Страница 143 из 145
— Ничего себе охрана — целый конвой, — сказал я.
— И слава Богу, — заметила она.
От просторной площадки перед клиниками асфальтированная дорога, обсаженная пальмами, ведет к выезду с территории больницы. На асфальте нарисованы стрелки, предписывающие, как въезжать и как выезжать. Дорога проходит под сводчатыми воротами и делает поворот, огибая административное здание, стоящее неподалеку от ворот. Подъезжающие машины вытягиваются в цепочку на одном повороте вокруг этого здания, отъезжающие — на другом, по другую сторону от него. Непосредственно перед административным зданием — широко распахнутые решетчатые ворота с фонарями на опорных столбах. Решетчатая ограда тянется от ворот в обе стороны.
Лакросс и Тильман уже выехали из ворот на улицу, которая называется Грасская. Она здесь довольно узкая. Против больничных ворот имеется еще одна автостоянка и стоянка такси. Из-за того, что улица здесь узка, а движение очень оживленное, перед больницей стоят два светофора. Горел красный свет, поэтому Лакроссу и Тильману пришлось затормозить. Анжела остановила машину прямо на выезде из ворот.
Я увидел в водительском окошке большого «бьюика», стоявшего на автостоянке против ворот, вспышки выстрелов, целую очередь. Еще подумал: «Не иначе, как автомат».
Анжела вскрикнула. Я оторвал ее от руля и спихнул на пол машины. Двигатель вздрогнул и остановился. Я услышал бешеную ругань. Потом интенсивную стрельбу. Сопровождавшие нас полицейские ответили огнем. Тильман и Лакросс наверняка тоже стреляют, тупо подумал я. Бешеная злоба пронзила меня. Я должен увидеть, что там происходит! Я должен узнать, какая сволочь стреляла в нас!
Я распахнул свою дверцу и на ходу бросил Анжеле:
— Ни в коем случае не вставай, пока я не вернусь!
Потом я пополз на животе вокруг машины, чтобы иметь обзор. Заметил, что прохожие в ужасе попадали на землю. Несколько полицейских тоже лежали на тротуаре, другие укрылись за решеткой и бетонными столбами ворот. Они вели бешеный огонь по «бьюику» — до него было меньше десяти метров. Там, на стоянке, и таксисты попадали на землю. Одна пуля, рикошетом отскочившая от каменной стены, вдребезги разбила витрину продовольственного магазина на противоположной стороне улицы сразу за светофором. Крики, шум, женский визг. Все происходило куда быстрее, чем я могу описать. С каждой минутой становилось темнее. Только что гремели выстрелы, и вдруг наступила мертвая тишина. Я увидел, как двое полицейских зигзагами помчались к «бьюику». Я тут же последовал их примеру. Мы одновременно подбежали к бежевой машине, у которой и лобовое и боковые стекла были вдребезги разбиты выстрелами. Боясь, что меня опередят, я рванул водительскую дверцу, чтобы увидеть эту сволочь, этого мерзавца, только что опять пытавшегося меня прикончить. Из распахнутой дверцы прямо на мокрый асфальт вывалился человек в синем плаще. Он упал лицом вниз. Теперь меня было не остановить. Я рухнул на колени и перевернул того на спину, чтобы увидеть его лицо. И увидел — боннского налогового ищейку Кеслера. Увидел лицо этого верзилы, всегда взиравшего на нас так холодно, так повелительно, так безжалостно и властно. Теперь глаза его были полузакрыты. Теперь это лицо было белым, как полотно. По-видимому, в него попало несколько пуль. Он был при смерти. Воздух со свистом вырывался из его рта. Плащ распахнулся. Костюм весь пропитался кровью. Кеслер был почти мертв, но жизнь еще теплилась в нем. В этот момент я потерял власть над собой. Я рванул его подальше от машины, чтобы он лег плашмя на спину. При этом что-то грохнуло. Это выпал его автомат. Отто Кеслер лежал на асфальте, и как ни старались полицейские оторвать меня от него, ничего у них не вышло. Вне себя от ярости я заорал на Кеслера, на этого аса немецкой налоговой службы:
9
— Почему ты это сделал, сволочь?
Он молчал.
Я врезал ему в челюсть. Мне было все равно, мне теперь все было безразлично.
— Отвечай!
Теперь полицейские от меня отстали — видимо, никто из них не понимал по-немецки, но они все же догадались, что я пытаюсь вытянуть признание из уст умирающего. Их коллеги едва справлялись с толпой любопытных, напиравших со всех сторон. А дождь все лил и лил.
— Отвечай же, подонок! — Я опять врезал ему изо всех сил.
— Деньги… — Он едва ворочал языком. И каждый раз, когда открывал рот, оттуда потоком лилась кровь. — Очень много денег…
— Сколько?
— Два миллиона марок…
— Они тебе их дали? Да? Да? Да отвечай же!
Глаза его чуть-чуть приоткрылись. Зрачки закатились, видны были одни белки.
— Да, дали…
— Значит, это ты был киллером?
— Да… Не дайте мне сдохнуть тут… на дороге… Я… Я… умираю… Помогите…
— Это ты их всех прикончил, да? Сперва Виаля?
— Да…
— Потом медсестру? За ней — Денона? И послал кого-то перекусить тормозную трубку у «мерседеса»?
— Да… Да…
— А другие твои дружки избили меня до полусмерти возле «Резиденции Париж» сразу по приезде?
— Другие… да… да… Я подохну тут…
— Конечно, подохнешь, как собака. А кто послал анонимное письмо с угрозами Хельману? Это ты его писал?
— Я…
Только теперь мне стало ясно, почему почерк никого из участников преступления не подошел.
— А кто продиктовал тебе это письмо? Саргантана?
— Да… Да… Прошу… помощи… Помогите…
— И стрелял в меня возле «Эден Рок» тоже ты?
— Я… Не по своей воле… Мне поручали…
— А они что — не знали разве, что сами погибнут, если ты меня кокнешь?
— Не знаю… Они были очень уверены… А то не стали бы мне поручать… Вот и сегодня тоже… Два миллиона… Это ведь знаешь… — Вдруг голова его свесилась набок. Глаза широко открылись, белки исчезли. Он глядел прямо мне в лицо. И за все время, что я его знал, его глаза впервые выражали что-то похожее на душевность и доброту. Он был мертв. Дождевые капли стекали по его открытым глазам. Только теперь я почувствовал, что один из полицейских энергично тянул меня за рукав плаща.
— Что… нужно?
— Подойдите же наконец к своей машине, мсье! Да поскорее!
И он побежал к «мерседесу», я едва поспевал за ним, хромая, — нога опять сильно болела.
Я протиснулся к машине. Перед открытой дверцей рядом с водительским сиденьем стоял на коленях врач. Я оттолкнул его.
— С ней что-то…
Он поднял на меня глаза, выпрямился и отошел в сторону. Теперь уже я опустился на колени прямо на мокрый, грязный асфальт, мое лицо оказалось совсем рядом с лицом Анжелы.
— Анжела… Анжела… Все кончилось… Этот парень мертв… На этот раз вновь обош… — Я запнулся. — Ты ранена? Не двигайся, Анжела. Главное — не двигаться. Оставайся в той же позе. — Она сидела, скорчившись между сиденьем и рулевой колонкой, глаза ее были открыты, лицо очень серьезное, хотя на губах застыла какая-то странная улыбка. Одна рука все еще сжимала руль. — Крови не видно… Но ты все же ранена, да?.. Это наверное шок… Ты не можешь ответить… Анжела… Анжела…
Кто-то дотронулся до моего плеча. Уже ничего не соображая, я поднял голову.
— Встаньте, вы мешаете подойти врачам, — сказал Гастон Тильман.
— Она ранена, верно? Ведь она сидела слева, а он стрелял по левым окнам… Но ранение не тяжелое, скажите же, не тяжелое, да? — Дождь полил как из ведра. — Я не вижу крови…
— Не видите крови? — переспросил тот врач, которого я оттолкнул в сторону, и распахнул на Анжеле плащ. Светлый пуловер был весь в крови.
— Анжела, это ничего… Пуля попала в мягкие ткани…
— Прекратите, — сказал врач, обращаясь ко мне. — Боже мой, неужели вы не видите, что эта женщина мертва?
10
Среда, 8-е ноября 1972 года, вечер.
Сегодня мы похоронили Анжелу. Я сижу за ее письменным столом и пишу с той минуты, как вошел в дом. Дождь все еще льет. Похоронили Анжелу на кладбище Гранд-Жа. Это очень большое кладбище. Оно прилегает к Грасской улице, которая здесь уже карабкается высоко в гору. То есть, кладбище расположено над городом. Здесь много кедров и почти нет пальм. Перед входом стоят низенькие, потемневшие от времени лачуги. В одной из них помещается антикварная лавка. Странное однако место для торговли антиквариатом. Надгробные камни здесь не такие, как в Германии. Большая часть могил намного больше по площади, и каменные цоколи очень часто достигают метра в высоту. На цоколях высятся каменные кресты. На больших могильных плитах лежат охапки цветов. Сегодня, после нескольких дождливых дней, цветы имеют жалкий вид, да и все кладбище, несмотря на множество семейных склепов и часовенок, произвело на меня удручающее впечатление. Имеются здесь, конечно, и плоские могильные плиты из мрамора, как в Германии. Но могилы не расположены параллельными рядами, а образуют какой-то лабиринт.