Страница 7 из 10
— Смоленск так Смоленск. Три дня на сборы. Ступай, занят я.
— Благодарю, батюшка.
Мономаху собраться было, что нищему подпоясаться. А потому он тут же вспомнил о сестрах и их веселых подружках. И сразу же прошел на женскую половину великокняжеского дворца.
Постучал в заветную дверь.
— Дозволишь, матушка моя?
— Входи, сын.
Вошел, преклонил колено, почтительно поцеловал материнскую руку.
— С чем пожаловал?
— Отец повелел в Смоленске княжить. Пора, говорит, тебе управлять учиться.
— Знаю. Говорил он мне об этом.
— А как учиться управлять, матушка?
— Как? — великая княгиня усмехнулась. — А так, что коль в посконном платье не узнают в тебе князя, то какой же ты князь?
— Понял, матушка моя светлая! — Радостно крикнул и засиял облегченно. Будто гора с плеч скатилась.
Византийская принцесса засмеялась, притянула его голову к себе и поцеловала в лоб.
— Правь, князь Смоленский!
Владимир вышел от нее сияющим. Даже постоял немного за дверью, чтобы в себя прийти.
А потом заглянул к сестренкам и их подружкам.
— Сестренки, поехали кататься. Я вам цветущую долину покажу.
Завизжали девчонки, запрыгали, засмеялись, в ладошки захлопали…
А сестренки Владимира мало интересовали. Его интересовали подружки сестренок. Особенно подружка младшей сестры. Ольга.
Выехали с заднего двора в коляске. Тайком. Добрынька правил лошадью, Мономах ехал на своем любимом жеребце впереди, а Ратибор гулко топал сзади с дубиной на плече. Добрынька весело болтал, девочки смеялись, но негромко и как-то скованно, настороженно поглядывая на Ратибора.
Спустились в низину, поднялись на вершину холма и остановились.
Перед ними лежала цветущая долина, и девочки от восторга замерли. И долго молчали, не решаясь нарушить тишину.
Владимир поглядел на них, усмехнулся и начал неторопливо рассказывать о том, на что восхищенно смотрели сейчас широко распахнутые девичьи глаза. От шуйцы к деснице. Как учил его великий князь Всеволод.
— Это — полынь. Трава с сединой и горечью. Трава старости. А рядом с горечью — сладость для скотины. Копытник. Он не боится морозов и зимует под снегом. И лани, олени, косули, — Владимир почему-то вздохнул, — лошади дикие, которые торпанами называются, и другие травоядные копытами разгребают снег — копытят его — и переживают зимы. А если левее взять, то увидите множество степенных птиц, которых у нас называют дрофами…
Пока он рассказывал, Добрынька, ловко цепляясь за скалы, спустился вниз, нарвал добрый букет цветов и, поднявшись наверх, преподнес его сестре Мономаха княжне Елене.
— Это тебе, княжна…
Через три дня новый Смоленский князь отправился в Смоленск с княжеской стражей и личными телохранителями — спины и левой руки. Плыли неспешно на распашном княжеском струге под княжеским стягом: черный барс на алом полотнище. Добрынька вместе с гребцами безмятежно распевал песни, которые Ратибор изредка приправлял густым басистым рыком:
— Весело на нашей Руси живется! Ай, весело и звонко!..
Добрались, наконец, до древнего города, столицы кривичей. Он стоял на крутом берегу Днепра, был невелик, но от врагов обнесен земляным валом, укрепленным стоймя, с наклоном врытыми в землю дубовыми бревнами.
3
То были голодные, мутные, тяжкие, сиротливые и вязкие от крови времена. Бог был забыт, а с ним отринуты и забыты и все Божьи заповеди. Вместо них на бедных, обделенных спасительными благами землях сами собой возникали заповеди иные: грабеж соседей, убийства, разбой и бессмысленная жестокая беспощадность. Мужчин и старух, и всех беспомощных вырезали поголовно, женщин и детей продавали в рабство, города сжигали дотла. В европейских странах особенно свирепствовали норманны и даны, которых там называли викингами.
Когда-то и на Великую Киевскую Русь вторглись шведские варяги, но конунг русов Олег Вещий перехватил их воинственные ватаги. Разгромил в решающей битве возле Ильмень-озера, изгнал из Киева и рассеял в византийских землях. И Киев стал Матерью городов Русских.
Об этом рассказали Владимиру Мономаху люди именитые, которых он собрал сразу же по приезде в древний Смоленск, живописно раскинувшийся на крутых холмах правого берега Днепра.
— У Олега Вещего конница была!
— Из кочевых племен. Торков, берендеев…
— Так, может, и нам пора конницу возродить? — спросил Смоленский князь.
Чуть ли не хором закричали в ответ:
— Нет!
— Нет!..
— И не думай!..
— Ни одного коня!
Орали громко и яростно, не слыша и перебивая друг друга:
— Ишь чего захотел!
— Коня выходить надо!
— Да выкормить!
Новый Смоленский князь вдруг явственно услышал в этих криках улыбчивую усмешку.
— Да выездить!..
— Да к седлу приучить!..
Орали уже поодиночке, но пока еще озорно и весьма воодушевленно.
— Сена не напасешься!..
— Пошли отсюда!..
— Попробуйте, — усмехнулся Мономах.
У дверей стояли Ратибор с дубиной и Добрынька с обнаженным мечом.
Примолкли.
— Вече будете на площади устраивать, — негромко сказал Владимир. — Говорите по одному. Я готов заплатить за ваших коней.
Помолчали.
Встал князь кривичей Воислав.
— Мы богатые, князь, — степенно сказал он. — Нас Днепр-батюшка кормит. С озера Нево к нам торговые гости жалуют из дальних стран. Греки, армяне, евреи, арабы, сунны, персы, италийцы…
— Все торговые караваны через нас проходят, — подхватил кто-то из кривичей.
— А коли половцы Днепр перекроют? — осторожно нажимал Владимир.
— Византия их выгонит. Она Киеву веру в Господа Бога подарила.
«Вот!..» — вдруг мелькнуло в голове Смоленского князя. И сказал:
— Веру подарила, а вы всего одну жалкую церковку в городе построили.
— Нам и одной вполне достаточно, — ответил князь Воислав.
Говорил он спокойно, негромко, с достоинством. Остальные кривичи молчали.
— Собор надо закладывать, — сказал Владимир. — Собор во имя Господа Бога. И вы должны его построить. Вы, смоленское дворянство. А заложу его я, Смоленский князь Владимир Мономах.
Все молчали.
— Холм у вас очень уж приметный, — продолжал Мономах. — Собор издалека виден будет, как перст Божий.
Снова встал князь кривичей Воислав:
— У нас своя вера, князь Владимир, а для христиан вполне достаточно и малой церкви. В соборе они затеряются — раз, два, три да священник малой церковки. Но если желаешь, заложи первый камень в основу пустого храма, князь Смоленский.
— Честью почту.
Камень для закладки собора волок на холм Ратибор. Он выбрал огромную глыбу. Но дотащил ее и старательно уложил в указанное место.
Подоспевший священник местной церковки освятил будущий храм.
— Именем Господа Бога нашего…
Этим тогда все и ограничилось. Храм во имя Божьей Матери был воздвигнут через сто лет после закладки первого камня.
Но на пиру по поводу закладки первого камня гуляли широко. Ели смоленскую ветчину и смоленскую оленину. Пили меды ставленные и меды цеженые, а под черную брагу запели дружинные песни. За черной последовала брага хмельная; Добрынька в пляс пустился, выделывая коленца. А следом пошла и белая хмельная бражка под десять разборов. Разобрались и с разборами и спать наладились.
Сладко выспались на душистом сене. И головы с похмелья не болели.
А за утренней плотной закуской Владимир Мономах сказал кривичам:
— Вы доказали свою верность пред ликом Господа Бога нашего Иисуса Христа. Теперь докажите свою верность великому Киевскому князю Всеволоду и мне, его сыну и князю Смоленскому.
— Это опять насчет коней? — И снова зашумели.
— Тихо! — крикнул Мономах.
Замолчали.
— Коней своих никому не отдадим, — решительно заявил князь Воислав.
— Я коней не покупаю, — усмехнулся Смоленский князь. — Но плачу золотом за вашу доблесть и отвагу. Сами создайте конную дружину, сами отберите десятников, сотников и есаулов из наиболее отважных и опытных. Воеводы и подвоеводы будут моими только для согласования общих действий.