Страница 89 из 100
Вначале сбилась пестрая шатия, — прибился даже и Иванов однокашник, сын Гоши Левка, чернявый, юркий и, как в деревне вздыхали: оторви да брось, каталажка по нему воем воет; но потом охмелевшая шатия разбрелась, а Левка умчался за вином, и Гоша остался наедине с Иваном. Развалившись на мягкой мураве, поглаживая тугой мамон, обтянутый шелковой майкой, Хуцан бодяжничал, заливая срамные бодяги, чем и был знаменит на весь Сосново-Озерск. Поглядывая на него искоса, Иван, кажется, впервые дался диву: не берут годы мужика, словно за нестареющую обличку душу заложил нечистому: шестьдесят два уж, а все такой же крепкий, ядреный, как и тринадцать лет назад, когда с Катей… лишь кудерьки смолевые пооблетели, заголив глубокие прокосы.
А Гоша все молол языком, выворачивая одну за другой смешные грешные бодяги, и даже припомнил вдруг, как сватал Ванюшкиного крёстного Ивана Житихина, лесничавшего на кордоне и в свое время вдового.
— Ты, Ванюха, за девками сроду не бегай, — учил Гоша …и чему только не учили бедного Ванюху?! — Пускай глухарки сами за тобой скачут. Не унижайся. Помни, что ты мужик, а мужик завсегда сверху бабы… Я от, паря, помоложе был, сроду за имя не бегал. Надо, так сами надыбают. И отбою не было. Я же парень-то бравый был, да на пузене гармозень. Бывалочи, какая обрыдла, турну ее… тому же Хитрому Митрию. Мне не жалко… Вот, помню, у Ваньки Житихина баба померла, и долго Ваня ходил холостяжил, это уж после буряточку в степи подобрал. А то холостяжил … На детей идтить бабы не хочут, – он ить, ядрена мама, с двумя парнишками на руках остался. Да и сам-то, паря, не из красы, — нос пуговкой, морда, что сковорода, хошь блины пеки. И вот, значит, как-то под этим делом, — Гоша щелкнул себя в кадык, — пожаловался: мол, хозяйку надо край, запурхался с ребятёшками, а бабу путящую не могу найти. А я смеюсь про себя: кого уж там путящую, хоть бы уж завалящую, и то ладно. Он ишо теля такой… Вот, значит, просит меня: дескать, подсоби, Гоша, сосватай, — ты мужик ловкий, а уж я, мол, в долгу не останусь. Бычка не пожалею, ежли выгорит дело. Ладно… А подле меня о ту пору сударушка терлась – разведенка-Тося, — бравая бабёшка, ласковая. Бросила мужика – пил, гонял… Ладно… Решил я сосватать Тосю. Думаю, надо подсобить мужику, раз дундук уродился. А потом, и бычок, паря, не лишний в хозяйстве… Заодно и Тосю пристрою, не век же ей безмужней куковать. Может, думаю, и семья сладится… И вот, значит, как-то по осени приезжаю на кордон, где Ваня лесничал. Ну, и Тосю с собой припёр. На мотоцикле, паря… Заодно решил и рыбки добыть, — у него на Уде заездок стоял… Стенки сплел из тальника, перегородил речку… Ленка, харьюза, паря, бочками ловил… Ну, приехал с Тосей. Конешным делом, затарился под самую завязку, — выпить, закусить, чтоб все чин-чинарём, чтоб не на сухую сватать. А сам про бычка-то помню… Ваня, как увидал нас, вусмерть перепугался. На Тосю и глядеть боится. Того гляди, в лес убежит. Дундук дундуком… Но, ладно… Пошли к речке, сели под черемухой и давай, паря, гулять. Тут я их и сосватал… И вот, значит, пошел Ваня к речке воды на чай зачерпнуть… мы и костерок сгоношили… а заодно решил и свеженькой рыбки из заездка насакать. Сачок с собой, паря, взял… Ну, ушел, да ушел. а я Тосю-то и спрашиваю:
«Ну, чо, девча, как тебе жених? Поглянулся?»
«Да, — отвечат, — ничо мужик… добрый, заботливый. Можно жить… Но как же мне с тобой-то расстаться, идол окаянный? – заплакала, паря. – Люблю же я тебя, змея, – воет. – Всюю-то душеньку ты мне высушил…Как мне жить без тебя, паразита?!»
Так от… Будто в песне, паря: «Но как на свете без любви прожить…» Да… Шибко любила, до беспамяти. Груня моя уж и окна ей стеклила, за космы дербанила, – неймется бабе, прилипла, как смола… И я то, паря, прикипел, чуть было семью не кинул. Да… О как присушила! Ладня была бабенка, что земляника в сметане… И мне-то, паря, стало жалко Тосю терять, за Ваню-пенька отдавать, — Гоша выговаривал это, спьяну позабыв, что пенек доводится родным дядей Ивану, да к тому же и крёстным. — А с другого бока, надо и как-то развязываться. Сколь веревочки не виться, будет и конец… Моя уж и начальнику «Райпотребсоюза» жалобу накатала. Тот мне выволочку дал, упредил, паря, а с им шутки плохи – махом вытурит с работы… Но, чо делать?.. И разбегаться надо, и жалко Тосю терять…Прикинул я хвост к носу и говорю:
«А почо нам друг друга забывать?! Живи с Ванькой, а там глядишь, и наши тропки новой раз пересекутся. Крадче сладим, комар и носа не подточит, ни одна душа знать не будет… И давай-ка на прощание…»
Тося уперлась, и ни в какую:
«Грех такого мужика обижать. Неудобно, раз уж просватана.…»
« Неудобно, – говорю, – штаны через голову сымать…»
Но уговорил. И вот, это, то-олько мы растелешились под черемухой, то-олько в самый скус вошли, тут и Ваня Житихин выходит. Рыбу несет… Но, паря, тут и вши померли… Все бы оно ладно… бычка лишился…
— А с Тосей-то как?
— Тося… — Гоша вздохнул, помянув свою зазнобу, — Таисья после того случая вскорести укочевала. В Иркутском теперичи живет. С тамошним мужиком сошлась. Парня с девкой от его родила. Браво живет…
Ивану, в его юные лета, когда шалая кровь бродит слепо и дико, поначалу, грешным делом, было завлекательно слушать Гошин срам с Тосей, но потом стала вздыматься обида за крёстного, за коку Ваню, как он звал его в детстве. Но, переборов обиду, даже хохотнув вслед за Гошей, стал он, наслышанный от матери и бабки Маланьи про укырскую церковь, пытать:
— Зачем церковь-то в Укыре сломали? Бабка Маланья, когда жива-то была, всё на Вас грешила.
Ни в какого Бога Иван в те лета не верил… запоем читал, лежа на коровьей стайке, Энгельса «Происхождение семьи и частной собственности» да Ленина «Лев Толстой, как зеркало русской революции»… но церковь было жалко: красота, лебедь белая, как говаривала бабушка Маланья.
Гоша подозрительно скосился на парня:
— Мало ли чего наплела тебе бабка Маланья…Ничо худого про ее, Ваня, не скажу, добрая была старуха, но шибко уж богомольная. Иконами не попускалась… Но дак чо с ее возьмешь, неграмотная, темная… Отца твоего за нее чуть из партии не выпихнули взашей. А с работы руководящий турнули. Да… Но, правда, любил и поархидачить – попить архи-водочки, что уж греха таить. И за это могли турнуть… А своротили церкву, чтоб людям голову не морочила. Новая, Ваня, справедливая жизнь начиналась, и эта церква… Вон, уж в космос слетали и никакой Боженьки не видали…
— Как разрушали-то церковь?
— Динамитом рвали, потом разбирали… – тут Гоша припомнил, весело глядя в озерную даль. — Перед тем, как рвать церкву, сбили кресты и почали железо с маковок и куполов обдирать и сбрасывать вниз. Налетели старухи, как осы кусучие. Твоя бабка Маланья громше всех орала… Закрестились, завыли воем, давай плеваться, насылать кары на безбожников. Чо там творилось!.. А под потемки старухи видят: земля под нами не разверзлась, руки не отсохли и молонья не сразила. Видят такое дело и поволочили железо по дворам: мол, не пропадать же добру, на противни сгодится…
Гоша еще балаболил, но Иван уже не слышал. Тяжело и злобно захмелев, налившись непереносимой обидой за Краснобаевскую родову и церковь, за сестреницу Катю и коку Ваню, поднялся с травы и, ухватив Гошу за грудки, поставил на ноги.
— Сволочь ты! — с дрожью и слезами прошипел в Гошино побледневшее лицо.— Сволочь… Задушить тебя мало! .
— Да ты что, Ванька?! Очумел?! — перепугался Гоша, пытаясь разомкнуть когтистые Ивановы пальцы, сжимающие горло.— Я же тебя, сучонка, на руках носил…
— Убью гада! — Иван стиснул горло, и мужик удавленно захрипел.
Но тут сильная, резкая рука оторвала Ивана от Гоши; из глаз посыпались искры, потом на какое-то время все смеркло, и откуда-то издалека послышались Гошины причитания:
— Так его, Лева! Так его, сына!.. Ишь ты, сука!.. руку на меня поднял, ш-шанок мокрогубый… Дай ему, сына, чтобы помнил наших… Не таким, паря, хребты ломали…
Иван уже не смог подняться с травы, лишь беспамятно укрывал лицо и дико вскрикивал, когда Левкин сапог впивался в обмякшую, безвольную плоть. Бог знает, чем бы дело и кончилось… Левке прибить человека, что комара на потной шее хлопнуть… но тут подбежали парни, что паслись неподалеку с девчатами, оттащили безумного да еще и окунули башкой в озеро, чтоб охолонулся.