Страница 2 из 4
В итоге, когда читаешь рассказ типа "Аравия", создается ощущение, будто не читаешь, а скорее рассматриваешь богато иллюстрированную книгу.
Рассказы в "Дублинцах" были расположены Джойсом, наверное, по тому же принципу, по которому поэт располагает в своей книге стихи, ставя их в том порядке, какой сложился у него в голове. Однако хронологический принцип явно также присутствует, и в середине сборника помещена группа рассказов, написанных, вероятнее всего, после "Сестер" и до "Мертвых". Это очень грубые натуралистические зарисовки, построенные либо на ироикомическом эффекте, либо на антитезе. Первая группа включает рассказы "Два рыцаря", в котором без тени улыбки описывается забавное волнение двух бездельников по поводу того, удастся ли одному из них выжать немного денег из молоденькой служанки, его любовницы, и "Земля", в котором изображена старая дева, работающая в прачечной, и всякие мелкие происшествия, грозившие помешать ей встретить канун праздника Всех Святых с семьей ее женатого племянника. Во вторую группу входит рассказ "Личины" - история о том, как подвыпивший дублинский клерк, публично обруганный управляющим конторы, вымещает обиду на своем несчастном сынишке, избив его за то, что он упустил в очаге огонь, и рассказ "Облачко", где неудачливому поэту противопоставлен удачливый журналист, у которого хватило ума вовремя убраться из Дублина.
Все это весьма неприглядные истории, как бы к ним ни относиться, но в них изображены обездоленные слои общества, а это показывает, что Джойс был подлинным новеллистом со своим собственным взглядом на мир.
Пожалуй, еще важнее отметить, что здесь наблюдается развитие стилистических приемов, встречающихся в ранних рассказах. Мне уже приходилось - в книге "Зеркало на дороге" - анализировать первый абзац рассказа "Два рыцаря", но позволю себе рассмотреть его вторично:
"Теплый сумрак августовского вечера спустился на город, и мягкий теплый воздух, прощальный привет лета, кружил по улицам. Улицы с закрытыми по-воскресному ставнями кишели празднично разодетой толпой. Фонари, словно светящиеся жемчужины, мерцали с вершин высоких столбов над подвижной тканью внизу, которая, непрерывно изменяя свою форму и окраску, оглашала теплый вечерний сумрак неизменным, непрерывным гулом" [Джеймс Джойс. Указ, соч., с. 63].
В этом превосходном отрывке нельзя не заметить значительного развития стилистического мастерства Джойса по сравнению с более ранними его рассказами.
Определения подобраны не только с изощреннейшей тщательностью ("высокие столбы"), но некоторые слова намеренно повторены, причем повторены, как правило, либо в несколько ином порядке, либо иногда в несколько иной форме, чтобы, с одной стороны, дать читателю почувствовать - это не просто повторение, а с другой, чтобы в его мозгу отложился гипнотический эффект повтора. Один из применяемых Джойсом способов - повтор существительного, стоящего в конце периода, в начале следующего, где оно играет роль подлежащего:
"...по улицам. Улицы...", хотя ключевыми словами отрывка выступают прилагательные "теплый", "сумрачный", "неизменный" и "непрерывный". Тот же прием использован и в другом отрывке при описании арфиста на Килдар-стрит.
"Он безучастно пощипывал струны, иногда быстро взглядывая на лицо нового слушателя, а иногда - устало - на небо. Его арфа, безучастная к тому, что ее чехол спустился до колен, тоже, казалось, устала и от посторонних глаз, и от рук своего хозяина. Одна рука выводила в басу мелодию "Тиха ты, Мойль", а другая пробегала по дисканту после каждой фразы. Мелодия звучала глубоко и полно".
В этом отрывке Джойс, пользуясь флоберовским "точным словом", не только требует от нас, чтобы мы увидели эту сцену так, как увидел ее он, но и добивается - с помощью специально подобранных, хотя и не лезущих в глаза соединений ключевых слов: "безучастный", "рука", "усталый", "мелодия" того, чтобы мы испытали те же чувства, какие испытал он. Такая манера завораживающего письма - как бы она ни сказалась в дальнейшем на литературе - нечто совершенно новое в английской прозе. По моему мнению, на котором я отнюдь не настаиваю, там, где дело касается живописного изображения, как в первом процитированном отрывке, оно вполне себя оправдывает, но когда - как во втором - им пытаются передать настроение, то не знаешь, куда деваться от неловкости. Уподобление арфы женщине, обнаженной и усталой от скользящих по ней рук мужчины, вызывает у меня такое же неприятное ощущение, как застывший край отменной, по всем своим другим качествам, бараньей отбивной. В литературе есть несколько блюд, которые можно и даже нужно сервировать холодными, и в них уместны любые натуралистические описания. Но, что касается остальных - тех, где дело идет о страстях и настроениях, - их следует подавать на стол прямо с огня.
Самую интересную часть сборника составляет, на мой взгляд, группа рассказов, которую я назвал бы заключительной, - "День плюща", "Милость божия" и "Мертвые", хотя последний можно с полным основанием считать еще одним, самостоятельным типом новеллы.
"День плюща" и "Милость божия" написаны в ироикомической, пародийной манере; в первом - высмеивается политическая жизнь Ирландии после Парнелла, во втором - ирландский католицизм.
Несколько платных агентов и прихлебателей, состоящих при кандидате от националистической партии на выборах в муниципальный совет, сидят в его унылой конторе в надежде получить немного денег или по крайней мере распить бутылку дарового портера из бара, принадлежащего кандидату ("День плюща"). В контору на минуту заскакивает парнеллист Джо Хейнес, и после его ухода мистер Хенчи, самый разговорчивый из всей братии, намекает, будто преданность Хейнеса делу Парнелла вызывает сомнения и даже не исключено, что он английский шпион. Но тут мальчик приносит из пивной бутылки с портером, настроение у собравшихся поднимается и, когда парнеллист появляется вновь, его встречают вполне радушно, а мистер Хенчи даже называет его по имени - прием, с которым, в сильно преувеличенном виде, мы затем встретимся в "Улиссе". Три пробки, удаленные старинным способом - нагреванием бутылки, - взлетают на воздух одна за другой, а Джо произносит банальную речь в честь покойного Вождя.