Ответ знает только ветер

— Я хочу сказать: другие люди, приехавшие в Канны якобы для того, чтобы отпраздновать юбилей Хельмана, — эти другие миллиардеры не имеют никакого отношения к делу.

— У меня в отношении их нет ни малейшей зацепки, — сказал Кеслер.

— А они обязательно дали бы мне какой-то материал, если бы могли, — хотя бы для того, чтобы обелить себя. Я со всеми ними виделся. В том числе и с Килвудом, этим старым пьяницей.

— Он пьет?

— Как бездонная бочка. А напившись, становится сентиментальным. Классический пример. Когда трезвый — жесток, когда пьян в стельку, — жалостлив. Помните фильм с Чарли Чаплиным и миллионером?

Бранденбург сказал:

— Ну, Роберт, скажи сам — есть у меня чутье или нет? Ведь я же сразу тебе сказал, что это не убийство, а самоубийство! Теперь это, если угодно, можно считать самоубийством Хельмана и убийством Виаля. Так что платить страховку нужды нет.

— Но мы же еще не знаем наверняка, что все было именно так, — сказал я. — У нас в руках еще нет всех фактов, какие требует господин Кеслер. Нам они, кстати, тоже нужны.

— Для чего я послал тебя в Канны? — вдруг оглушительно взревел Бранденбург, так что все вздрогнули. — Черт тебя побери со всеми потрохами — так найди эти факты!

Финансисты переглянулись.

— Я делаю, что могу, Густав, — сказал я. — Я выслушал все, что изложил нам господин Кеслер. Это было весьма интересно. Но кое-что явно не вяжется.

— Например? — неожиданно резко спросил Кеслер.

— Ну, например, Хильда Хельман сказала мне, что это убийство — дело рук целого сообщества. Мол, это сделали они все, не уточняя, кто это «все».

— Послушайте, господин Лукас, — обратился ко мне Кеслер. — Вы же видели Бриллиантовую Хильду. Ей место в психушке. Она же помешанная.

— Вы в этом уверены? — спросил я. — Совершенно уверены?

— Что значит этот вопрос?

— Ну, французам, к примеру, мсье Лакроссу, она рассказала совсем другую версию. — Я достаточно долго выслушивал их умные речи. — Мне покуда не удалось поговорить с Килвудом и остальными. Признаю, что задача у меня несколько отличается от вашей, господин Кеслер. Но — как и вы — пока я не знаю всех фактов, я ни во что не верю.

— Это ваше право, — обиженно буркнул он.

— Мы будем рады, если вы продолжите ваше расследование, — примирительно сказал Фризе. — Мы просто хотим координировать наши действия, только и всего.

— Этого я тоже хочу, — сказал я. — Но все-таки, вот, например… То, что Виаля убили, прежде чем он успел закончить свою экспертизу, и что из лаборатории исчезли все обломки и осколки, указывает на то, что это было не самоубийство.

— Конечно, Хельман сделал это не один, — уперся Бранденбург. — Конечно, у него были помощники. Куда ты клонишь, Роберт?

— Кроме того, Килвуд тоже заинтересован в том, чтобы истина не выплыла наружу, — сказал Фризе.

— Чрезвычайно заинтересован, — добавил Кеслер.

— Следовательно, это будет не просто, — подвел итог Бранденбург с наигранным добродушием. — Сейчас два часа. Если мы хотим, чтобы нам дали чего-нибудь поесть, надо поторапливаться. После обеда продолжим. — Он поднялся, отфыркиваясь.

41

В этот день мы работали в конторе Густава до девяти часов вечера. Под конец уже нечем было дышать из-за табачного дыма. Кругом стояли бутылки пива, мы работали без пиджаков. На этот раз мы проработали во всех тонкостях и деталях финансово-техническую сторону дела — нет нужды излагать эту скучную материю. Честно говоря, после всех разговоров о валютах и финансовых махинациях у меня появилось ощущение, что я уже ничего не понимаю. Мы договорились, что я завтра же утром возвращаюсь в Канны и своими глазами погляжу, что за фрукт этот Джон Килвуд. Может быть, на самом деле все выгладит абсолютно не так, а может, я выясню что-то, чего Кеслер не обнаружил. Кеслер вылетел в тот же день, вечерним рейсом. Официально мы не знакомы, и если нужно будет что-то обсудить, придется по телефону договариваться о месте встречи.

— Я рад, что нам предстоит поработать вместе, — сказал Кеслер на прощанье и крепко пожал мне руку.

— Я тоже, — ответил я и был на самом деле рад, но в то же время почувствовал страшную усталость.

Приезжие из Бонна ушли.

Мы с Густавом остались сидеть в прокуренной комнате. Секретаршу он отпустил. Во всем огромном здании кроме нас находились только охранники.

— Вот, Роберт, дружище, каков, значит, мир, в котором мы живем, — начал Густав Бранденбург. — Сплошь лжецы, мошенники и воры — и миллионеры, и мультимиллиардеры, и продажные политики, и священники с их лживыми словами утешения и ватиканским банком за спиной, и короли, и императоры, и банкиры. Да и само государство, которое не карает за преступление, потому что и оно зарабатывает на этих махинациях, как и наша любимая фирма «Глобаль»: она определенно нагрела руки благодаря заранее полученной от меня информации, как и бедняки нагрели бы руки, только допусти, только дай им такую возможность. Это — единственное, что нас объединяет со всеми остальными. Мы все — обманщики.

— Мы?

— Ну да, мы, — подтвердил Густав, кряхтя переваливаясь в кресле с боку на бок, — я — потому что защищаю тебя, а ты — потому что знаешь, что я тебя защищу.

— О чем ты, собственно, говоришь?

— Обманщик, пожми руку обманщика, — провозгласил Густав. — Я предотвратил самое худшее. Я не дал им сразу отозвать тебя, что они собирались сделать. Я тоже обманул их и сказал, что доктор преувеличивает.

— Выражайся яснее, черт возьми!

— У меня лежит письменное распоряжение дирекции немедленно отстранить тебя от расследования этого дела и отправить в долгосрочный отпуск, чтобы ты мог основательно подлечиться. Доктор Бец представил свое заключение. Ты очень болен, Роберт.

— Я вообще не болен!

— Claudicato intermittens, — прочитал он, скосив глаза на какую-то бумажку. — Так написано. Доктор Бец — очень знающий врач.

— А я говорю тебе, что он ошибается! — завопил я, а сам думал об Анжеле, только об Анжеле, и вдруг почувствовал тянущую боль в левой ноге. Анжела! Мне необходимо вернуться к ней, пусть хоть пешком до Канн! И ничто меня не удержит, ничто и никто!

— Я не признаю решения дирекции, — сказал я. — Да ты и сам с ним не согласен. Был бы согласен, не стал бы тут целый день готовить меня к тому, что предстоит, а нашел бы мне замену и посадил уже другого сотрудника совещаться с Фризе и Кеслером.

Глазки его довольно блеснули. Свинья своего добилась.

— Верно. Я же сказал, мы оба тоже обманщики. Просто ты мне по-прежнему милее всех. И пусть ты даже сдохнешь на этой работе. Ты ведь и сам не против, я просто хотел услышать это от тебя. У тебя, наверное, есть на то причины. Меня это не касается, так мне даже спокойнее. Но если уж ты впрягаешься в это дело, то нужно решить еще один мелкий вопрос.

— Какой вопрос?

Он взглянул на меня, и мне почудилось нечто похожее на сочувствие в его взгляде. Но он засмеялся, и смех его был безжалостен.

— От тебя требуется немногое. Ты должен дать подписку, они этого требуют. Вот она. Мол, ты настаиваешь, чтобы тебе разрешили продолжить работу, хотя ты официально уведомлен и так далее. Ты будешь работать на свой страх и риск. Отныне что бы с тобой ни случилось — твое дело. Правда, «Глобаль» оставляет за собой право отозвать тебя, если сочтет необходимым. Например, если состояние твоего здоровья ухудшится или ты не сможешь работать как следует. Тогда тебе придется прибыть сюда. А пока — можешь работать, но не ожидай никакой дополнительной поддержки, если провалишься. Никаких ссуд, никаких льгот, ничего. Это — максимум, чего я смог добиться, обманщик. — Он выжидательно поглядел на меня. — Вот тут все написано. Ну как?

— Что — «как»? — огрызнулся я. Нога мне еще послужит, подумал я. Скорее уж хватит инфаркт. А нога меня не тревожит. Ну, даже если… А, все равно. И хватит. Мне нужно вернуться в Канны. Мне нужно вернуться к Анжеле. Это все, о чем я мог думать.