Страница 70 из 74
За дверью номера гудел пылесос, мешая сосредоточиться на главной мысли трактата.
«…История равна отпущенному времени на производство войн, лет мира… Греховное человечество развивается по чьей-то навязанной спирали. Если так, то цари, короли, шахи, рабы — простые марионетки веков. Немногие дорвались до сладкой жизни, большинство горбатятся на прохиндеев в коронах и мантиях… Существует одна защита от навязанных идей — слитая воля миллионов. Вот с этим водоёмом землянам не повезло. Разброд в умах — колоссальный. Государства — вотчины. В каждом — свой удельный князёк и масса прикормленных холуев, сторожей заведённого порядка. Полиции, тюрьмы, суды, чиновничество — класс, который никогда не будет раскулачен… Ненавижу жадную свору притеснителей, обирал народа. Помыкают чернью во имя личных дворцов, не хилых окладов, жирных пенсий…
Не даёт покоя Колпашинский многострадальный яр. Трупы вопиют. Не души ли казнённых засветились ритуальными огнями во время размыва берега? Последний всплеск траурного света… Прощание с землянами перед уходом в придонные струи Оби…».
Настойчивый стук в дверь привёл историка к тихому матерку.
Лавинская пропустила вперёд капитана, он с заискивающей улыбкой протянул учёному пухлую руку.
— Сергиенко Вадим… а вы знаменитый Горелов, труды которого мы изучали в благословенных стенах КГБ… Рад, весьма рад познакомиться с боевым сотрудником органов госбезопасности.
От капитана попахивало коньяком и трубочным табачком.
Победно посматривала Полина на растерянного борца за народ.
Сражённый бесцеремонностью, даже наглостью надоедливой любовницы, Сергей Иванович в первую минуту растерялся. Он осматривал ладную фигуру молодого офицера со всей тщательностью постельного соперника.
«Чтобы моя золотая стерва да не переспала с этим усачом… домогался её на катере связи… не получилось на водомёте — дожал бабу на суше…».
— Серж, Вадиму очень хотелось познакомиться с легендарной личностью…
— Да, да, — запальчиво подтвердил капитан. — Только героическая личность могла в расстрельные годы бросить вызов НКВД.
— Почему же грозный КГБ не бросил вызов нынешней системе?.. Топить трупы на глазах встревоженных горожан.
— Сергей Иванович, НКВД чикал, нам досталось разгребать завалы…
— Чисто разгребли?
— Обь разберётся, — ушёл от честного ответа капитан. — А вы — молодчага! Настоящий чекист!
— Я — учёный, разгребающий завалы истории.
— Интересно будет почитать ваши новые труды, — искренне пожелал капитан современной госбезопасности и так же искренне водрузил на стол бутылку армянского коньяка.
Не успел защелкнуть на замочки дорогой портфель из чистой кожи, услышал резкое:
— Вон из моего номера, доблестный сотрудник! Убирайтесь вместе с этой шлюхой!
— Не понял, — вздрогнул от неожиданной развязки усач.
— И никогда не поймёшь резкой правды.
— Что взять со штрафбатовца?! — заступилась Полина Юрьевна. — Сделаем поправку и скидку на его психическое состояние… контузии, ранения…
— Непредсказуем учёный народец, — вымолвил офицер, опуская коньяк в нутро коричневого портфеля…
Белые ночи были на ближних подступах к Оби, яру, игрушечному городку.
Блаженный матовый свет дольше обычного задерживался в поднебесье, прилипал к разгонистому плёсу, крышам, тихо оседал на улицы и переулки.
Городок Колпапшно можно было отнести к столице Нарымского края. Трудная судьба передёрнула карту времени, вручив ему две эры: первую — до обрушения яра, вторую — после страшного берегового позора.
Обь и раньше точила земную твердь. Ни природа, ни люди никогда не таили обиды на недюжинную силушку реки — великанши.
Властители выдували из народа священный национальный дух, гнули в бараний рог коренную волю. Скрипело высушенное ярмо веков.
Даже вольных гордых сибиряков сломила коварная власть, привыкшая черпать из родникового труда людей золото и уголь, железную руду и зерно. К тронам правителей ползли прихлебатели, увивались возле доходных, кормёжных мест. В головах — крупные оклады, награды, пышные мундиры.
Города Глуповы были в Щедринские времена, хватало их в Сталинские, Хрущёвские, Брежневские.
Уютненький город Колпашино глупостью не отличался. Северный форпост труда поставлял стране лес и рыбу, меха и богатый опыт по селекции картофеля. Город содержал в безопасности воздушные ворота Нарыма: к самолётно-вертолётному гулу здесь привыкли так же давно, словно к музыкальному погуживанию комарья.
Ни к лику святых, ни к лику грешных нельзя было причислить горожан после болевого майского события семьдесят девятого года.
Никто не взял на себя смелость перезахоронения обнаруженных останков. Обь предъявила их людям в доказательство своей преданности к истине бытия. Но солюдие прищурилось от позора и страха, дало добро на недоброе дело.
Винить ли горожан, не отстоявших вековую честь яра?
Выгнанный из номера капитан КГБ являлся мелкой сошкой. За него решили в верхах. Ему оставалось одно — разъезжать на водомёте, осматривать широкую панораму обнажения яра, следить за правилом затопления трупов.
После изгнания из гостиничного номера снюхавшейся парочки, Горелов испытал солоноватое чувство: правильно поступил? Не оскорбил офицера?.. Разве капитан не опозорил коренного любовника, не вторгся нагло в чужую область?! И полячка хороша! Заявиться с наглецом, прихватив для примирения армянского пойла.
«Может быть, к лучшему… К границам сердца приближен разрыв отношений… В Томск улетаю один… без этой обременительной связки ворованных ключей…»
В детстве Сергей любил смотреть в широкий окуляр бинокля: даль была беспредельная, предметы лилипутскими.
Подумав о годах адской работы в комендатуре, о Ярзоне, Горелов увидел даль лет в тот самый окуляр удаления, ощутил призрачность прожитого времени. Он дрался за вверенную судьбу до крови, до томительной свободы. Что вышло?
После часовой прогулки по городу захотелось доверить дневнику новые записи. Он прятал общую тетрадь для исповедей под матрасом, в ногах. Не обнаружив на прежнем месте, испытал головокружение. Перерыл постель — доверительная толстушка в коленкоре исчезла.
Номер пока не убирали, с горничной спроса нет.
Дежурная посмотрела на кандидата исторических наук с нескрываемой презрительностью.
— У нас вещи из номеров не пропадают… обслуга честная… К вам дама частенько похаживает — подшутила, поди…
В доказательство своей невиновности Лавинская неумело перекрестилась.
— Вот те крест, Серж, не брала твои записи. К чему они мне?!
— Капитану служишь? Мстите за выдворение из номера?
— Фи! Опупел совсем.
— В дневнике — моя жизнь, мои сокровенные труды… Полина, именем Бога прошу — верните тетрадь.
По хитрым, затуманенным ложью глазам Горелов догадался: нудная любовница причастна к исчезновению выстраданных записей.
Заявилась без стука администратор гостиницы, огорошила:
— С двенадцати часов дня освободите номер… общее решение администрации…
— Похоже на ультиматум! — возмутился учёный.
— Решение! У нас порядочный отель, не ночлежный дом.
— Прикуси язык! — заступилась Полина Юрьевна. — Не дадим вторгаться в нашу частную жизнь.
— Частной жизнью занимайтесь в Томске, здесь общественная, на виду всех проживающих… К вам, чиновница-инспектор, такое же требование: освободите номер к полудню… заселяем других. Не советуем поднимать шум — очень сильно отразится на карьере… аморалка сейчас карается строго…
Подскочила разгневанная Полина Юрьевна, еле сдержалась, чтобы не надавать пощёчин наглой администраторше.
— Подавай заявление по собственному желанию, работать в гостинице не будешь.
— Коренная нарымчанка — не из пугливых… Удержись сама за тёпленькое местечко в Томске.
— Ах ты, дрянь, запугивать вздумала.
— От дряни слышу..
— Хватит ругани! — оборвал историк. — Убирайтесь обе.