Страница 44 из 145
— Если что-то случится и ты погибнешь, твоя жена получит нормальную пенсию, положенную вдове служащего с большим стажем. Сам знаешь, какова она. Если что-то случится, но ты какое-то время останешься жив, получишь положенную тебе пенсию. — Большой души человек. — Ты, конечно, подпишешь эту бумагу?
— Дай сюда, — сказал я и подписал, не читая ни строчки. Просто боялся, что наткнусь там на некоторые слова. Например, на слово «смерть».
— За всем этим кроется бабенка, а? — Густав криво усмехнулся.
— С чего ты взял?
— Кеслер что-то такое намекнул, еще до твоего прихода. Меня не касается. Рад за тебя. Рад всей душой. Погуляй напоследок, Роберт, невезунчик ты мой. — Он почмокал губами, увидев мою подпись. — Все в наилучшем виде. Хорошенькое дельце предстоит, а? Добрый дядюшка Густав и его собачий нюх. Пошли, выпьем по одной?
— Я еще дома не был.
— Соскучился по Карин? — Он заржал.
— Соскучился по теплой ванне, — сухо ответил я.
— Ты стал чистюлей. С каких это пор?
— Знаешь, поцелуй меня в зад, — огрызнулся я.
— Ишь чего захотел. Купайся себе на здоровье. Только не вздумай отколоть номерок с Карин. Побереги себя для Канн. — Он протянул мне два конверта. — Твой авиабилет. «Люфтганза», из Лохаузена в десять утра. На этот раз через Франкфурт. В 13.50 будешь в Ницце. В другом конверте — дорожные чеки на тридцать тысяч. На первое время. Плата за информацию и прочие расходы. Точный отчет представишь, само собой. Ну, пока.
Он протянул мне вялую розовую руку с отчетливой полоской грязи под ногтями.
— Ты еще не уходишь?
— Я бы ушел, коли ты согласился бы со мной выпить, — сказал Густав. — А так — еще посижу малость. Много работы. Здесь, наверное, и переночую.
— Тогда я сперва проветрил бы, — сказал я.
— Так и сделаю. А когда пальцы у тебя на ногах посинеют, позвони мне, ладно? — сказал на прощанье мой шеф Густав Бранденбург.
42
Я пошел пешком домой. Дождь уже кончился, но было ветрено. Дорожную сумку я оставил в аэропорте. После многих часов в прокуренной комнате я наконец дышал свежим воздухом. Проходя мимо какого-то бара, я завернул туда, заказал рюмку коньяку и попросил разрешения позвонить за границу. Я набрал номер в Каннах, и Анжела опять тотчас взяла трубку.
— Я уже так давно жду! — сказала она. — Слава Богу. Ничего не случилось?
— Да что могло случиться? — ответил я вопросом на вопрос, а сам грустно подумал, что дела мои, видимо, и впрямь плохи, раз они потребовали от меня такую подписку. Очевидно, доктор Бец написал про меня всякие ужасы.
— Не знаю. Всегда может что-нибудь случиться. Когда вы вернетесь?
— Завтра в 13.50 рейсом «Люфтганзы» прилетаю в Ниццу. Я так рад, что мы скоро увидимся, Анжела!
— Я тоже, Роберт. Я заеду за вами в аэропорт.
— Замечательно.
Она еще что-то спросила, я односложно ответил.
— Спокойной ночи, Роберт. Я… я очень рада.
— Я тоже, Анжела, я тоже.
— Храни вас Бог.
«Почему она именно сейчас сказала эти слова?», — печально подумал я и сказал:
— Пусть Он и вас хранит, Анжела. Спокойной ночи.
Я положил трубку, расплатился, выпил свой коньяк и зашагал дальше сквозь тьму и ветер, направляясь домой. В аптеке, куда я частенько заходил, я увидел свет. У стеклянной двери стоял какой-то мужчина. Нанита как раз протягивала ему лекарство в окошечко в двери. Нанита, очевидно, дежурила ночью. Она узнала меня и помахала рукой. Я подошел. Мужчина, взявший лекарство, исчез.
— Я думала, вы в отъезде, — сказала Нанита сквозь окошечко.
— А я и был. Ненадолго сейчас приехал. Завтра утром опять улетаю.
— Тогда вы еще ничего не знаете?
— Чего?
— Фрау Правос умерла.
— Кто умер?
— Фрау Правос. Помните, та старушка, что так хотела получить комнатку в этом приюте для престарелых.
— Да, теперь вспомнил. Так она умерла?
— Написано сегодня в газете «Бильд ам Зоннтаг».
— От чего она умерла?
— Вскрыла себе вены.
— Что-о-о?
— Да, вскрыла вены. Оставила записку. Совсем коротенькую. «Нет больше места в этом мире для старых, бедных и больных». Эти слова взяты для заголовка в газете.
Маленькая комнатка в «Луизенхое».
И старая фрау Правос покончила с собой.
Сорок миллионов марок.
И банкир Хельман покончил с собой.
Покончил ли?
Все считали, что это так. И я должен был это доказать.
— Это так грустно, — сказала Нанита.
43
— Я ждала тебя к ужину целых четыре часа, — сказала моя жена Карин. На ней был серый халатик. Дома она всегда носила халатики. Волосы ее не были уложены и никакого макияжа на лице не было видно. — Потом взяла и поела. Если ты голоден, могу тебе что-нибудь подогреть…
— Я не голоден.
— Ты мог бы и позвонить.
— Был слишком занят, — сказал я и прошелся по нашей гостиной, разглядывая мои книги, сицилийскую лошадку, моих слоников и витринку с мелкими резными украшениями — все те вещи, которые я привез из поездок по всему миру; а сам все время ощущал анжелиного слоника в кармане. Мне казалось, что я отсутствовал здесь годы. Все было таким чужим, и ничто здесь уже не говорило ничего моему сердцу. Я подошел к стенному бару и налил себе большой бокал виски.
— Выпьешь со мной?
— Нет, — сказала Карин. — На тебе новый костюм. И новые туфли. И новый галстук.
— В Каннах очень жарко. Пришлось купить все новое.
— Разумеется, — заметила она. — Галстук просто прелестен. И подходит к костюму. Сам выбирал?
— Да, — сказал я.
— Разумеется, — сказала она. — И когда улетаешь?
— Завтра. Я вызову такси. Так что ты можешь спокойно спать. У меня ранний рейс. Я сам вскипячу себе чай, а попрощаться с тобой могу и сегодня.
— По мне, так можешь вообще со мной не прощаться, — сказала Карин. — Как ее зовут?
— Кого?
— Кого? Кого? — Она передразнила меня. — Я же не идиотка! Такой галстук ты никогда бы сам не выбрал! И костюм! И туфли! Знаю я твой пошлый вкус!
— Никого у меня там нет, — твердо сказал я. — Я все сам выбрал.
А мысленно говорил себе: «Подло все то, что ты делаешь, старина. Что значит «подло»? А вот что: через два года тебе стукнет полсотни. И ты нездоров. Более того: серьезно болен, старик. Claudicatio intermittens. Придется с этим смириться. Тяжко, но придется. Временная хромота. Сколько еще продлится, пока тебе не отнимут ногу? И ты станешь инвалидом. Сердце у тебя тоже барахлит. И Карин будет за тобой ухаживать. У тебя очень мало времени, дружище, совсем мало. So little time, my friend. Всю свою жизнь ты только и делал, что вкалывал. А теперь, внезапно, ты узнал, что такое любовь. Впервые в жизни действительно любишь. Впервые в жизни действительно счастлив. Каждый имеет право на счастье. Да, говорю я сам себе, конечно имеет — но счастье за счет других? Счастье за счет Карин?»
— Давай не будем ссориться, — сказал я ей. — Те несколько часов, что я пробуду здесь.
— А тебя на самом деле здесь нет, — возразила она. — На самом деле ты у нее, у этой другой женщины.
— Я же сказал, никакой другой женщины кет.
— Говори, что хочешь, — ответила Карин. — Я иду спать. И в самом деле — не буди меня утром. Я плохо сплю. И принимаю снотворное. — Она больше не взглянула на меня и направилась в ванную.
Я уселся перед телевизором и думал о четырех аппаратах в квартире Анжелы, смотрел какую-то комедию и не понимал того, что видел. Около одиннадцати я пошел в ванную. В спальне Карин было темно. Оттуда не доносилось ни звука. Либо она очень крепко спала, либо еще не заснула. Я долго лежал в горячей воде. И пристально разглядывал пальцы на ногах. На левой они были совершенно нормальные, никакой синевы. Я не стал вытираться, голый и мокрый лег в постель и поставил будильник на семь часов. Стоило мне выключить свет, как я тут же заснул.
Когда будильник зазвонил, я проснулся свежим, приготовил чай и прочел статью в утренней газете, сообщавшую о загадочном взрыве на яхте и гибели Хельмана. Последняя страница газеты была сплошь заполнена объявлениями о его смерти. Самое большое было подписано Хильдой, оплакивающей кончину любимого, незабвенного брата. Другие объявления поместили его банкирский дом, Промышленная и Торговая палаты и несколько компаний, в правление которых входил Хельман, в том числе две коммунально-бытовые. Конечно, сенсацией дня все еще было освобождение курса английского фунта и ожидаемое снижение его на восемь процентов.