Страница 12 из 14
Они скатились с лестницы – его новые сапожки, сработанные дядей Васей Галочкиным, производили страшный шум – и выскочили на улицу.
– Твоя дверь следующая по коридору, ты чего, не мог сам?! Или ты шастаешь по чужим номерам и смотришь, что там есть?
– В данном случае я смотрел, чего там нет.
Ангел осеклась. Шнурок на её ботинке развязался и теперь болтался, того и гляди наступит.
– И чего там нет?..
Илья присел и завязал ей шнурок, как маленькой.
– Так, хорошо, – сказал он. – Пойдём в ту сторону, где парк. Как туда попасть?
Она кивнула куда-то вправо.
– …Кто ты такой?
Он улыбнулся – уж очень растерянный у неё был вид.
…Слухи, сплетни. Маскарады, карнавалы. Кто скрывается под маской, друг или враг? Или не друг и не враг, а просто разухабистые деревенские ряженые, и маски сработаны так себе, на скорую руку, и вскоре соломенные волосы отвалятся и отклеятся носы из папье-маше?..
Вдоль ухоженной стены купеческого особняка они добежали до калитки, на вид совершенно неприступной. Илья толкнул её, и она легко и бесшумно открылась.
– А где же служебный вход? Вон там, да?
Лужайка, на которую он вчера вечером смотрел из окна, при свете дня была не загадочной, не таинственной: с трёх сторон молодые ёлки и берёзы, сбоку вкопаны качели и устроено нечто вроде детского городка. Илья огляделся.
– Там спуск к водохранилищу, да?
– Откуда я знаю!
– Ты давно здесь прячешься, должна знать.
Она перепугалась. Он уловил момент, когда она перепугалась. Дрогнули её немыслимые волосы, и она отвела глаза.
– Я?! Ни от кого я не прячусь, – фальшиво возмутилась она. – Я здесь отдыхаю. Работаю, короче! Мне нужно стихи писать, а в Москве я не могу, мне там все мешают!
– Много написала?
Она посмотрела на него.
Установив, где служебный вход, а где детская площадка, он стал совершенно безмятежен, как будто в этом было всё дело. Уселся на качели и начал отталкиваться. Длинные цепи поскрипывали – уить, уить.
Ангел топталась рядом, ей сесть было некуда.
Уить, уить – поскрипывали качели.
– Чего не было в номере? Этого, как его зовут, я забыла? Матвея!
Илья рассматривал небо и лес, сбегавший под горку.
– Чего, ну?!
– Того, что меня интересовало, – не было. На вопрос, что меня интересовало, я не отвечу.
– Ты жулик, может?
Он отрицательно покачал головой.
– Тогда почему ты лезешь в чужие номера? И почему всё записываешь? Какая тебе разница, кто убил ту тётку? И что тебе за дело до её дочери или, может быть, не дочери?..
– Секундочку, – перебил Илья. Он развлекался. – Сформулируйте главный вопрос и задайте его правильно. На этот вопрос я постараюсь ответить.
– Кто ты такой?
– Это неправильный вопрос. Я Илья Сергеевич Субботин. Попытайтесь ещё раз.
– Ты издеваешься, да? – закричала поэтесса, шея у неё покраснела, и она топнула ногой.
…Он не собирался её дразнить. На самом деле не собирался!.. Но она понравилась ему. Она понравилась ему, когда они сидели на лавочке, сколоченной из двух чурбаков и доски. Он ел капусту и смотрел на неё. У неё была беззащитная шея и очень странные глаза, показавшиеся ему красивыми. Она легко краснела, и это тоже было забавно.
Дверь служебного входа отворилась, и на улицу вывалилась дородная тётка в белом халате с перетянутым животом. Тётка прищурилась на солнце, постояла, пошарила в карманах и двинула под грибок, вкопанный поблизости.
– Ага, – сам себе сказал Илья. – Вот и она.
Он поднялся с качелей и окликнул тётку, как давнюю и хорошую знакомую:
– Клава!
– А!..
– Здравствуйте!
– И тебе того же!
– Я вас тут поджидаю!
Тётка засмеялась полным, сдобным смехом:
– Чего это?
– Вот хочу спасибо сказать за ваше гениальное искусство!
– Чего это?!
Илья подошёл и поклонился.
– Вы не повар, – сказал он с чувством. – Вы полный и окончательный Поль Бокюз!
Тётка покачала пергидрольной жёлтой головой, вытащила из смятой пачки папиросу и спичечный коробок и прикурила.
– Москвич небось? – сказала она невнятно из-за папиросы. – Пришёл мне работу в столичном ресторане предлагать? Так я это, не поеду, сразу говорю! Я родилася тут, и помру тоже тут!
– Рано вам помирать, Клавочка, – сказал Илья, ставший вдруг разбитным парнем. – Вы ещё молоденькая совсем!
– Ой-ё-ё-ёй, какие он слова говорит! А?! Вы послушайте его!..
– Правду я говорю, Клавочка! А готовите вы так, что умереть можно. Нигде так вкусно не ел, как в селе Скольничьем, а я весь мир объездил.
– Ты гляди, – хохотала Клавдия. – Вот врёт, вот врёт!
Махорочный дым поднимался под крышу грибка и там замирал, а от самой Клавдии пахло хорошо – свежим, сдобным.
– Значит, в Москву не поедете?
– Ни за что на свете, вот озолоти меня!..
– Тогда я сам опять приеду. Что же, мне теперь с голоду умереть?
– Ой, все вы так говорите – приеду, приеду!.. Вон Николай Иванович так же говорит! И всем вам верь?!
Повариха Клавдия всеми местами выпирала из белой блузки и фартука, и выпирала тоже как-то сдобно, притягательно. И когда хохотала, показывала белые крупные зубы, и глазами стреляла по всем правилам.
– И что мне с вами со всеми делать-то, а? Я женщина слабая, одинокая. Ну, говори, чего тебе сготовить! Чего охота? Калиток, мож, с ягодой или утку?.. Сейчас для утки самое время! Ухи могу наварить сиговой. А хошь пирогов с капустой?
– Я всего хочу, Клавочка!
– Ой, прыткий!
Поэтесса наблюдала всю сцену от качелей, ближе не подходила. Илья мельком глянул на неё. Ему некогда было сейчас ею заниматься.
– Ладно, будет тебе пир! Уговорил.
По всей видимости, уговорить её было проще простого!
– А говорят, у вас в Скольничьем не только огурцы, но ещё и грибы вкусные.
Клавдия округлила накрашенный красной помадой рот:
– А ты грибник? Да грибы у нас такие, полведра в один присест можно уговорить! Маманя моя так солила, так солила, царствие ей небесное. А папаня до первого снега из лесу таскал по корзине, по две!..
– Говорят, вы тоже в лес часто ходите, и в тот день, когда женщину убили, как раз ходили.
Клавдия вздохнула, все её выпуклости дрогнули.
– Ты мне лучше не напоминай, парень, как звать-то тебя? – Он сказал как. – Я ж прям мимо протопала! Прям вот рядышком! Эх, знать бы, что там смертоубийство происходит! Я б не допустила! Я бы поганца этого, вон, башкой в окошко сунула, и дело с концом! Уж он у меня не дёрнулся бы!..
Она энергично затушила папиросу, шмыгнула крупным носом и посмотрела на Илью:
– А ты чего спрашиваешь? Так просто или дело какое?
– Ещё говорят, что женщина убитая обычно на машине приезжала, шофёр её привозил. А в тот день почему-то пешком пришла. Вы машину не видели?
– Видела, – сказала Клавдия как о чём-то само собой разумеющемся. – Как не видать!
– Так, хорошо. Где была машина?
– А с той стороны, где Заиконоспасская горка, знаешь? Прям, где с дороги сворот в рощу. Стояла машина ейная, шофёр спал. А может, и не спал, а музыку слушал, я не глядела.
– Так это неблизко, – протянул профессор Субботин так, как будто на самом деле имел представление, где «сворот» на Заиконоспасскую горку.
– А оно как поглядеть. Как поглядеть, Илюшенька!.. Если по шоссейке, так и не близко, а если через лес, так два шага. И дорожка там хорошая, ровная. Иди не хочу!
…Получается, что убитая Лилия Петровна, женщина курпулентная и почтенная, как о ней рассказывают, почему-то оставила машину и водителя возле какого-то поворота и пошла в Сокольничье пешком. Зачем? Почему?.. Она любила прогулки? Или с кем-то в этом лесу встречалась? С кем она могла встречаться?
…Плохо, что о ней ничего не известно. Каким человеком она была, что её связывало с Сокольничьим и его обитателями? Олег Павлович должен был внести ясность, но почему-то не пожелал. Почему он не пожелал?
– А как Петрович у Зои в магазине мог оказаться? – спросил Илья. – А, Клавочка? Он же к ней никогда не заходил! Говорят, он из-за неё запил и с завода уволился.