— Университет — это правильно, — согласился Хиль. — Но если вы всерьез насчет автомобилей и прочего, то вас и близко нельзя подпускать к воспитанию Херардина.
— Это еще почему?
— Да потому, что вы мальчишку искалечите, вот почему! Уж я-то на факультете повидал этих маменькиных сынков, которые даже не давали себе труда учиться. У нас, правда, таких было немного, — медицина не для бездельников, — зато на юридическом…
— Господи, Хиль, можно подумать, — я собираюсь воспитать сына бездельником! Но неужели вам непонятно мое желание уберечь его от бедности? Вы не знаете, как мне за него иногда страшно, — добавила она, помолчав. — Если с ним что-нибудь случится, я этого не переживу. У меня ведь ничего не осталось, кроме него…
— Ну, в вашем возрасте… — пробормотал Хиль.
— Что — в моем возрасте? Личная жизнь, вы хотите сказать? Нет, Хиль. — Элена покачала головой. — Когда я встретила Херардо, это для меня стало — ну всем, вы понимаете? Второй раз такого не бывает. А Херардо… Он, в общем, не любил меня так, как я бы хотела. То есть он любил, по-своему. Наверное, просто привязался, как к чему-то домашнему. Ну, вот как к Макбету или кошке.
Хиль попытался улыбнуться и потянул из кармана сигареты. Элена остановила его жестом.
— Простите, забыл, — буркнул он, запихивая пачку обратно. — Я, конечно, польщен вашей откровенностью… Но, каррамба, я все-таки не поп и не соседняя кумушка, с которой можно делиться подобными воспоминаниями — как любили вы, как любили вас…
Элена вскинула брови.
— Почему кумушка, просто вы мне друг, я, наверное, и с братом не чувствовала бы себя так просто, как с вами. И потом вы врач, — она улыбнулась, — а врачам и священникам рассказывают все! Не сердитесь, дорогой Хиль, я ведь действительно сейчас очень одна. Моя подруга — та, что предлагает открыть дело, — она когда-то была мне очень близка, но долго жила в Рио, сейчас я чувствую, что мы не всегда понимаем друг друга. Был еще один человек, которому я могла бы рассказать все, да вы помните — садовник в «Бельявисте», дон Луис, — но его за что-то арестовали. Вот и получилось, что сейчас у меня остались только вы…
— Чтобы поплакать в жилетку? — спросил Хиль с кривой усмешкой.
— Вас это обижает? — Элена пожала плечами. — Как хотите, Эрменехильдо. До сих пор вы казались мне добрым и отзывчивым человеком…
Хиль раздраженно фыркнул.
— Добрым! Отзывчивым! Благородным! Каким еще, донья Элена? Валяйте дальше, обмазывайте меня сиропом. А потом можете обсыпать сахарной пудрой и кушать на здоровье.
— Ну чего вы злитесь?
— В самом деле — чего бы мне злиться, такому доброму и отзывчивому?
Элена покосилась на него с обиженным выражением.
— Не буду я вам ничего рассказывать, если вас так возмущает, когда вам «плачут в жилетку». Вы, Эрменехильдо, действительно многого еще в жизни не знаете, не только бедности. Вы не знаете, что такое быть совсем одиноким, вот что! Иначе вам было бы стыдно!
— Ну вот, — смущенно проворчал Хиль. — Уже и пошутить нельзя. И потом послушайте, донья Элена, не вам жаловаться на одиночество, А ребенок?
— Хиль, это другое дело. Я же вам сказала, что ребенок для меня — все. Но пока он такой маленький, вы понимаете… Я всегда мечтаю, что придет время, когда сын будет приходить ко мне советоваться о своих делах, может быть, спрашивать моего мнения о знакомых девушках…
— Как же, — засмеялся Хиль. — Об этом-то не спрашивают! А признайтесь, донья Лена, — вы ведь будете отыскивать в бедных девчонках малейший изъян?
Элена тоже рассмеялась.
— Не говорите! Я буду страшной свекровью, дон Хиль. Если лет через пять у вас родится дочка, держите ее подальше от дона Херардо Монтеро…
— Кстати, донья Лена… Я давно хотел спросить. Вы не носите фамилию покойного сеньора Бюиссонье?
— Нет, — сказала Элена. — Мы не венчались, дон Хиль.
— Вот что…
— Это моя вина, — добавила Элена. — Херардо предлагал много раз, но… Если бы вы знали, как я сейчас об этом жалею — из-за Херардина, ему так и не придется носить фамилию отца…
— М-да… Вообще-то…
— Я это сделала вовсе не потому, что не хотела связывать себя или что-нибудь в этом роде, — помолчав, продолжала Элена. — Я вам уже сказала — я всегда чувствовала, что Херардо не любит меня по-настоящему. Я так к этому привыкла, что, если бы он просто уехал с другой женщиной, я, наверное, даже не страдала бы особенно, потому что заранее была к этому готова. Если бы он просто меня бросил…
Хиль покачал головой.
— Я мало знал вашего покойного супруга, донья Лена, но думаю, что он бы вас не бросил.
— Нет, бросил бы, — повторила Элена с убеждением. — Я ведь совсем не то, что было нужно Херардо. И он это видел с самого начала. — Она поколебалась и добавила: — Вы знаете, у него была другая женщина.
Хиль опять почувствовал неловкость.
— Откуда вы взяли, что у него была женщина? — проворчал он. — Интуитивные догадки?
— Какие там догадки, — печально усмехнулась Элена. — Эта женщина гостила на кинте, когда я была в Рио… Не знаю, долго ли. Она оставила мне записку.
— Записку, вам? — Хиль удивленно посмотрел на нее. — Но если у нее действительно было что-то с доном Херардо, то… кто же в таких случаях пишет записки жене! По-моему, это доказывает как раз обратное…
Элена сидела задумавшись.
— Не знаю… Это могло быть чем хотите — и хитростью, и даже… ну, желанием показать, что ей вообще нечего меня бояться — как соперницы, что ли. Не знаю, Хиль. Женщину иной раз трудно понять.
— А что было в этой записке, донья Лена? — спросил Хиль.
— О, — Элена усмехнулась немного пренебрежительно, — она воспользовалась какими-то моими вещами для верховой езды и сообщила мне об этом. С извинением, что позволила себе забраться в мой гардероб. Впрочем, все очень вежливо: «Уважаемая сеньора Бюиссонье» и так далее. Надо отдать ей справедливость, другая написала бы: «Дорогая сеньорита Монтеро».
— Очевидно, дон Херардо не счел нужным посвящать ее в… обстоятельства вашего брака. Это лишний раз доказывает, что между ними ничего не было.
— Не будьте наивным, Хиль! Садовник проговорился однажды, что после отлета Херардо — в тот же день вечером — на кинту приезжала какая-то особа, спрашивала о нем. Он не хотел ничего говорить, но я поняла из некоторых его слов, что она была в смятении, узнав о его отъезде. Понимаете теперь? Сложите все это вместе, и тут даже отгадывать ничего не придется.
— Ну… не знаю, — проворчал Хиль. — Конечно, она могла его преследовать, навязываться ему… Но если он сам говорил ей о вас, как о своей жене… Вы меня простите, донья Элена, я пытаюсь объяснить ход моих рассуждений… Так вот, если он ничего такого ей не сказал, то он, значит, и не хотел вам изменять. Вы говорите — женщину понять трудно, но мужчин-то уж я в таких делах знаю, поверьте мне. Нет, я склонен думать, что вы здесь ошибаетесь…
Он помолчал, потом спросил:
— А по ее подписи вы никак не смогли бы установить, кто она такая? Может быть, вам приходилось слышать от мужа эту фамилию раньше… В конце концов, друзья не друзья, но знакомые-то у него были?
66
Фамилии известных аргентинских миллионеров.