Страница 8 из 10
уж слепнет царь в угоду жениху --
в отцы скорей невесте -- ведь отец!..
Помедленней, помедленней, гонец.
У плахи отклик топора уж на слуху --
склонился к ней, прислушался отец --
помедленней, помедленней гонец...
Галопа топот, шепот на бегу...
4.
Измена? -- Измена измены! -- И вот:
сквозь смерть отца, сквозь барабана дробь
невесту к венцу, словно к плахе ведет
( не дрогнула рука -- не дрогнет бровь) --
крамола короны отца словно кровь --
Отчизны иль отца маячит гроб
над алтарем...
И С Х О Д
Взлететь над осенью, и долго плыть,
Пока теченье скорби не сольется
С потоком облаков, и ветра прыть
Листве предаст обличье солнца.
В неумолимом северном залоге
Так быстротечна жизнь твоя, октябрь, --
От умирания зеленой плоти
Растет багрово-золотой наряд.
Сокровищ осени дары несметны --
Роскошно погребенье летних нег,
Звучит торжественным псалмом посмертным
Ветров скорбящих сладостный напев.
И я, как ветр, коснусь стихов устами
К почившей неги восковому лбу
И, вдохновленный вещими дарами,
Хмельную сладость скорби воспою.
ИВАН ЦАРЕВИЧ, СЕРЫЙ ВОЛК
И СПЯЩАЯ ЦАРЕВНА.
(По мотивам Васнецова)
Дремучих пущ непроторенней дрема,
зерцалом доблести не тронутой, красы.
В силки оскалов волчьих верностью ведома,
осилит слова сталь клыкастую несыть.
Хлещи жесточе, пущ дремучих дебри
полет любви развенчивает пуще пусть --
оседлан бег, и поцелуй победно
венчает откровеньем пусть невинность уст.
Кощунно ощетинивших загривок,
угроз загробных ворох смерчем гнева -- сгреб,
в ушах полета свист, плечом игриво
красу укрыл, порыву ветра меч вручен.
Р А З Б Е Г
Чем искупить рассвета безвозвратность,
Его мгновенно убывающую новь,
Где каждый лист -- последний взблеск --
напрасность,
И впереди (не навсегда ль?) забвенья ночь?
Я жил с разбега, вечно на рассвете!
Да вечно ли? Ведь вот с разбега -- да в закат!
И где же он, любви попутный ветер?
И где глаза твои, что верностью горят?
Ну что ж, пускай вся в ссадинах судьбина,
Пускай я белою вороною мечусь,
О юный свет, нетленный и любимый,
К тебе, прибежище надежд моих, вернусь.
Закат и ночь -- предвестники рассвета,
Сквозь темень, словно сквозь чащобу, напролом,
Наветов по лицу пусть хлещут ветви,
Пусть хлещет кровь стиха, чтоб звезды пробрало!
ЧУДО ТЫСЯЧА
ПЕРВОЙ НОЧИ
Под паранджой пустынных миражей
в круженье толи гурий, толь барханов
виденьем волн неведомых морей
манят чудес небесных караваны.
Возносится сказитель птицей Рух,
вплетая упования Синдбада
в загадочную вязь -- полет -- восторг? -- испуг? --
оазис сна средь зноя прозябанья.
Велик Аллах, пославший беднякам,
прозреньем опечаленного, принца, --
скорбящих утешающий, Аллах
в поденщики послал калифа сына.
Поэта низвергай и возноси,
божественное откровение касыды,
сошедшей к нам в одеждах простоты
премудростью Гаруна аль Рашида.
Спустивший до последнего гроша
наследство, лет отцовских расточитель,
смирись, в хуле повинные уста
к Аллаху обрати молитвой чистой.
Кристалл невинных глаз Али-Бабы! --
и всем невинным, чистым сердцем зримо:
злодейством скрыта благодать скалы,
бессилен пред мечтой запор Сим Сима!
ЗАУПОКОЙНАЯ
АРТЮРУ РЕМБО
1. Что виделось...
Когда, влеком теченьем торных троп Европы,
в даль вдохновенья ты хмельного уплывал,
о Франции, в груди храня ее некрополь,
оглядываясь, ты тогда уж тосковал ?
Соль слез, обиды горечь, бред опал бессонных
за буйство приняв беспредельности морской,
парит Поэт, как с якоря, с печали сорван,
в Поэме океана пьяным кораблем.
Как для детей плоть яблок терпко-кислых, сладок
изгнанья дикий мед отверженцу тоски
академически содеянного лада,
хронометрами зарифмованных витийств.
Столичное ученейшее твердолобье !
О хладость аксиом, как о подножья скал,
божественных наитий штормовые волны
утопленник грамматик лишь не разбивал.
Свободный, весь в мечтах, надеждами одетый! --
кто б в этом чуде юности узнал,
как из глубин, в наживе тонущего, века
погибшего Поэта остов выплывал:
белей Офелии из чернокнижья Африк,
предсмертье торопя хладеющим челом,
чужбин, опал, болезней, голода избранник,
столиц, страниц, паркетов, сытости изгой,
безвременью заложник вечности предъявлен --
эпохе, святостью признавшей только плоть,
мощей окостеневших этих оправданье
зачем? -- не поперхнется, не подавится, сожрет!..
Гурманствующей публике бывает пресен,
пикантной пряностью разврата подслащен,
бульварный корм кровосмешенья муз и прессы, --
голодной гибелью Поэта приперчен,
тогда желудка рейтинг, аппетита идол,
адюльтера интимней, фаллосом растет,
и говорят, от этого растет либидо --
не зря в приправе тлен Поэта истолчен!
А впрочем, пусть его -- пускай себе растет...
2. ... и чем дышалось.
Наливом наивности, шалостью детской,
ручонки раскинув шагов с десяти --
лови амфибрахия звонкое действо!..
Откройтесь -- свежайшие брызги души
не жалят, все буйства, неистовства все хороши,
пока не смешны подоплекой монетной --
о верность руки робингудовой мести,
стрелою в стрелу рифм разящая меткость ,
любви тетиву теребить лишь спеши!..
О ритма отмашка, остер наконечник,
пожертвуют фразам отточенность карандаши --
в молве так сгорают предвестий кометы,
на миг озаряя невинность глуши
рассветом
неясных
знамений
примет... --
Меж грядок спаржи,
как меж строф рядами,
Ты, мальчик непослушный,
так мечтал
Слов солнце
между нами расточать,
Из-под родного крова убегая?..
Нательным крестиком
хранима,
судьбы стезя
Змеей свернулась,
грудь изныла,
и выть нельзя...
А только петь!
А только петь?..
Когда до самых жгучих облаков унынья
хулы самум (уж жизни остов занесен), --
о нет, я не прошу прошенья, я невинен! --
и каждый возглас, каждый вздох, и каждый стон
песком злорадного ехидства занесен:
плети стихов (мы -- зависти и сплетен) паутину...
Завидую, глас вопиющего в пустыне! --
слепой надрывности пророческой твоей
в ответ сочувственные блики миражей
хоть мельком
среди зноя
родниково стынут!..
На высшей ноте неприкаянности волчьей
я, вдохновенья полнолуньем вознесен,
в стяжательства разменно-мутном средоточье,
в подмигиваньях блеска золотых тельцов,
Парнасской лихорадки ритмом прокаженный,
со своевольной калатушкой диких рифм --
к цифири не сведенной речи лепрозорий --