Страница 16 из 19
"Почему к Кларку?"
"Потому что я был уверен, что он обладает данными об этой женщине, о которых я ничего не знаю".
"Что же дальше?"
Мистер Вилльерс откинулся назад в своем кресле и мгновение задумчиво смотрел на Остина, прежде чем ответить:
"Моя идея состояла в том, что Кларк и я должны обратиться к миссис Бомон".
"Вы никогда не вошли бы в этот дом! Нет, нет, Вилльерс, вы не можете сделать этого. Кроме того, представьте, какой результат..."
"Скоро я вам скажу. Но на этом моя история не заканчивается. Она завершилась экстраординарным образом. Посмотрите на эту маленькую изящную рукопись. Как видите, она поделена на страницы. Меня забавляет то кокетство, с которым она перевязана красной ленточкой, почти как юридический документ, не правда ли? Пробегите по ней глазами, Остин. Это отчет о развлечениях миссис Бомон с ее избранными гостями. Человек, написавший его, ушел из жизни, и я не думаю, что от старости. Врачи говорили, что он, должно быть, подвергся какому-то серьезному нервному потрясению".
Остин взял рукопись, но так и не прочел ее. Листая страницы наобум, он заметил какое-то слово и фразу, следовавшую за ним. У него защемило сердце, побелели губы и по его вискам, как вода, заструился холодный пот. Он отбросил бумагу.
"Заберите это, Вилльерс, никогда не упоминайте об этом снова. Неужели вы сделаны из камня? Страх и ужас перед самой смертью, ощущения человека, стоящего на темной скале в прозрачном утреннем воздухе, когда его сердце бешено колотится, когда в его ушах раздается колокольный звон, и он ожидает дикий раскат грома - ничто в сравнении с этим. Я не буду это читать, иначе никогда не смогу заснуть".
"Что ж, я представляю, что вы там нашли. Да, это весьма жутко, это старая история, старая тайна, появившаяся в наши дни, и она происходит на темных лондонских улицах, а не среди виноградников и оливковых садов. Мы знаем, что случилось с теми, кому довелось увидеть Великого бога Пана. Мудрые знают, что все символы - это образы чего-то сущего, а не вымысла. Бог Пан - это изысканный символ, под которым люди издревле скрывали свое знание о наиболее ужасных, наиболее сокровенных силах, лежащих в основе всех вещей. Это силы, перед которыми человеческие души темнеют, увядают и умирают, как погибают и обугливаются под воздействием электрического тока их тела. Эти стихии нельзя называть, нельзя говорить о них, нельзя представлять, иначе как под символическим покровом - в виде иносказания, которое некоторым из нас является в странном, поэтическом воображении, а большинству - в глупых сказках. Но вы и я во всех этих событиях узнали нечто ужасное. То, что обычно скрывается в тайне, проявилось в человеческой плоти. То, что не имеет формы, само приобрело ее. Ах, Остин, как это могло произойти? Как получилось, что солнечный свет не отворачивается и не темнеет перед этим, а почва не плавится и вскипает под таким грузом?"
Вилльерс прошелся по комнате, и капельки пота выступили на его лбу. Остин в течение некоторого времени молча сидел, и Вилльерс заметил, как он изобразил какой-то знак на груди.
"Я повторяю вам, Вилльерс, вы никогда не войдете в этот дом. Вы не выйдете из него живым".
"Остин, я выйду из него живым - я и Кларк".
"Что вы имеете в виду? Вы не можете, вы не осмелитесь..."
"Подождите немного. Сегодня утром воздух был таким приятным и свежим, дул легкий ветерок, даже по этой мрачной улице, и я решил прогуляться. Пиккадилли простиралась передо мной чистой, яркой перспективой. Солнечные лучи пылали на каретах и трепещущих листьях в парке. Это было радостное утро, мужчины и женщины смотрели на небо и улыбались, по делам или праздно прохаживаясь туда-сюда. Ветер дул также беззаботно, как на душистых лугах.
Но, так или иначе, я вскоре покинул эту веселую суету и обнаружил, что медленно двигаюсь по тихой, унылой улице, где, казалось, не было никакого света и свежего воздуха, и где слонялись немногие пешеходы, которые в нерешительности застывали возле углов и арок. Я шел, едва представляя, где нахожусь и что здесь делаю. Но, как обычно в таких случаях, во мне пробудилось желание исследовать этот район дальше с неопределенной мыслью относительно достижения какой-то неизвестной цели. Так я изучал эту улицу, отмечая малое количество молочных лавок и дивясь несуразной смеси дешевых курительных трубок, черного табака, сладостей, газет, а также смешным песням, которые там и здесь доносились из маленьких проемов одиночных окон.
Думаю, что та холодная дрожь, что внезапно охватила меня, первой подсказала, что я нашел, что хотел. С тротуара я заметил и сразу остановился у грязного магазина, над которым висела поблекшая вывеска. Красные кирпичи двухсотлетней давности потемнели и стали черными, на окнах собралась пыль бесчисленных зим. Я увидел, что мне требовалось, но, наверное, прошло еще пять минут, прежде чем я успокоился и смог войти. Хладнокровным голосом и с невозмутимым лицом я попросил эту вещь. Но даже тогда в моих словах, видимо, чувствовалось волнение, так как старик, который вышел из задней комнаты и медленно возился среди своих товаров, странно посмотрел на меня, когда перевязывал пакет с покупкой. Я заплатил за то, что просил и стоял, наклонившись над прилавком, и испытывал странное нежелание забрать свое приобретение и уйти. Я спросил, как складывается его бизнес, и услышал, что торговля идет плохо и прибыль, к сожалению, падает. Теперь улица не такая, какой она была до того, как было отклонено движение. Это было сделано сорок лет назад, "еще до смерти моего отца", добавил он.
Наконец, я вышел и двинулся очень быстро. В самом деле, это была очень заброшенная улица, и я с радостью возвратился к суматохе и шуму. Хотите посмотреть на мою покупку?"
Остин ничего не сказал, лишь слегка кивнул головой. Он по-прежнему выглядел бледным и изможденным. Вилльерс выдвинул ящик бамбукового стола и показал Остину катушку длинного шнура, нового и крепкого. На одном его конце была петля.
"Это лучшая пеньковая веревка, - сказал Вилльерс, - такая, как ее делали во времена старой торговли, как сказал мне продавец. Здесь не больше дюйма джута от одного конца до другого".