Страница 51 из 62
— Искрочка, я так рада за тебя, так рада… — со слезами умиления говорила Елена Павловна, обнимая подругу.
Когда подняли тост за новобрачных, Никанорыч вдруг посерьезнел и раздумчиво произнес:
— Надеюсь, Искра, это не опрометчивый шаг и ты хорошо обдумала свой выбор. Сумей же быть счастлива, дорогая!
Искра Анатольевна, очень хорошо поняв, что хотел сказать этим старый друг, так же серьезно ответила:
— Есть много категорий женщин, и тебе, Сережа, известно, что моим кумиром и идеалом всегда была Эдит Пиаф… Так вот, она сказала как-то, что дом, где не валяются всюду мужские рубашки и носки, — пустой, холодный для нее. И знаешь, я согласна с нею. Видимо, я из того же теста.
При воспоминании об этом Ольге на ум пришли слова дяди Паши о тех счастливицах, которые, как трудолюбивые пчелы, создают свое счастье, казалось бы, из ничего. «Видимо, Искра из их числа», — подумала Ольга, удивляясь ее способности без видимых усилий заново, уже на склоне лет, строить семью и, при ее-то властном характере, приспосабливаться к причудам и странностям мужа, о котором она рассказывала с неизменным добродушным юмором и даже любовью.
Получив от заведующей сразу две рукописи, Ольга, следуя ее совету, тут же углубилась в одну из них, не слыша ни шепота Одуванчика, о чем-то время от времени вопрошавшую Искру Анатольевну, ни телефонных переговоров Никанорыча, старавшегося говорить приглушенным голосом, прикрыв трубку рукой. Она была рада, что ей удалось, как тогда, полностью уйти в работу, не замечая никого и ничего вокруг, и не знала даже, сколько прошло времени, когда раздался наконец трубный глас Никанорыча, сзывающий всех к столу.
— Нас в пятницу еще предупредили, что столовая по каким-то там техническим причинам сегодня работать не будет, — пояснил он Ольге, заметив ее удивленный взгляд. — Так что сегодня мы, так сказать, на домашнем харче. Прошу!
Ольга обнаружила, что на журнальном столике уже дымится кастрюля с картошкой, на тарелке высится гора бутербродов, стоят банки с различными домашними соленьями. При виде соленых огурцов и квашеной капусты какой-то непонятный спазм перехватил ей горло, а обильное слюноотделение не на шутку удивило ее. Ольга в семье слыла сластеной, и домашние, зная это ее свойство, никогда не предлагали ей за столом ни острого, ни соленого. Дядя Паша всегда очень огорчался, что ее оставляли равнодушной все его маринады и соленья, которые он заготавливал на зиму, и привозил ей в Сокольники бесчисленные банки с вареньем, компотами и желе.
Сейчас же, когда она увидела на блюдечке куски селедки, а главное — услышала этот неповторимый, волшебный запах, ее охватила непонятная внутренняя дрожь, захотелось схватить блюдечко и съесть все самой, и одна только мысль о том, что и Одуванчик, и Никанорыч, и Искра Анатольевна тоже наверняка претендуют на эту селедку, на какой-то миг вызвала в ней почти неприязнь к своим коллегам. Ольга в душе подивилась своим желаниям, даже посмеялась над их силой и остротой и решила после работы купить большую банку селедки, чтобы дома расправиться с ней без соперников.
— Ой, Оленька Михайловна, вы ведь соленого не любите, — сокрушалась заботливая Елена Павловна, — так вы на бутерброды налегайте, вот, с колбаской возьмите.
— Ну почему же, — слегка смутившись, возразила Ольга, — с удовольствием съем кусочек селедки.
За обедом Ольга старалась сохранять чувство приличия, но ее неожиданно проснувшийся интерес к соленому не ускользнул от внимательных глаз сотрудников.
— Непременно Мусе передам, что ее заготовки имели у вас большой успех, — обращаясь к Ольге, с улыбкой проговорил Никанорыч и, не удержавшись, лукаво прищурился и добавил: — Как говорили в старые добрые времена, что-то вас, дражайшая Ольга Михайловна, на солененькое потянуло…
При этих словах Ольга поперхнулась, Одуванчик осуждающе покачала головой, а Искра Анатольевна укоризненно протрубила:
— Сергей, неужели нельзя без пошлостей?!
Общую неловкость разрядил робкий стук в дверь.
— Войдите! — хором воскликнули все, немало удивившись этой вежливости, не принятой в стенах издательства, где в любую комнату, кроме кабинета директора, входили как в свою, вовсе не заботясь о планах и желаниях ее обитателей.
На пороге стоял взволнованный «почитатель», прижимая к груди большую коробку конфет. Увидев, что угодил в самый разгар трапезы, он смутился и забормотал извинения.
— Теодор, вы как нельзя вовремя, — ободрил его Никанорыч. — Просим вас великодушно разделить с нами, так сказать, хлеб-соль.
Женщины стали наперебой настойчиво приглашать его, и смущенному «почитателю» ничего не оставалось, как сесть за стол вместе со всеми.
— Я, честно говоря, не знал… не предполагал… думал, к чаю… Вот! — сказал он, протягивая конфеты Никанорычу.
— А это, Теодор, не по адресу, — возразил тот. — Я, да будет вам известно, сладкого вообще не переношу, кроме разве варенья и особенно меда. По сладкому у нас Ольга Михайловна специалист, — мигнул он в сторону Ольги, — хотя, надо вам заметить, в последнее время…
— Никанорыч! Опять за свое?! — грозно прикрикнула на него Искра Анатольевна, и тот с притворно обиженным видом молча развел руками: вот, дескать, слова сказать не дают.
«Почитатель» испуганно передал коробку Ольге.
— Федор Михайлович, голубчик, не слушайте вы этого старого балабона, — бесцеремонно заявила заведующая. — Попробуйте-ка лучше кухню его жены — пальчики оближешь!
После обеда последовало чаепитие, растянувшееся еще минут на сорок и скорее напоминающее митинг, чем мирное дружеское застолье. Спор велся в основном вокруг грядущего развала страны, причем женщины считали отделение республик их законным и естественным правом и всецело были на их стороне, а мужчины, прекрасно понимая неминуемость этого отделения, настаивали на сохранении Союза и предрекали, в противном случае, всевозможные беды и несчастья.
Все разгорячились, даже Одуванчик, раскрасневшись, била себя в грудь сухоньким кулачком и запальчиво восклицала:
— А как же, Сереженька, права человека? Объясни! — И белый пух воинственно топорщился на ее голове.
Первой от митинговых страстей очнулась Искра Анатольевна и, взглянув на часы, громко простонала:
— Друзья мои, если все будут так работать, как мы, страна развалится сама по себе, и, уверяю вас, скорее, чем мы думаем.
* * *
Вечером, войдя в квартиру и сбросив куртку, Ольга сразу устремилась на кухню, вынула из целлофанового пакета одну из больших толстых селедок, купленных по дороге, и, не имея терпения очистить ее, а лишь наскоро промыв под струей воды, с вожделением вонзила зубы в жирный, лоснящийся бок. Когда от рыбы остался один скелет, она, довольно улыбаясь, поставила чайник на плиту и пошла в прихожую снять сапоги. Незнакомая до сей поры, внезапно возникшая тяга к соленому забавляла ее.
Она повесила одежду в шкаф, надела халат, и совершенно неожиданно, когда наливала в чашку чай, ей вспомнились вдруг слова Никанорыча: «Что-то вас, дражайшая Ольга Михайловна, на солененькое потянуло…»
Ольгу как громом поразило: до нее отчетливо дошел наконец коварный смысл этих слов, сказанных Никанорычем в шутку. Рука с чайником зависла в воздухе, сердце часто и испуганно забилось, словно раненый зверь, попавший в капкан. Она заметалась было по квартире в поисках календарика, где отмечала свой женский цикл, но вдруг остановилась, с ужасом припомнив, что последние месячные были у нее в августе, еще до приезда в Александровку.
Боже мой, как же она, дуреха, об этом не подумала и даже не вспомнила? Кирилл… самое начало сентября… первое… нет, второе, точно второе… а сегодня? Господи, уже пять недель почти! Как же так? Он ведь даже ни о чем не спросил ее тогда, а она… она не предупредила… да и сама забыла, не подумала, что дни были «опасные». Значит, ни ему, ни ей в ту ночь и в голову не приходила мысль об опасности такого рода…